– Но не желаете повстречать там Лисиуса! – догадался Мэйо.

– Верно.

– Это и есть требуемая услуга?

– Да.

– Увы, я вынужден ответить отказом. Мои руки еще не обагрены кровью…

Эбиссинец перебил его с грустной усмешкой:

– Если бы я нуждался в хорошем убийце, то выбор никогда не пал бы на тебя. Речь о другом…

Сокол быстро шепнул несколько слов в ухо поморца и тот озорно заулыбался.

– О, поучаствую с огромным удовольствием!

– В такие дела я посвящаю лишь Юбу. У тебя есть доверенный человек?

– Есть, – мгновенно посерьезнел Мэйо. – Только он – не человек.

– Твой причепрачный?

– Да.

– Наслышан о ваших поцелуях страсти.

– Что?! – глаза поморца округлились от удивления.

– Один мой паразит[7] донес, будто ты лобзал своего невольника, касаясь рта, и щек, и ямок за ушами.

– Ложь.

Сефу хитро прищурился:

– Креон из семьи Литтов не случайно стравил нас утром, точно двух скорпионов. Он мстит тебе за оскорбленье Дома.

– Мне нанесли не меньшую обиду, – Мэйо сердито стиснул кулаки. – Был поцелуй, один и в шею. Я никогда не расточал ласки мужчинам, тем более – рабам, и не намерен заниматься этим впредь. Да, звучит странно, но для многих, рожденных в Поморье, милей бутоны, а не геллийские забавы со стеблями.

– Не злись, – Сокол примирительно поднял ладони. – Я и сам предпочитаю женщин. С темной, шелковистой кожей. Сегодня нас будут ублажать именно такие.

Он повернул лицо к дверям:

– Юба, войди и да начнется праздник! Нужно очистить тела и угодить Богам, иначе рискуем впасть в немилость.

Когда мулат появился на пороге, царевич повелительно махнул рукой:

– Давай сюда ту белобрысую вещь, что принадлежит моему гостю! Идите к нам оба и живо на колени!

Внук чати Таира быстро опустился у ног Сефу, Нереус – возле ступней Мэйо. Островитянина насторожил странный блеск в глазах хозяина и чрезмерная плавность его движений. Тяжелые, удушливые ароматы дурманили голову.

– Отныне и навечно я объявляю себя покровителем поморца из Таркса! – провозгласил Сокол Инты. – Даю в том слово потомка Тина и призываю в свидетели небесные – духов с головами крокодилов, а в свидетели земные – человека по имени Юба и зверя по кличке…

– Нереус, – подсказал сын Макрина.

– Нереус! – закончил мысль царевич.

– Клянусь тебе в верности, мой покровитель, самым желанным для любого мужчины! – шутливо раскланялся Мэйо. – Тем благословенным местом, что у Аэстиды прекраснее прочих, тысячным соитием и обнаженными персями нимф!

Расхохотавшись, Сефу громко потребовал вина и музыки. Поморец взял с подноса чашу с ореховым напитком, в который добавили масло и конопляную пыльцу.

Островитянин знал о пагубном воздействии популярной у нобилей сативы[8], вызывающей беспричинный смех и видения. Геллийцу казалось, что она может спровоцировать обострение загадочной болезни – «поцелуя Язмины» – и нужно непременно убедить Мэйо не трогать дурманящее пойло.

– Мой господин… – шепотом позвал невольник.

– Слушаю, раб мой, – передразнил нобиль.

– Я дерзнул сегодня говорить и думать жуткие вещи. Разреши очистить помыслы и восхвалить Богов, оберегающих наше тело и душу от скверного.

– Ты пользуешься моим расположением каждый раз, когда приспичит, словно это ваза для испражнений, – лицо благородного юноши перекосило от гнева.

– Прости, хозяин.

– Впредь не смей открывать рот без дозволения!

Поспешно скрестив запястья, Нереус коснулся лбом пола.

Мэйо наблюдал за чернокожими танцовщицами, чьи бедра и груди качались под размеренный бой барабанов. На животах и спинах девушек были нанесены странные изображения, смысла которых поморец никак не мог уловить. Сефу поднялся из кресла, рывком сбросил с пояса ткань и первым полез на ложе. Также бесстыдно распрощавшись с белым синдоном, за ним последовал Юба. Сын Макрина вскоре присоединился к знатным эбиссинцам.

Пять невольниц отправились угождать нобилям. Барабаны зазвучали громче, быстрее.

Геллиец наблюдал за переплетением обнаженных тел, которые безостановочно двигались, словно в ритуальной пляске. Визг девушек перемежался со стонами и довольным смехом юношей. Они обменивались шутками, блаженствуя и ощущая себя богами. Участие в оргиях было почетной обязанностью знати и одновременно недоступным простым смертным удовольствием. Как считалось, мистерия позволяла укрепить дух и плоть, обрести внутренний покой и согласие с миром.

Взмокший от пота Мэйо подполз к краю ложа и прохрипел:

– Вина!

Нереус подал хозяину наполненный доверху кубок. Сделав пару глотков, поморец медленно вылил остатки на голову и плечи невольника. Сладкий напиток заструился по спине и груди раба, пачкая тунику липкими потеками. Взор нобиля окончательно лишился ясности, а некогда дружелюбное лицо превратилось в уродливую маску.

– Слишком теплое! – буркнул сын Макрина. – Тащи другое!

На исходе ночи он довел себя до беспамятства и очнулся в запряженной волами повозке, двигавшейся к дому Читемо. С трудом разлепив губы, благородный юноша позвал:

– Нереус! Ты спишь?

Задремавший возле господина островитянин, встрепенулся и четко ответил:

– Да, хозяин!

– Не так громко, прошу. Что с твоими волосами?

– Слиплись от вина, хозяин.

– Вина? Ты спьяну нырял в пифос?

– Нет, хозяин. Вы облили меня, сочтя напиток излишне теплым.

– Я?! – Мэйо сдавил виски. – Не помню… Мы клялись с царевичем… С Сефу, а потом… туман… Были афарки, у одной клеймо на бедре… Другая с косичками… Он звал ее Антилопа.

Геллиец молча смотрел на разрисованные похабными картинками и надписями стены домов. «Варрон – дырявая тыква» – гласили кривые каракули рядом с изображением толи вышеозначенного растения, толи ягодиц и пухлого живота.

– Так или иначе, я поступил… – поморец на миг прижал кулак ко рту, – отвратительно. И сожалею об этом.

Повозка ухнула левым колесом в яму. Нанятый островитянином возница, шедший рядом с быками, выбранился под нос.

Не дождавшись ответа, Мэйо тронул Нереуса за край туники:

– Скажи хоть слово.

– Смиренно исполняю вашу волю, хозяин.

– Что еще дурного я сделал?

– Ничего. Мне далее следовать приказу и не открывать рот без разрешения или вы передумали?

– Передумал! – поморец схватил раба за плечи. – Если желаешь, обругай меня, но только не молчи.

– Я до сих пор в здравом уме, чтобы возводить хулу на господина. Вам нужен покой и врач.

– Хорошо! Пусть явится тот эбиссинец, о котором говорил отец. Теперь мы снова – друзья?

Нереус опечалено вздохнул:

– Конечно. Непростая выдалась ночь. К счастью, мы ее пережили, и пусть, уходя, она унесет с собой все зло, что накопила.

Согласно кивнув, Мэйо протянул невольнику край пледа, и юноши поплотнее закутались в него, спасаясь от прохлады и сырости.

Покои Руфа располагались в отдельном здании на прихрамовой территории. Окна приемной залы были крупнее, чем в спальне, и выходили на засаженный яблонями садик. Запах спелых плодов напомнил Макрину о доме и жене, любившей отдыхать среди душистых аллей.

Сар Таркса возлег на застеленную роскошными покрывалами клинию. Ему поднесли блюдо полное красных афарских ягод, обладавших медовым привкусом. Они имели удивительную особенность – поев их, человек около часа ощущал сладость во рту от любой другой пищи – даже кислые или горькие кушанья превращались в сахарное лакомство.

Варрона облачили в белую тунику с расшитыми золотом рукавами. Юноша полулежал на соседней клинии, под росписью, изображавшей Паука. Не отрывая взгляда от тарелки, ликкиец ковырял ложечкой в афарском огурце, именовавшемся также рогатой дыней. Взысканец медленно выуживал зеленую желеподобную мякоть, схожую по вкусу с бананом, и подолгу держал ее во рту, прежде чем проглотить.

Руф в парадной мантии сидел, откинувшись на высокую спинку кресла, сжимая в левой руке посох, а в правой – наполненную шарбатом чашу. Этот напиток, приготовляемый на огне из смеси сахара, пряностей и фруктовых соков, подавали царям Эбиссинии перед дневным сном.