Юный поморец работал, не жалея сил и стирая руки до мозолей. Уже три дня он носил простую бурую тунику без пояса и завязывал волосы в хвост, чтобы они не прилипали к взмокшему от пота лицу. С вилами и ведрами отпрыск благородного семейства проходил мимо рабов, ехидно перешептывающихся за его спиной, весело зубоскалил, перешучиваясь с невольницами у родника, и старался делать вид, будто нисколько не смущен теперешним унизительным положением. Нереус во всем помогал господину: зная его вздорный и упрямый характер, геллиец понимал, что хозяин скорее измучает себя до полусмерти, чем попросит отца о снисхождении.

Надсмотрщики не решались даже угрожать Мэйо плетками и обходились с ним строго, но без грубости. Ему позволяли пить воду чаще, чем невольникам, работать с поднятой головой и иногда делать краткую передышку, чтобы не привыкший к изнурительному труду юноша мог растереть дрожащие от перенапряжения мышцы.

К вечеру третьего дня поморец был сильно вымотан и отрешенно махал вилами, нагружая в носилки грязную солому вперемешку с навозом. Нереус принес два наполненных до краев ведра: одно поставил перед мордой лошади, беспокойно крутившейся в соседнем стойле, а другое протянул изможденному господину:

– Пей и утешься мыслью, что скоро закат.

– Спасибо, – вымученно улыбнулся Мэйо. – И за воду, и за доброе известие.

– Для тебя есть еще одна хорошая новость.

– Какая же?

Геллиец быстро выглянул в коридор и прошептал:

– Тс-с-с. После скажу. Сюда идет «плетка».

Долговязый надсмотрщик с лобастой, как у быка, головой, облаченный в тунику с короткими, по локоть, рукавами остановился у входа в конюшню и громко проорал:

– Скорбите, ублюдки! Наш зесар умер! Всем пасть ниц и молиться!

– Член Мерта в его медную глотку, – сердито прошипел поморец, опускаясь на мокрую солому и подставляя руки под лицо, чтобы не уткнуться носом в кучу конского навоза.

Последовав примеру хозяина, Нереус распластался рядом.

–Тупая скотина, – чуть слышно продолжил Мэйо. – Не мог подождать, пока мы закончим уборку… Лежали бы на душистой соломе, а не в свежем дерьме.

– Отрешись от худых мыслей и с кротким сердцем вознеси молитву, – также тихо ответил белокурый раб.

– Знаешь, я как-то не привык общаться с богами, уставившись на конские яблоки.

– Терпи, хотя бы из уважения к умершему…

– Какое тут уважение? Старый дурак откинул копыта и теперь вкусно жрет на пиру у Туроса, а я должен скорбеть об этом, растянувшись в навозе и мечтая хотя бы о крошечном куске мяса на ужин. Да чтоб ему там в блюдо не менее душистых яблочек насыпали!

Охранник неторопливо подошел к стойлу, шаркая сандалиями по полу, и внимательно осмотрел двух лежащих на зловонной подстилке юношей:

– О чем шушукаетесь, лентяи?

– Совсем оглох, кривая колода? – фыркнул Мэйо. – Громко молимся. Я прямо горем убит, еще немного и зарыдаю.

Рыжий детина угрожающе поднял плеть:

– Будь повежливее, парень! Или забыл, что господин дозволил сечь тебя без пощады.

Поморец неодобрительно взглянул в его сторону и процедил сквозь зубы:

– Ну, попробуй, пес! Три месяца завершатся быстро, а обиды я помню долго. Как бы не пришлось тебе в дальнейшем крепко пожалеть о столь опрометчивом поступке.

– Думаешь, напугал? – презрительно скривился надсмотрщик. – Будь я твоим отцом, сек бы ежедневно, чтоб с постели встать не мог. Жалко его, такой человек уважаемый… А ты… Пустозвон и чучело!

Нереус едва успел схватить хозяина за запястья и тем самым не дал ему вскочить на ноги:

– Лежи! Прошу тебя!

– Мразь! – рявкнул Мэйо, испепеляя обидчика взглядом. – Свиное рыло!

– Скажешь еще слово, – ухмыльнулся надсмотрщик. – И будешь жрать дерьмо вместо ужина. Взял вилы и продолжил работу. Пошевеливайся, неженка!

Он двинулся к воротам тяжелой и неуклюжей походкой, одним только видом внушая страх невольникам.

– Проклятье! – в сердцах сплюнул нобиль, раздраженно нанизывая на зубья вил охапку склизкой соломы. – Все считают меня идиотом.

– Я не считаю, – Нереус выпрямился, оттряхивая одежду. – Так уж повелось: если облеченный властью муж употребляет ее во зло, люди называют это несправедливостью, однако согласны мириться с ней. Того же, кто использует власть лишь во благо окружающих, не пытаясь извлечь выгоду, яростно обсуждают и подвергают осмеянию. Делай добро, но не в ущерб себе, а напротив – с пользой.

– Если желание помочь идет от мерзко-расчетливой душонки, то стоит ли вовсе затевать что-либо и, тем более, принимать такую помощь? Ты хотел сказать мне нечто важное, пока нас не прервали.

– Госпожа передаст послание для тебя через рабыню, которую пришлет сегодня к бараку.

– Неужто родителю вздумалось объявить о досрочном помиловании в связи с началом всеобщего траура по Клавдию?

– Молю богов, чтобы так оно и было.

Мэйо грустно посмотрел на геллийца:

– Я откладывал этот разговор. Хотел отпустить тебя на свободу прежде чем уеду в Рон-Руан, но не вижу смысла тянуть еще год. Наступает время больших перемен и пусть они будут к лучшему.

Нереус не смог скрыть охватившей его радости, но ответил хозяину с притворной обидой в голосе:

– А я надеялся славно погулять на пиру по случаю твоего отплытия в столицу.

– Не беспокойся, тебе обязательно вручат приглашение, – расплылся в улыбке нобиль. – Я ведь рассчитываю получить щедрые дары и, по крайней мере, одно восхваление в стихах!

Островитянин рассмеялся и доверительно наклонился к Мэйо:

– В твоем сердце бесконечно много доброты, господин.

– На последнем диспуте какой-то философ упрямо доказывал, что все бесконечное – конечно.

– Ты согласился?

– Нет, по пьянке ввязался в спор с ним, нес чушь и, кажется, высмеял. Помню, как разглагольствовал, будто голова имеет форму и конечна, а глупость в ней бесформенна и бесконечна. И толпа важно кивающих дураков тотчас согласилась с этим, явив живое подтверждение моих слов.

– Тяжело признавать, что вскоре нас ждет долгая разлука… Я хочу вернуться на родину и отомстить брату, но пока не знаю как.

– Ты получишь вдоволь денег и золотое кольцо с именем Дома Морган. Этого будет достаточно, чтобы родня выстроилась в очередь извиняться и целовать твои сандалии.

– Пусть целуют следы, – Нереус высоко задрал нос. – Они не достойны прикасаться к столь великолепному человеку, как я.

Поморец уронил вилы и согнулся пополам от смеха. Раб довольный тем, что поднял настроение хозяину, сказал с широкой улыбкой:

– Если мы продолжим скорбеть с таким размахом, сюда сбегутся все местные «плетки».

– Зачем же себя ограничивать? В конце концов, не каждый день и даже год помирают зесары!

Закончив с уборкой, Мэйо отправился в барак. Юноша сгорал от нетерпения, но рабыня появилась лишь через некоторое время после захода солнца. Надсмотрщики приказали нобилю выйти на улицу, где его ожидала симпатичная афарка с кувшином вина и небольшой, накрытой белой скатертью корзинкой в руках.

– Молодой господин, ваш отец страшно гневался сегодня, – словно извиняясь, промолвила девушка, и поморец четко осознал – прощения не будет.

– Вот как… И в чем причина его гнева?

– Он считает, вы рассердили Веда. Бог послал кару на эти земли, оттого умер зесар. Вы должны покаяться, сильно-сильно…

– И что, если покаюсь, Клавдий воскреснет?

Рабыня недоуменно захлопала длинными ресницами.

– Я пошутил, – махнул рукой Мэйо.

– Ваш отец намерен ехать в столицу. Госпожа умоляла его, позволить вам сегодня вернуться на виллу, но он отказал ей.

– Когда он уезжает?

– Я не знаю. Госпожа очень сожалеет, но вам по-прежнему запрещено приближаться к дому. Она прислала вина и еды для укрепления ваших сил. Завтра я принесу еще.

– Скажи матери, что я благодарен. Пусть не тревожится, меня хорошо кормят и вовсе не бьют. Если буду исправно убирать дерьмо, то к концу лета мне дозволят чистить лошадей, а осенью – вероятно, дослужусь до пастуха. Это столь же почетно, как выбиться из Всадников в архигосы.