И старики, обобравшие уже помногу покойников, жаловались:
- А денег помногу никак не найдешь!
- Уж покойников двадцать этак-то раздевал! - жаловался мне один старик. - Хоть бы что! Прячут, черти! Уж я всегда держусь в камере, где "отцы" есть. Место себе на нарах сколько разов в таких камерах покупал, из последнего тратился. Все думаешь, - вот какой помрет, воспользуемся. Занедужится ему, - ждешь, ночи не спишь. Затихнет ночью, подойдешь, - нет, еще дышит. "Что, - говорит, - ждешь, Афанасьич?" Смеются которые из них. Просто измаешься с ними, ночей не спамши. А день-то денской боишься: а ну-ка его в "околоток" от нас унесут. Хоть мы про таких и не сказываем. Лучше, чтобы у нас в камере померли. Наконец кончится человек. Тут уж как ему совсем кончаться, почитай весь номер не спит, караулят, сидят. И день-деньской из камеры не выходят и по ночам не ложатся. Кинемся это к нему, - так тряпье, да денег рублей двадцать, - больше и не находили. А ведь есть которые по сотельной имеют. Прячут, хитрые черти! Так и околеет, - никому не достанется.
Прятать деньги старики уходят куда-нибудь в поле, потихоньку, чтоб никто не подсмотрел. В то лето, когда я был, в богадельне повесился один старик - "отец", кто-то проследил, куда он спрятал деньги, и, когда старик пришел однажды, ямка была разрыта. Он не выдержал и удавился, быть может, за несколько месяцев до смерти, которая и так бы все равно пришла.
Так живут эти люди, пока их не стащат в "околоток", а потом на кладбище.
Околоток, - это нечто в роде лазарета. Но только "нечто". Врачей на Сахалине мало, - и в Дербинскую богадельню врачи заезжают из соседнего селения. В обыкновенное же время в околотке глава и хозяин, так называемый "перевязчик", из каторжан, слегка подученный фельдшерскому делу.
Околоток Дербинской богадельни - это место страданий, последних вздохов и разврата.
Околоток - небольшая комната, где лежит человек двадцать больных и ожидающих последнего часа. Вместе с мужчинами здесь лежат и две старухи: Афимья и одноглазая "Анютка".
Целый день в околотке ругань между Афимьей и ее "содержателем", слепым паралитиком.
- Спокою от них нет! - жаловались старики, близкие уж совсем к смертному часу.
- А вы сдыхайте, черти старые! - кричал слепой паралитик. - Только койки зря занимаете, подлецы! Сдыхать пора. А живой о живом и думает.
У него отнялись ноги, а руками он вокруг себя так и шарит, так и шарит.
- Афимья! Афимья! Где ты?
- Здесь я. Чего ты? Эк, провал тебя не возьмет!
- Не смей уходить. Куда ты? Опять к Левонтию пошла? - чуть не плачущим голосом блажит старик. - Ах, глаза мои не видят! Видел бы! Пришить вас мало! Ах, шкура! Со всеми-то путается!
- Из-за нее только и в околотке лежу! - жаловался он мне на Афимью. Такая подлая старуха! Ни на минуту оставить нельзя. Рупь ведь в неделю она мне стоит, рупь ей плачу, да чай каждый день со мной пьет, да булку белую завсегда ест, да молоко пьет! А благодарности ни на эстолько! Все к Левонтию бегает. Ведь сдыхает, пес, а все на чужую бабу зарится. Афимья-я-я!..
- Да здесь я. Не ори, чисто зарезанный!
Старика перевязчик держит в околотке охотно. Старик, - по-каторжному, "богатый", из "отцов", - платит ему "по полтинничку" за гофманские капли, которые перевязчик выдает ему за "возбуждающее".
А пятидесятивосьмилетняя Афимья составляет конкуренцию кривой пятидесятишестилетней "Анютке". Анютка слепа на один глаз. Другой у нее болит, и она нарочно его себе растравляет, чтобы остаться в околотке.
Перевязчик, который за это пользуется ее благосклонностью, держит ее в околотке.
- Вот доктору скажу, глаз себе травишь! - кричит, ругаясь с ней, Афимья.
- Куды ж я, слепая-то, пойду? - огрызается Анютка. - Смотри, как бы я не сказала, как ты коленко у себя расколупываешь, зажить не даешь!
Специальность Анютки, как и Афимьи, торговля своим старым телом.
Какая ужасная, мерзкая, гнусная старость!
Словно куча навоза догнивает на солнце, каторжная Дербинская богадельня, - эти отвратительные, страшные, жалкие, несчастные, так много страдавшие люди.
