— Я к чертям прибью его, если он хоть пальцем тебя тронет, — говорит Лаки, его глаза осматривают всю площадку. Наверное, он на амфетамине, раз ведёт себя как безумный. Чувствую ярость от того, что Лаки командует мной. Как он вообще смеет мне указывать, что делать, если всё, что он сам делает, так это избегает меня? Пару его приятелей проходят мимо, здороваясь с ним, но Лаки лишь кивает в ответ. Он скрещивает руки на груди.
— Ты знаешь, что должен пройти тест на наркотики, как часть физической подготовки. Ты же никогда не сможешь поступить в Морскую академию с тем дерьмом, что у тебя в организме, — я тоже скрещиваю руки, копируя его позу.
— Я всего лишь пытаюсь защитить тебя, Ленни. Не хочу, чтобы тебе делали больно. Никогда.
Ненавижу, когда он называет меня «Ленни» — даже больше, чем когда он зовёт меня «Бей». Он зовёт меня так с тех пор, когда мы могли ещё нормально общаться, и я помню, как на мой пятый день рождения он назвал меня так перед всеми гостями. Он совсем не хотел поддразнить меня, но все начали смеяться и говорить, что у меня мужское имя. Тити заставила его извиниться, и он плакал, пока делал это. Он пролил фруктовый пунш на свою белую рубашку на пуговицах и ему пришлось остаться только в майке. На нём была золотая цепочка и золотой детский браслет в придачу. Это были подарки от его отца в один из тех немногих раз, когда он приезжал из Пуэрто-Рико.
Моё сердце смягчается от этих воспоминаний, а колени подгибаются, словно восковые. Я люблю Лаки с тех пор, как себя знаю, и иногда это чувство напоминает любовь свирепого дикого зверя.
— Почему бы тебе не пойти домой и не протрезветь? Сделай себе чая, поиграй в видеоигры, пока Тити не вернётся, — мягко уговариваю его. Он кажется взрывоопасным и ранимым одновременно. — Ты можешь избавиться от этой гадости в своём организме до сдачи теста, Лаки. Просто не делай этого снова, пожалуйста. Обещаю больше не видеться с мистером Санчесом. Буду общаться только почтой.
Лаки решительно кивает, вытирая нос тыльной стороной рукава. Его тело, кажется, дрожит, и я не могу ничего сделать, кроме как схватить его за руку.
— Мне нужно ещё позаниматься, чтобы сдать экзамен по химии, Лусиан. Ты можешь пойти прямо домой и попытаться успокоиться? Просто перетерпи и не сделай ничего глупого.
— Да. Да, я могу. Ленни, я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, — говорю в ответ, и пару одиноких слезинок скатываются по моему лицу. Прозрачные слёзы стекают по горячей коже. Он быстро целует меня в щеку. Мы с Лаки всегда вальсируем на самом краю пропасти.
Он отворачивается и идёт вниз по коридору. Его уверенность как ветром сдуло, или, может, её проглотили наркотики. Он сказал те же самые слова, что и в мой день рождения, где выболтал всем моё прозвище. Это заставляет меня задуматься, возможен ли тот факт, что мы делим одни воспоминания на двоих.
Лаки
Я бы солгал, если бы сказал, что не пошёл в её комнату. Она практически не бывает дома, вечно чем-то занята в школе: драмкружок, олимпиады по математике, какие-то диспуты и прочее дерьмо. Я же большинство дней вкалываю на углу за гроши, пытаясь накопить денег на тот момент, когда мать не осилит плату за квартиру в одиночку.
У меня есть ключ от их квартиры так же, как и у неё от моей. Иногда я захожу к ним, чтобы перекусить или попользоваться их стиральной машинкой, которую любовник тёти Бетти нелегально установил прямо рядом с посудомоечной машиной. У Бетти была привычка закидывать вещи в посудомоечную машину, когда у неё не было времени сдать их в прачечную. Она работает в госпитале медсестрой на рентгене и у неё намного больше рабочих часов, чем у моей матери. По выходным она подрабатывает сиделкой — у неё практически никогда нет свободного времени. И вот дома она брала насквозь промокшую одежду и кидала её на обогреватель. Гектор, её бойфренд, говорил, что она сожжёт весь дом, если не будет осторожней. На Рождество он подарил ей эту машинку, что обрадовало Белен. Если эта машинка в состоянии сделать Белен счастливой, не важно, что случится в будущем, я позабочусь о том, чтобы у неё она всегда была.
Захожу в их квартиру и, признаться, чувствую себя каким-то вором. Не открываю дверь полностью, чтобы не издавать скрипа. Я проскальзываю внутрь, мягко прикрываю дверь, снимаю обувь — так никто не сможет услышать моих шагов. На кухне нахожу несколько PopTarts и разрываю упаковку. Мысли о Белен, поедающей их за кухонным столом, пока она склоняется над своими книжками, заставляет меня улыбаться. Закидываю свою грязную одежду в стиральную машинку и направляюсь в комнату Белен.
Я часто сюда прихожу. Наверное, я полный урод, но пребывание в её комнате делает меня счастливым. По каким-то причинам эта комната всегда приносит мне покой и умиротворение.
Здесь всё на своих местах. Кровать заправлена. Никакой одежды на полу, нет мусора или хотя бы пылинки. Провожу рукой по покрывалу и представляю её, свернувшуюся клубком на кровати с книжкой в руках. Белен, как настоящий ботан, просто обожает книги; именно она заставила мою мать сделать мне читательский билет в начальной школе. Обычно её книги громоздятся вдоль длинного комода, но теперь они захватили всё пространство: все три подоконника заполнены ими и на полу их ещё груды. Большинство книг — классика для школы, но хватает и другого добра: здесь и книга по анатомии, про вулканы, и романы в мягком переплёте, и чёртова тонна комиксов; книги по садоводству и миллион философских книг аккуратно сложены в стопку в другом углу. Есть здесь и раскрытая на комоде книга о половой жизни, сексуальности. Я закрываю глаза и захлопываю её, ибо мысли о том, кого она представляет, читая эту книгу, уничтожат меня.
Я подхожу к её туалетному столику и рассматриваю прозрачные банки, наполненные морскими стекляшками3 . Она была без ума от этой вещи ещё с третьего класса, когда мы поехали семьёй во Флориду. Она потратила все выходные, прочёсывая пляж в поисках все большего количества этих стекляшек. Я же потратил тот отдых рыдая, ибо мы так и не пошли в Диснейленд, и заблевал машину.
Она думала, что эти стекляшки — сокровище, и зажимала их в своей ладони. Помню её раскрытый кулак и её саму, протягивающую мне тёплый камень. У неё были прозрачные синие и зелёные кусочки, и тётя Бетти надёжно сложила их в банку. Белен прочесывала пляж в поисках красного до самого заката. Когда мы вернулись в гостиницу, ей пришлось принять аспирин от головной боли и от солнечных ожогов.
Следующим утром мы лакомились фруктовыми колечками4 в ресторане отеля «Континенталь». Я спросил, зачем ей нужен красный кусочек, и она закатила глаза, улыбнувшись затем.
— Лусиан, красные — самые классные, так как их сложней всего найти. Когда ты получаешь такое, то становишься особенным из-за того, что оно у тебя есть.
— Но вдруг кто-то уже их все пособирал — иначе почему их нет нигде?
— Не-а. Их нет из-за того, что больше не делают красного стекла. Ты когда-нибудь видел содовую в красной бутылке?
Я тряхнул головой и ловил каждое её слово. Она всегда была слишком умна, даже в детстве. Было похоже, что за свой маленький размер она с лихвой была вознаграждена хорошими мозгами и светлой головой. Белен ни за что не могла полюбить меня. Я играю не в её лиге. Я тупица. Я веду себя как парень из трущоб, которым и являюсь. Всё, что я получил — всю свою силу и достаточно здравого смысла — я прилагаю, чтобы выбраться из этого района и не дать ему изгадить мою жизнь.
Самая маленькая баночка на комоде — из-под детского питания. В ней поблескивают несколько кусочков гладкого морского стекла, и эта баночка восседает в центре, как святыня, среди всех остальных сине-зелёных вещиц.
Я проверяю свою стирку, остаётся ещё пятнадцать минут. Убираюсь ко всем чертям из её комнаты, пока кто-то не вернулся домой. Сижу на диване и бездумно переключаю каналы, закидывая в рот орешки в шоколаде.
