– Если бы, – протянул Феликс немного спокойнее. – Вы знаете, на кого мы теперь работаем. Как вы думаете, эти люди играют с нами?

Вопрос был риторическим.

– Это последнее, что я для нее сделал, – не ожидая ответа, продолжил Феликс. – Мы все здесь находимся благодаря ей, вы забыли?

Они прекрасно помнили, конечно. Марию сложно было забыть.

– Сева, собери лучших аналитиков и программистов. Пусть занимаются только этим. Ершов поможет тебе во всем, любые данные через любые структуры. Наталья, ваша задача мотивировать персонал, мне нужно, чтобы они жили на работе, спали два часа в день, и снилась им Мария. Если людей не хватит, найдите других, цена вопроса не ограничена. Сделайте так, чтобы они молчали. Привлеките юристов и силовиков. Игорь, замети следы как внутри компании, так и снаружи. Все должно быть тихо. Придумай легенду под этот проект. Я должен знать о ней все. Даже ее мысли. Это понятно?

Заместители закивали головами, и только Сева решился высказать свое мнение.

– Это будет трудно. Перед уходом она стерла все данные. Вычистила в ноль. Ее нет в сети. Документы поддельные. Она изменит имя, внешность, поведение. У нее нет семьи, нет привязанностей, нет собственности. У нее нет личности.

Феликс резко встал, с грохотом откинув тяжелый деревянный стул с подлокотниками, и заорал:

– У нее как раз есть личность! И как бы она не хотела ее скрыть, у нее это не получится! И знаешь что? Маша никогда не говорила, что ей трудно, я не слышал от нее ни одной жалобы за тринадцать лет! А ты сидишь на ее месте, пользуешься тем, что она сделала и говоришь, что тебе трудно? Пошли вон отсюда все!

Присутствующие поспешили последовать приказу Феликса, в дверях они столкнулись с Ершовым, который, не собираясь никого пропускать, намеренно сильно толкнул Голубева плечом.

– Ты судак, – с ходу воткнул в спину Феликсу Ерш. – Ты представляешь, что будет, если она заговорит? Она была с нами в хрущобе и знает все: место, время, людей, у нее есть доказательства!

– Успокойся, – повернулся к Ершу Феликс, – ничего не скажет. Веснина была одним из организаторов, сама себя не сдаст.

– Да кто знает, она шизанутая, – прошипел Ерш, – моралистка долбаная, все в говне, а она в белом! Я говорил, надо ее убрать, она опасна для слишком многих и не таких мелких сошек, как мы с тобой!

Феликс подошел к Ершу вплотную, посмотрел ему прямо в глаза и размеренно заговорил:

– Во-первых, я теперь министр, а мелкая сошка – ты. Во-вторых, я найду ее очень скоро. А если ты найдешь первый, ты ее не убьешь. Если с ней что-то случится… без моего распоряжения, я убью тебя собственными руками, понял?

– Убивал уже, – язвительно протянул Ерш, – первый раз что ли? И убивал, и закрывал. Я за тебя присел, ты забыл? За тебя и наше дело, а теперь ты ставишь под угрозу общий бизнес из-за бабы, сколько тебе лет, министр?

Феликс поставил на барный столик у окна бокал виски, который держал в руке. Сколько ему лет? Когда он познакомился с Марией, с Машенькой, как он называл ее, ей был двадцать один год. Он впервые увидел ее в университетской столовой, худенькая девушка с пластиковым стаканчиком растворимого кофе в одной руке и сосиской в тесте в другой, искала свободный столик. Феликс зашел в столовую случайно, ему нужно было скоротать время в ожидании знакомого, что он и делал, с тем же дешевым порошковым пойлом, как у Машеньки. Она сразу, без лишнего кокетства, села рядом с ним, и с аппетитом поедая сосиску, рассказала, что окончила университет по специальности «Программист аналитик баз данных» и осталась в аспирантуре. На факультете она была единственной девушкой, как преподавателя ее никто не воспринимает всерьез, дисциплины на семинарах никакой, но она все равно ставит всем студентам зачеты с первого раза. Машенька рассказывала это с юмором, смеясь над собой, и на протяжении рассказа Феликс думал, что редкие женщины умеют воспринимать себя с иронией. У нее была длинная русая коса, перетянутая простой черной резинкой, тяжелые очки, оставляющие след на переносице, время от времени она приподнимала их и терла переносицу двумя пальцами правой руки; она была одета очень просто, даже бедно, без претензий на красоту или сексуальность. И разговаривала также просто, спокойно, доверчиво, как со старым другом, не имеющим пола или денег. Мне было тридцать три года, – подумал Феликс. – А сыну почти семь.

– Мне сорок шесть лет, Ерш, скоро будет сорок семь. Но не факт, что ты будешь присутствовать на торжестве.

Руководитель службы безопасности Николай Ершов круто развернулся вокруг себя и вышел из кабинета, смачно хлопнув дверью.

Мэри вошла в комнату, закрыла двери и несколько раз повернула ручку замка. Она потянула дверь, чтобы убедиться, что никто не откроет ее снаружи. В комнате было темно, но недостаточно темно для того, что она планировала делать. Мэри подошла к единственному окну, расположенному прямо напротив входной двери, и задернула плотные темные шторы, тщательно разгладив все складки на ткани. Никакого просвета не осталось для юркого солнечного луча, хотя погода с самого начала осени была пакостной и сквозь низкие серые тучи ни один луч солнца давно не пробивался.

Мэри постояла у окна, слившегося со стеной, чтобы восстановить в памяти обстановку комнаты, которую успела зацепить взглядом. Комнатка была очень маленькая, вытянутая в прямоугольник. Большую часть занимала кровать, расположенная у стены слева от входа. У противоположной стены стояла длинная трехэтажная тумба, то ли состаренная специально, то ли сильно потрепанная на самом деле. Рядом с тумбой располагалось большое цветастое кресло в стиле прованс, слева от него был вход в крошечную ванную комнату с душевой кабиной. На тумбе ждали воды или чего-то покрепче два стакана, на полу лежал истершийся ковер бордового цвета. Мэри закрыла глаза, так как в полной темноте зрение ей было не нужно, и прислушалась. Тишина.

Отель находился на первом этаже дома на узкой улочке, сплошь состоявшей из невысоких старинных особнячков. Это была одна из немногих улиц современного мегаполиса, полностью сохранившая застройку восемнадцатого века. Буквально за год все особнячки отреставрировали, и они выглядели как изысканные разноцветные пирожные розового, голубого, фисташкового цветов, отделанные фигурами и вензелями. Дворы некоторых из них были огорожены витиеватыми чугунными решетками, украшены клумбами и небольшими фонтанами. Окна отеля выходили на пешеходный тротуар и дорогу, но автомобили по этой узкой улочке с односторонним движением ездили редко, единственный представитель общественного транспорта одинокий троллейбус проползал раз в час, а пластиковые окна надежно защищали постояльцев комнаты от скромного уличного шума. Мэри немного развернула голову и еще раз прислушалась к тому, что происходит внутри отеля, но также не услышала ничего, что могло бы ей помешать. Это была самая подходящая атмосфера для того, чтобы вспомнить, она испустила вздох облегчения и наконец немного расслабилась.

Мэри на ощупь, короткими шажками дошла до кровати и села. Она сняла перчатки и отложила подальше от себя, стараясь сделать это тихо и аккуратно. Затем развязала пояс пухового пальто, расстегнула пуговицы одну за другой, сняла его и положила на край кровати рядом с перчатками. Медленно расстегнула один сапог, потом другой, сняла их и приставила к стене. Мэри не могла объяснить себе, почему ей хочется двигаться осторожно, она как будто боялась спугнуть что-то неуловимое, фоном повисшее в этой комнате, любое резкое движение могло расстроить эту почти сложившуюся и оживающую соразмерность, она даже дышать старалась в унисон окружающей ее гармонии тишины и темноты. Без верхней одежды дышать стало легче. Мэри уперла взгляд туда, где при свете должна быть противоположная стена с тумбой и креслом. Она попыталась понять, что чувствует в данный момент, но опять не удалось, и она дала себе задачу попроще – вспомнить, что происходило совсем недавно. С тех пор, как она стала пить таблетки, чтобы изменить свое поведение, запоминать прошедшее было все сложнее. Лучше всего Мэри помнила себя, потому что видела себя сейчас со стороны, сидящую на кровати в темноте и тишине в комнате отеля без названия.