Я подставляю палец под струйку мёда и подношу к губам. Засовываю палец в рот и позволяю сладости таять на языке. Когда весь мёд перелит, я крепко закручиваю крышку. Наклоняю банку вперёд-назад, и имя Лаки еле двигается в ней. Бумага кажется немного увеличенной из-за мёда и слегка развёрнутой. Эта банка будет стоять в холодильнике за пивом Гектора, где её никто не найдёт.

Лусиан Кабреро будет чувствовать мою любовь и любить меня вечно.

Лаки

Спазм проходится по телу, и я сворачиваюсь в позу эмбриона, пока судорога не утихнет. Лихорадочный жар струится по венам, медленно нагревая и успокаивая, потом мышцы расслабляются, и я вытягиваюсь на полу. Я пялюсь на затопленный потолок, пока он не становится чистым голубым небом. Чувствую себя таким одиноким без Белен. Стервятники уже кружат, ожидая моей смерти. Может, я тоже этого жду — просто хочу, чтобы всё прекратилось.

Никогда ещё не чувствовал такой жажды. Мой рот полностью иссушён. Помню, как целовал Белен на прощание, но не помню, как когда-нибудь оставлял её одну.

Ещё одна судорога поражает моё тело, заставляя скрутиться. Прошу лихорадку и дальше расходиться по телу, так, чтобы изжарить мои вены и помочь умереть. Закрываю глаза от пылающего солнца. Могу видеть лишь свои вены, полные наркоты, под закрытыми веками.

Мои глаза вновь распахиваются, и я пропадаю. Но тут Белен склоняется надо мной и заслоняет солнце. Она целует мои губы сладким нежным поцелуем, который утоляет мою жажду и имеет вкус мёда.

Белен

Я возвращаюсь домой после боулинга с Джереми. Это был мой первый раз. Даже несмотря на то, что пришлось ходить в заимствованной клоунской обуви, мне на самом деле было весело. Джереми всё ещё кажется мне странным, но я должна преодолеть это. По крайней мере, он хочет гулять со мной, что уже кое-что значит для большинства людей. Если бы не моя семью, мистер Санчес и Яри, я была бы абсолютно нерешительной тихоней, которая ни с кем не может поболтать.

Мама на кухне делает себе коктейль на завтра, так как она работает на двух работах. Она считает, что мы не можем зависеть от школьной стипендии, ведь мы даже не знаем, сколько получим до следующего года, так что лучше откладывать сейчас. Она планирует самостоятельно помочь мне с колледжем, моя мама самая решительная женщина в мире. Она целует меня, как и обычно, но я чувствую, что что-то не так.

— Ну как, повеселилась с ése (прим. с исп. – парнишка) Джереми?

— Да, было классно, — отвечаю, открывая холодильник.

Не говорю ей, что всё время я думала только о том, как бы Лаки веселился — он был бы таким же естественным и раскованным, как и со всеми своими приятелями. Он бы оборжался, когда мои шары раз за разом попадали в желоб, вместо того, чтобы говорить «хорошая попытка», сверкая ободряющей улыбкой, как Джереми.

— Слушай, Белен, я тут кое-что нашла, — говорит она, вытаскивая мою банку с мёдом и заклинанием.

Я выпучиваю глаза, но не могу ответить сразу.

— Я ничего не могу поделать с этим, мам. Я сломлена. С тех пор, как я сделала это, я могу спать по ночам. Уже неплохо, согласись же.

— Наверное, ты мне не поверишь, если я скажу, что понимаю каково тебе. Я влюбилась в девятнадцать лет, и это был совсем не правильный человек.

Качаю головой в ответ.

— Я стараюсь, мам. Это всё что я могу сделать, — видно, что она хочет обнять меня, но я скрещиваю руки на груди, удерживая её на расстоянии.

Она громко вздыхает, положив одну руку на стойку, а другую уперев в бедро.

— Это заклинание работает лучше, если рядом с его именем положить что-то, что олицетворяет тебя.

Я бросаю сумку и безо всяких вопросов несусь в комнату. Схватив со своего комода банку из-под детского питания, я выбегаю на кухню, гремя стекляшками, зажатыми в руке.

У меня семнадцать красных стекляшек — по одной на каждый год моей жизни. Просто как-то так получилось, я ничего не планировала. Ставлю банку на стойку и выжидающе смотрю на маму.

— Пляжные стекляшки, — усмехается она.

— Ага. Именно красные.

— Хороший выбор, — говорит она, откручивая крышку.

— Нормально, если они будут сверху банки, мам? Или надо, чтоб они были на дне, рядом с его именем?

— Должны быть рядом с именем. Что скажешь, если мы просто закинем их туда, и они поплавают там ещё пару дней? В конце концов, они опустятся на дно рядом с Лаки.

— А может и нет, они же слишком лёгкие. Не могу ждать, мам. У меня впереди целое лето без него.

— Или больше, — отзывается мама, открывая банку и вытряхивая одну рубиновую стекляшку на ладонь.

Моя мама всю свою жизнь много работала, и её обветренные руки этому подтверждение.

Она подходит к ящику со столовым серебром и достаёт щипцы, которые мы используем для цыплёнка-барбекю; включает газ на конфорке, откуда вырывается синее пламя. Она помещает мои пляжные стекляшки щипцами в огонь, затем смотрит на меня и подмигивает. Мама нагревает эти штуковины до тех пор, пока маленькое красное сердечко не становится чёрным от дыма.

Я откручиваю крышку на моей банке с мёдом, и мама опускает туда красную каплю из щипцов. Она сразу же стремится на самое дно, как падающая звезда, пробиваясь через вязкий тягучий мёд, и оказывается прямо рядом с именем Лаки.

— Я делаю это не для того, чтобы поддерживать вашу любовь. Я помогаю, ибо не могу видеть твои страдания. Ты ещё встретишь милого парня и забудешь о том, что вообще питала такого рода чувства к своему кузену.

— Знаю, мам. Спасибо тебе, — хотя сильно сомневаюсь в этом, но не собираюсь ей этого говорить.

— Сделай глубокий вздох, hija mía(прим. с исп. – моя дочь), — говорит она.

Я сажусь на стул. Знаю, есть ещё что-то. Его запах витает в воздухе.

Она передаёт мне конверт. Всю переднюю часть пересекает моё имя. Почерк, который я бы узнала где угодно.

— Он его подбросил, или ты виделась с ним?

— Оно было под дверью, когда я пришла.

— Ты читала его?

Она кивает. Я бледнею.

— Мам, это же личное!

— Я люблю Лаки, Белен, как если бы он был мои сыном. Но, несмотря на это, моя работа — защищать тебя, даже если это значит защищать от него.

***

Я жду до заката, чтобы прочитать письмо. Зачем-то мне нужен покров темноты, который бы окружал меня, скрывал и защищал, заслонял от света, от всего, что могло бы осудить меня. Я знаю, что письмо — прощание, даже не читая его. Знаю, чувствую, что он уже ушёл.

Белен,

Не помню времени, когда бы я был без тебя. Это будет наша первая разлука, не так ли? Ты пугаешь меня больше, чем что-либо в мире, но ты всё также самый милый и прелестный человек, которого я знаю. Идти прямо на войну без опыта пугает меня меньше, чем сделать шаг в твои объятия. Не знаю, стоит ли хоть чего-нибудь моя жизнь без тебя. Даже не знаю, хочу ли я выяснить это. Но я буду продолжать держать тебя на расстоянии, Белен, ещё миллион раз, если это потребуется. Это всего лишь значит, что я люблю тебя больше, чем самого себя.

Я должен уйти к чертям, пока это не разрушит нас обоих. Никогда не смей думать, что своим уходом я отвергаю тебя. Уход — единственный известный мне способ, чтобы защитить тебя. Держись от меня подальше, Ленни. И попытайся оставить немного своей любви.

Твой кузен,

Лусиан

Я отрываю небольшой кусочек письма и съедаю. Не уверена зачем. Во мне два равных желания: разорвать и поглотить, впитать его, так что я позволяю бумаге размокнуть во рту. Глотаю её в попытке присвоить. Не задумываюсь о другом способе. Думаю, мне придётся провести всю жизнь притворяясь. Притворяясь, что хочу того, что и другие. Уход от Лаки — вот, что станет моей похоронной процессией с лежащим живым трупом настоящей Белен в гробу. Никогда и никому не покажу, не открою эту реальную Белен. Она не идеальна, если влюбилась в собственного кузена. Она испорчена, с изъяном, как и он.