— Он пренебрег указаниями своего телемедиума, мне пришлось ему напомнить о его долге, — сумрачно сообщил Кайран.

Ого! Ли пренебрег своими обязанностями агента? Что-то новенькое!

— Возвращайся на урок, Фелисити. Два дня проживешь без Ли. Не в первый раз.

— А ты уверен, что он вернется?

Что-то здесь не так!

— Вернется, не переживай. При прусском дворе нет драконов, — улыбнулся Кайран.

Мне страшно не хватало Ли. Чудовищно! Еще больше, чем в те месяцы, что он томился в плену у дракона Реджи. Я сходила с ума от тревоги. Хотя Пруссия восемнадцатого века — место спокойное, дисциплинированное. Где он в этой Пруссии? При дворе, как всегда? Опят флиртует с фрейлинами? Точно флиртует. Он без этого не может. Хотя его уверения в любви звучали искренне. Черт, мог бы хоть как-то дать о себе знать!

Я отвратительно спала всю следующую ночь. Мне снились драконы, горящие глаза, раздвоенные свистящие языки, запах серы, Ли, прикованный цепями к скале, и дама с бесстыже глубоким декольте и пышными юбками, которая кормила его виноградом.

Наутро я выглядела почти так же, как во времена моего батрачества в пабе. Пришлось срочно наводить красоту. Как только Ли вернется, надо будет попросить, чтобы он выхлопотал для меня в Королевском совете такой же телемедиум, как у него. Тогда я всегда смогу быть с ним на связи.

День тянулся без конца. На каждом уроке, сидя рядом с пустым местом, я мучилась мыслью: что будет, если Ли не вернется? И что делать мне, если он не вернется? Снова отправляться его искать? Да, что же еще.

Мать была в пабе, когда я пришла из колледжа. Она оставила мне порцию готовых макарон, салата на этот раз не было. Есть не хотелось. Я лениво полистала телевизионные программы и пошла на вечерний французский.

Джек Робертс не сводил с меня пламенного взгляда. Я его игнорировала. Я вернулась домой и улеглась в постель. Еще две ночи, и он вернется. На моем ночном столике поблескивал розовый сталагмит из грота Фей. Любуясь его мерцанием, я и заснула. И увидела сон.

Сон был такой настоящий и ощутимый, что я подумала было, будто снова просто перенеслась во времени и пространстве.

Я стояла на кладбище. И оно казалось мне знакомым. Только находилось оно не в Лондоне. В Корнуолле. Между могил шла женщина. Мама? Да, она. Моложе и стройнее, чем сейчас, идет прямо, держит осанку. И плачет. Я знаю, куда она идет. На могилу к моему отцу. Никогда не видела, чтобы она так горько его оплакивала. Поодаль — какие-то люди. Отвернулись, смущенные и тронутые ее горем. Мне всегда было интересно, отчего после смерти моего родителя мать больше не подпустила к себе ни одного мужчину. Она еще не старая женщина, недурна собой, стройная брюнетка с большими карими глазами, как у серны. Могла бы себе найти кого-нибудь, точно могла бы. Но она все еще помнит моего отца. Она до сих пор иногда произносит его имя. Даже жутко становится!

Прошло некоторое время, прежде чем мать перестала рыдать, собралась, встала, перекрестила могилу и пошла. Я следовала за ней на расстоянии. Она возвращалась в дом своих родителей. Оттуда слышался детский плачь и ворчанье моей бабки.

— Нет, не приму, — гундит бабуля, — это существо противоестественно, ему не место в нашей семье!

— Уймись, Салли! — возражает голос моего деда. — Прогневаешь фей — не миновать еще большей беды! Мало тебе того, что случилось с Томом?

Мать приостановилась на пороге и вошла в дом. На улице никого. В этой глуши так часто бывает.

Я вслед за матерью скользнула в дом, мимо маленького сарая, где дед держал свою мастерскую и хранил инструменты.

— Дай сюда ребенка, — раздается голос матери.

— Говорю тебе, от него надо избавиться! — не унимается бабка.

Это она обо мне. Она всегда называла меня «оно» и обращалась со мной так, будто я какое-то сатанинское отродье.

Детский плач умолк. Я вижу мать через открытое окно. Она печально улыбается, склонившись над кем-то, видимо, качает на руках младенца. Меня. Слезы высохли, глаза матери лучисто светятся. Почти счастьем.

Мать меня любила. И любит. Это уж несомненно.

— Наконец-то это отродье перестало орать, — ворчит бабка.

Однако ненадолго. Как только мать кладет меня в кроватку, крик опять возобновляется.

— День его куда-нибудь! — вопит бабка, перекрикивая детский плач.

Мать спешит обратно в комнату. Плач замолкает, как будто его просто выключили. Мать снова с улыбкой склоняется над колыбелью.

— Отправляйся за прилавок! — требует бабка.

В этот момент я проснулась.

Мать, бедная мать, сколько ей пришлось пережить, а что она получила в награду? Как скудна и убога ее жизнь!

Мне захотелось пожалеть мать и поддержать ее.

Анна встретила нас с такой улыбкой, какой я давно у нее уже не видела. Впрочем, адресована улыбка была не матери и не мне, на меня она почти не смотрела.

— Мы одни, — призналась я, — пустишь нас?

Анна захлопала глазами и пропустила нас в дом.

— Пирог принесли? Джейкоб сегодня сбросил со стола торт, который ему испекли ко дню рождения.

— Вот, — я протянула ей пирог, который сама испекла вчера.

— Отнеси на кухню. И тащи тарелки, — прозвучал приказ сестры.

В гостиной все было как всегда с тех пор, как на свет появился мой племянник. Атмосфера какая-то не праздничная. На полу валяются игрушки, журнальный столик заляпан детской едой, на лимонно-желтых обоях появились новые пятна. Именинник стоял на столе и катал новенькую игрушечную машину по лужице сока.

Мать хотела было взять его на руки — он не дался. Мы подарили ему наши подарки. Он тут же разорвал подарочную упаковку, вытащил игрушечный экскаватор и заверещал:

— У меня уже есть!

Как же так!

— Могла бы спросить заранее, — пожала плечами сестра.

— Я спрашивала! И ты мне сама сказала, чтобы я купила экскаватор!

— Это было давно. На прошлой неделе. В субботу родители Джереми принесли ему в подарок.

Прекрасно! Опять я в пролете! Анна безнадежна!

Джейкоб вырвал у матери из рук ее подарок и раздербанил упаковку.

— Катер, — пояснила мать, — его можно брать с собой в ванную. Он даже сам плавает, если потянуть за этот шнурок.

Джейкоб пожелал проверить слова бабушки немедленно, и оба они отправились в ванную.

— Анна, — начала я, пользуясь моментом, — ты могла бы мне позвонить. Я бы купила другую игрушку.

— Да успокойся ты! — отмахнулась сестра. — Тот, что свекровь подарила, барахлит. Твой лучше.

Это не экскаватор барахлит, это что-то у нас в семье барахлит.

— Не в этом дело, Анна! — не унималась я.

— Чего ты от меня хочешь, Фели?! — вдруг взвыла сестра, и я увидела перед собой до крайности измученную, усталую и несчастную женщину. — Ты хоть имеешь представление, что такое растить ребенка? Джереми никогда нет дома. Он хватается за любую работу, лишь бы вообще здесь не появляться. Сын для него слишком шумный, слишком грязный, а от пеленок и подгузников папашу вообще тошнит! А я, видите ли, растолстела после родов. А у вас с матерью никогда нет времени мне помочь. Тебя постоянно где-то носит с какими-то гламурными красавцами, ты развлекаешься, у тебя компания, у тебя колледж. А я не могу даже встретиться с подругами, потому что у меня нет бебиситтера, а нанять его не на что! У моих подруг есть матери, с которыми можно оставить внуков без всяких проблем, чтобы сходить в кино или выйти на работу. А я торчу дома, как проклятая! И ко мне никто не приходит в гости, ни мать, ни ты! Конечно, зачем тебе? У тебя же кинозвезды в друзьях, у тебя работа в музее! Что, скажи мне, что я должна сделать, чтобы на меня обратили внимание в собственной семье?!

С этими словами Анна ушла на кухню, через минуту вернулась и с грохотом шарахнула на стол блюдо с пирогом.

— Анна, прости, я не знала, — забормотала я, — я была уверена, что вы с Джереми счастливы.