— Насколько я понимаю, — судья внимательно посмотрела на детектива, — пока господину Кравицу никто ничего не инкриминирует, поскольку, как вы сами сказали, обвинение еще не предъявлено, и речь идет только о подозрении.

— Формально обвинение еще действительно не предъявлено, но решение о его предъявлении уже принято. Обвинение будет официально предъявлено Тиму Кравицу в присутствии его адвоката до конца сегодняшнего дня, и это случится независимо от того, санкционирует ли суд заключение Кравица под стражу или нет. Я повторюсь, что в деле собрано достаточно не только косвенных, но и прямых доказательств совершения убийства именно этим человеком.

— Детектив, — тоном учителя обратилась к нему судья Сальгадо, — мы сейчас не рассматриваем дело об убийстве. Прошу вас, не надо мне рассказывать о том, насколько много или мало у вас доказательств. Я сейчас не намерена предрешать вопрос о виновности или невиновности господина Кравица или давать оценку вашим доказательствам. Вы обратились ко мне за санкцией для заключения Кравица под стражу. Пожалуйста, поясните мне, почему я должна это сделать. Что будет вам мешать предъявить ему обвинение и в дальнейшем расследовать это дело, если суд откажет вам в заключении подозреваемого под стражу и оставит Кравица на свободе на время расследования?

— Мы полагаем, что в силу своего статуса господин Кравиц может оказывать влияние на органы следствия, а также иным образом будет чинить препятствия в расследовании.

— Каким «иным образом» и какие препятствия? — была непреклонна судья.

— Оказывать давление на свидетелей, заметать следы на месте преступления, то есть в своем доме в Сан-Паулу, где подозреваемый проживал с потерпевшей. Тем более, Ваша честь, что сегодня утром вы уже в срочном порядке удовлетворили мое заявление и выдали приказ на привод господина Кравица в суд!

— И что теперь? Я после этого должна автоматически удовлетворять все ваши дальнейшие ходатайства? Конечно, я выдала вам приказ. А как еще? Речь идет об убийстве! Но одно дело — санкция на привод в суд, пусть она и была выдана против высшего должностного лица, а другое дело — заключение такой персоны под стражу. Ладно, я достаточно услышала для того, чтобы понять, какое решение я, видимо, приму. Ваша позиция суду понятна. Защита? — обратилась судья к адвокату Кравица.

— Ваша честь! — сказал тот, встав с места. — Все, о чем говорил детектив, это полный вздор. Оставляя в стороне бредовость самих по себе утверждений о совершении моим подзащитным убийства… Убийства, — он театрально поднял палец вверх, — а не какого-то другого, менее тяжкого преступления! Вот, значит, оставляя это все в стороне, я бы хотел сказать, что доводы следствия являются голословными. Единственное, на что они упирают, это на некие обоснованные основания полагать… А что это за основания? Кем или чем они обоснованы?

— Позвольте? — встав с места, обратился к судье Арманду. — Я хотел бы продемонстрировать суду часть полученных в ходе оперативной работы данных. Ни в коем случае не в контексте вины, а просто чтобы сложить мнение о возможных мотивах подсуди… подозреваемого и о его личности, ведь судебная практика говорит нам о том, что мы должны все эти данные оценивать в совокупности.

— Возражаю, Ваша честь! — послышался голос адвоката.

— Суд не возражает, — недовольно сказала судья. — Продемонстрируйте то, что, как вам кажется, может иметь непосредственное отношение к решению вопроса о заключении подозреваемого под стражу.

— Спасибо, — удовлетворенно сказал Арманду. — Но речь может идти о личной жизни, поэтому…

— Я вас поняла. Суд объявляет эту часть заседания закрытой. Зал должны покинуть все, кроме детектива Тоцци, господина Кравица и его адвоката.

Когда последний репортер лениво вышел из зала и закрыл за собой дверь, судья кивнула детективу.

— Помимо косвенных доказательств, — продолжил Тоцци, — следствие располагает записью целого ряда телефонных переговоров супругов. Вот один из них, он состоялся десятого февраля, менее чем за двое суток до случившегося.

Вмонтированные в стены зала заседания динамики пикнули, и присутствующие услышали голос Стефани:

«Алло?»

«Ты где?»

«А тебе какое дело?»

«Такое! Я еще пока твой муж. Ты где?»

«Не твоя забота. Ты только за этим позвонил?»

«Нет. Я хочу по-человечески все это разрулить».

«Твое «по-человечески» означает: «Иди и сделай аборт», не так ли?»

«Слушай, зачем тебе этот ребенок? Чего тебе в жизни не хватает?»

«Ребенка и не хватает!»

«Мы с тобой еще в самом начале договорились!»

«Я тогда еще не знала, что мой муж превратится в старого мерзкого вонючего козла!»

«Сука… опять начинаешь? Катилась бы тогда еще в прошлом году! Кто тебя держал?»

«Никто не держал! Я и сейчас готова! Десять миллионов — и подпишу тебе «вольную»! Причем не без удовольствия!»

«Бля, каким же дегенератом надо было быть, чтобы связать свою жизнь с такой редкостной сволочью…»

«Кто бы вякал! Член Палаты! Таких кусков дерьма поискать — днем с огнем не сыщешь! Все, я кладу трубку! Сегодня не приду. А если и приду, то меня ты не увидишь. Даром, что ли, университет такой домище выделил… Лишь бы рожи твоей не видеть».

«Сука, ненавижу тебя! Чтоб ты сдохла, тварь! Вместе со своим отродьем, которое ты носишь! Натрахала ребеночка? Довольна?»

«Меня хотя бы трахают! Так. Я все сказала. Ребенка оставлю. Не хочешь, чтоб тебя считали его отцом — десять миллионов».

«Пошла ты к черту, гнида! Пусть его папаша его и содержит! И тебя! Первый же тест покажет, что я не его отец!»

Тим Кравиц сидел, грызя от волнения ногти и поглядывая время от времени на судью, которая смотрела в стол и старалась не выдать ни единого чувства из тех, что, должно быть, одолевали ее сейчас.

«Да что ты говоришь? Ну докажет. И что? Жена члена Палаты оказалась блядью, нагулявшей ребенка на стороне! Ниче так перспективка, да?»

«Я убью тебя, сука! Только попадись мне! Придушу своими руками гниду! И не посмотрю, что беременна! Из такой конченой мрази только выродки вылезать могут!»

«Не сметь так говорить о моем ребенке, ничтожество! Рассказать бы все про тебя, да язык марать не хочется! Еще раз говорю: хочешь развод — плати десятку. Ни меня, ни ребенка не увидишь. Не заплатишь — сначала скажу, что твой, а потом — что нагуляла. Козел…»

«Я тебя убью! Клянусь! Ты слышишь? Эй! Ты слышишь? Убью к чертям! Уничтожу! Ты у меня сдохнешь, поганая сучка! Ты слышишь? Сдохнешь! Алло! Слышишь? Алло!»

— На этом запись завершается, Ваша честь, — сказал Арманду. — По оперативным данным в тот день Стефани Джефферсон действительно не приходила домой, а пришла только под вечер следующего дня. А уже утром… Ну, мы все знаем, что произошло.

— Ваша честь, — тяжело дыша и раскрасневшись, кое-как поднялся с места Тим Кравиц, — я… я… это… это просто эмоции! Я ее не убивал! Она действительно была редкой сукой!

— Господин Кравиц, что вы себе позволяете! — воскликнула судья Сальгадо.

— Так и есть! И я рад, что она подохла! — расслабляя галстук, кричал Кравиц. Его адвокат жестами приказал ему замолчать, но тот продолжил. — Но я бы никогда… Это же убийство! Убийство! Я член Палаты! Да неужели бы я не нашел способа совладать с этой обезумевшей бабой!

— Немедленно успокойтесь! — строго сказала ему судья.

Тим Кравиц рухнул на скамейку и стал синеть.

— Позовите медиков! — распорядилась судья. — Перерыв десять минут!

Подоспевшая к члену Палаты бригада привела его в чувство. Через пятнадцать минут судья вернулась в зал и сказала:

— Господин Кравиц, разъясняю вам, что суд в данном заседании не исследует доказательств вашей вины или невиновности и не устанавливает фактов совершения вами преступления. Однако суд считает возможным санкционировать ваш арест на срок расследования. Вам это понятно?

— Да… Я просто… Я не убивал…

— Господин Кравиц может быть взят под стражу немедленно. Заседание окончено.