С отцом связи оборвались ещё с того памятного момента, когда оба (мягко выражаясь) "разошлись во мнениях" на кухне у Надежды. Где Иван брал средства на исследования, на что вообще жил, чем платил своим одержимым энтузиастам (по мнению Генриха - психам), работавшим с ним вместе и готовым не вылезать на поверхность Земли, борцам за научную идею, которых папаша их лидера именовал голодранцами без штанов...? Всё это так и оставалось тайной. Даже местонахождение этого гнезда науки (а может богоборчества? А может - средоточия греха и ереси всех эпох, гибельного соблазна для человечества?...) места этого Генрих так и не знал, сколько ни пытался выяснить. Мобильный телефон сына был отключен. И многочисленные желающие, которые охотились за Иваном, пока что разочаровались и попритихли. Тема, которая ещё недавно, нашумевшая, была у всех на слуху, начала помаленьку тускнеть. Новых подтверждений сенсации не поступало, и люди начали уже сомневаться: "А был ли мальчик?", постепенно остывая в своём рвении.
Генрих уезжал-приезжал, тоже много работал. В Лос-Анджелесе порой "отрывался по полной" с молодыми трансвеститками-мулатками, обкуренный марихуаной, но потом возвращался в Россию. Здесь ему удалось уже наладить отношения с властями и научным миром и, кстати, перевести восторженный интерес на себя, заставив подзабыть какую-то странную сенсацию, связанную с его сыном, и убедить всех, что это был лишь преждевременный шум.
Но сам Генрих всё же постоянно ждал звонка от Ивана. Слишком хорошо его знал. И поэтому ждал. Пусть пройдёт долгое время, пусть куда дольше, чем тому казалось, но всё равно он появится, даст о себе знать. Что-то непременно произойдёт. В случае полнейшей неудачи - возможно, и самоубийство. Генрих не отбрасывал и такой вариант в теории, хотя не хотел о нём думать. И всё ждал... На что-то подсознательно рассчитывал, всё спрашивал Надежду, нет ли каких-нибудь вестей. Только с ней он мог с глазу на глаз откровенно поговорить об Иване, порассуждать, посетовать, погрустить вместе, словом, облегчить душу.
И вот этот день настал, когда они уже почти совсем разуверились. Генрих, всё такой же, как и прежде,: прямой, с горделивой осанкой, в безупречном синем костюме и галстуке в тон, развалился в удобном офисном кресле и, иронично поглядывая своими голубыми глазами на собеседника, вёл надоевший ему самому кастинг. Перед ним был всего лишь претендент, просившийся к нему на работу.
Вдруг, в какой-то момент, отбросив церемонии, вбежала Надежда. Лицо Генриха, прямоносое, твёрдое, с золотистым загаром другого полушария Земли, даже не вздрогнуло, только в голубых глазах ловеласа выражение спокойного презрения вмиг изменилось. Что-то затаённое вспыхнуло в них, будто ветром охватило безмятежную голубизну этих озёр, повеяло чем-то тревожным, живым, человеческим. Исчезла холодная маска. Взгляд вспыхнул. Претендент тихо и предусмотрительно "растаял в воздухе".
Надежда, с собранными на затылке серыми волосами и всё таким же бледным лицом, отродясь не знавшим соблазна декоративной косметики, в чёрном строгом пиджаке, из-под которого выглядывали белые кружева блузки, вся - воплощённая примерная деловитость, в этот момент выглядела так, словно бомба внезапно начавшейся войны тяпнула прямёхонько в её приёмную - "предбанник", только чуть опалив ей нос. И она, враз забыв многолетнюю вышколенность, тот этикет, по которому надо было обращаться к занятому шефу, с порога закричала, засверкав дотоле бесцветными глазами:
- Он вышел на связь!!!
- Где он?! - рявкнул Генрих, даже не переспрашивая.
- Приехал по делам в город. Но к нам сейчас не придёт - занят. Он, он...
- Что? - аж подпрыгнул Генрих. - Ну говори же, Наденька! Какой у него голос? Подавленный, да? Всё равно, пусть приходит, скажи ему! Я жду его!
- Нет, Генрих Арнольдович, голос у него как раз торжествующий, уверенный, какой-то романтичный, что ли, как бы сказать... Вдохновенный - вот. Сюда он не заедет, но зато - зовёт к себе. Завтра. Дал мне адрес, я записала.
Генрих долго сидел неподвижно, уронив руки на подлокотники. Что-то бормотал, покачивал головой, сам с собой рассуждал, словно совсем забыл о застывшей выжидательно Надежде. Наконец, очнулся.
- Вот что, Наденька. Пока - никому ни слова. Поняли?
Она страшно выпучила глаза и приложила палец к губам.
- Никому, - повторил Генрих. Подскочил и прошёлся по кабинету, как герой-любовник на сцене, щеголяя спортивной выправкой. Казалось, человек изо всех сил старается скрыть радость. Голос звучал намеренно иронично. - Посмотрим, чем нас хочет этот молокосос удивить. Значит, так. Завтра в 1600 мы с вами отправляемся туда вдвоём.
- А...
Он на лету поймал её мысль.
- Не надо никаких цветов, вина, подарков и прочего. Он же не объяснил, что у него за журфикс такой, что за событие.
- Сказал, что хочет нам что-то показать. Будет некая презентация.
- Прекрасно. Только прошу вас, Наденька, спокойно, поменьше эмоций. Не заслуживает этот дармоед. Не надо так льстить лоботрясу. Посмотрим сначала, что у него там...
Сверху, с летающего авто, Генриху показалось, что место, куда их привёл навигатор - вообще заброшенное и всё это приглашение - какой-то блеф. "Начнёт сейчас клянчить деньги на свои фантасмагории. Ничего не получит! Хватит. И так на адвокатов сколько ушло, чтоб замять его "сенсации"!
За высоченной бетонной стеной, которая наглухо отгораживала частную территорию от редколесья, вроде бы был тот же невзрачный лес (голые деревья, остатки жёлтой листвы, заброшенная тут и там, как на помойке, ржавая техника). Но вот уже стали видны дорожки, какие-то складские низкие постройки, между ними сновали роботы-рабочие, подъезжали грузовики. Площадка для приземления неожиданно оказалась наполовину заполненной, и не какими-нибудь скромными машинами, а элитными иномарками, что заставило Генриха изумлённо вздёрнуть брови. Одновременно какой-то душевный дискомфорт его возрастал: "Ванька-Ванька! Зачем такая публичность? Зачем тебе эти люди? Если ты с треском провалишься со своим экспериментом, это же бросит тень и на меня! Авантюрист долбанный! Никак не уймёшся! Загубишь и мою репутацию на корню, да ещё на грани такого прорыва, такого триумфа!..."
Робот-андроид, каких Генрих ещё не видел (прямо-таки из "Звёздных войн"), подбежал к севшему авто и тут же предложил свои услуги в качестве провожатого. Генрих с Надеждой немного недоверчиво последовали за ним. "Мог бы и сам подойти встретить, ну и молодёжь пошла..." - ворчал папаша всю дорогу в состоянии возрастающей тревоги.
Наземные постройки оказались лишь вспомогательными, отчасти и маскирующими. Робот (металлический человечек, очень ловкий и вежливый), не обращая никакого внимания на склады и гаражи, повёл прибывших в отделанный гранитом тоннель. Его ответвления уходили под землю. Там уже было и яркое освещение, и эскалаторы. Коридоры уводили всё глубже, в подземный городок. По мере продвижения по сверкающим, как зеркало, плитам презрительная физиономия Генриха становилась как-то удивлённее, вытягивалась всё больше, всё уважительнее. На него уже действовало, уже подавляло воображение, даже неосознанную пока зависть вызывало это обилие дверей, рабочий шум лабораторий, рёв вытяжек, писк каких-то приборов, беготня по коридору роботов с грузами и людей в белых халатах, словом, за всем происходящим здесь он уже смутно угадывал нешуточную материальную базу.
"Ничего себе, сынуля деятельность развил! Скорее всего, это всё вообще ему не принадлежит, он только работает на какого-нибудь нанимателя или спонсора-миллиардера, двинутого на всю голову. Похоже... Ну-ну. Затея серьёзная, ничего не скажешь. И денежная, факт."
А вот - и он сам. Надежда так и рванулась с радостным криком, как к сыну родному. Генрих притормозил, поотстал, всё ещё пытаясь осмотреться и сориентироваться. Иван показался на перекрестье коридоров, окружённый толпой. Внешне он ничем не отличался от других работников - такой же заурядный белый халат, очки, лицо постаревшее от недосыпания. Лицо человека, который мучительно ждёт чего-то, полон тревожной, пугающей его самого радости, приправленной сумашедшинкой, что блистает в его опьяневших глазах. С такой лихостью канатоходец балансирует между жизнью и смертью. Его весёлость - это прикрытие страшного внутреннего напряжения. В уверенной манере держаться и громком голосе своего чада, своего недотёпы-очкарика, своего малыша, Генрих почуял, прочёл извечное кредо всех авантюристов: "Ну, что ж - пан или пропал!"
