- Не так! На коленках, как следоваит!

"Жиган" стал на колени и начал говорить. Что он говорил! Сидевший неподалеку старик-фальшивомонетчик даже не выдержал, плюнул:

- Тфу, ты! Паскудники!

Паренек, хохотал во всю глотку.

- Ну, теперича вот, по-порядку, на!

Он подал ему половину ложки.

- Будет, что ли?

- Слава Богу, Бог меня напитал, никто меня не видал, а кто видел, не обидел, слава Богу, сыт покуда, съел полпуда, осталось фунтов семь, - те завтра съем, - причитал "жиган".

Паренек держался за животики:

- Ой, батюшки, уморил, проваливай!

Следующим был добродушнейший рыжий мужик, с улыбкой во весь рот.

- Ах ты, елова голова! - приветствовал он "жигана". - Хошь, я в тебя баланды этой самой сколько хошь волью? Желаешь?

- Влейте, дяденька!

- Подставляй корыто!

"Жиган" поднял голову и раскрыл рот. Мужик захватил полную большую ложку баланды, осторожно донес и опрокинул ее в рот "жигана".

У того судорогой передернуло горло, он закашлялся, лицо налилось кровью.

- Отдышится! - сказал мужик, улыбаясь во весь рот.

"Жиган" кое-как прокашлялся, отдышался и подошел к следующему.

Это был фальшивомонетчик, степенный старик, занимающийся в тюрьме ростовщичеством.

- Угостите, дяденька!

- Прочь пошел, паршивец! - с негодованием отвечал старик.

- Только и всего будет?

- Говорят, отходи без греха...

"Жиган" подпер руки в боки.

Вся камера превратилась во внимание, ожидая, что дальше будет.

- Ах ты, Асмодей Асмодеевич! - начал срамить "жиган" старика. - На гроб, что ли, копишь, да на саван, да на свечку...

- Уходи, тебе говорят!

- Да на ладан, да на место. Скоро тебе, Асмодею Асмодеевичу, конец придет, сдохнешь, накопить не успеешь...

- Уходи!

- Сгниешь, старый черт, с голода сдохнешь...

Но в эту минуту "жигана" схватил за шиворот вернувшийся из кухни с кипятком "поддувала" Асмодея Асмодеича.

- Пусти! - кричал "жиган".

- Не озорничай!

- Бей его! - словно исступленный, вопил старый ростовщик.

Огромный верзила "поддувала" изо всей силы хватил "жигана" по уху.

- Бей! Бей! - кричал старик.

- Так ты вот как?! Вот как?!

"Жиган" поднялся было с пола, но "поддувала" сгреб его за "волосья", пригнул к земле и накладывал по шее.

- Бей! Бей! - орал остервеневший старик.

Каторга хохотала.

- За-акуска! - тряс головой и заливался смешливый паренек.

А ведь "Иван" сказал правду: этот "жиган", действительно, прошел шесть классов гимназии...

Я часто, бывало, спрашивал: "За что вы так бьете этих несчастных?" и всегда мне отвечали с улыбкой одно и то же:

- Не извольте, барин, об их беспокоиться. Самый пустой народ. Он на всякое дело способен!

Из них-то и формируются "сухарники", нанимающиеся нести работы за тюремных ростовщиков и шулеров, "сменщики", меняющиеся с долгосрочными каторжниками именем и участью, воры и, разумеется, голодные убийцы.

Шпанка

"Шпанка", - это Панургово стадо, это - задавленная "масса" каторги, ее бесправный плебс. Это - те крестьяне, которые "пришли" за убийство в пьяном виде во время драки на сельском празднике; это - те убийцы, которые совершили преступление от голода или по крайнему невежеству; это - жертвы семейных неурядиц, злосчастные мужья, не умевшие внушить к себе пылкую любовь со стороны жен, это - те, кого задавило обрушившееся несчастье, кто терпеливо несет свой крест, кому не хватило силы, смелости или наглости завоевать себе положение "в тюрьме". Это - люди, которые отбыв наказание, снова могли бы превратиться в честных, мирных, трудящихся граждан.

Потому-то и "Иван", и "храп", и "игрок", и даже несчастный "жиган" отзываются о шпанке не иначе, как с величайшим презрением:

- Нешто это арестанты! Так - "от сохи взят на время"*.

_______________

* "От сохи на время", так называются, собственно, невинно осужденные. Но это презрительное название каторга распространяет и на всю "шпанку".

Настоящая каторга, "ее головка": "Иваны", "храпы", "игроки" и "жиганы", - хохочет над "шпанкой".

- Да нешто он понимал даже, что делал! Так - несуразный народ.

И совершенно искренно не считает "шпанку" за людей:

- Какой это человек? Так - сурок какой-то. Свернется и дрыхнет!

У этих, вечно полуголодных людей, с вида напоминающих "босяков", есть два занятия: работать и спать. Слабосильный, плохо накормленный, плохо одетый, обутый, он наработается, прийдет и "как сурок" заляжет спать. Так и проходит его жизнь.

"Шпанка" безответна, а потому и несет самые тяжелые работы. "Шпанка" бедна, а потому и не пользуется никакими льготами от надзирателей. "Шпанка" забита, безропотна, а потому те, кто не решается подступиться к "Иванам", велики и страшны, когда им приходится иметь дело со "шпанкой". Тогда "мерзавец", как гром, гремит в воздухе. "Задеру", "сгною", - только и слышится обещаний!

"Шпанка", это - те, кто спит не раздеваясь, боясь, что "свистнут" одежонку. Остающийся на вечер хлеб они прячут за пазуху, так целый день с ним и ходят, а то стащат. Возвращаясь с работы в тюрьму, представитель "шпанки" никогда не знает, цел ли его сундучок на нарах, или разбит и оттуда вытащено последнее арестантское добро.

Их давят "Иваны", застращивают и обирают, "храпы", над ними измываются "игроки", их обкрадывают голодные "жиганы".

"Шпанка" дрожит от всякого и каждого. Живет всю жизнь дрожа, потому что в этих тюрьмах, где должны "исправляться и возрождаться" преступники, царит самоуправство, произвол "Иванов", полная власть сильного над слабым, "отпетого негодяя" над порядочным человеком.

Горе Матвея*

Мы шли со смотрителем по двору тюрьмы. Время было под вечер. Арестанты возвращались с работ.

_______________

* "Матвеем", называется на каторге хозяйственный мужик. Не каторжник, не пьяница, не вор и не мог, это, по большей части, - тихий, смирный, трудолюбивый, безответный человек. Я привожу эти два рассказа, как характеристику "подвигов Иванов".