- За водку! - объяснил мне помощник смотрителя. - "Самосядку" (домодельную водку) курили.

- Никакой водки мы не курили!

- Жрать нечего, а то - водку!

- С поличным их поймали. Я ж и накрыл. С топором вот этот, большой-то, на меня бросился!

- Врет он все, ваше высокоблагородие, не верьте ему. Вовсе я на него с топором не бросался, а что бочонок топором расшиб, это - верно. Вот его зло и берет. Зачем бочонок расшиб, - ему не досталось!

Помощник смотрителя буркнул что-то и выбежал взбешенный. Все кругом улыбались.

- Ты чего же, дурья голова, его злишь? Ведь хуже, брат, будет.

- Да ведь зло возьмет, ваше высокоблагородие. День теряем. Волы некормленные стоят.

- Нешто мы супротив дранья что говорим. Драть закон есть. А чтоб человека задерживать, закона нет.

Мы встретились с помощником смотрителя на дворе:

- Сегодня будут пороть пятерых по приговорам, да вот этих двух! пояснил он мне. - По приговорам, что за порка! Только мажут! Приговоры, это - не наше дело. Это в России постановлено. Те нам ничего не сделали. А вот этим двум мерзавцам показать надо.

Порка состоялась около пяти часов.

Мы с доктором пришли в канцелярию.

В сенях, широкие двери которых были открыты на двор, стояла "кобыла", лежали две аккуратно связанные вязанки длинных, аршина в два, розог.

- Доктор! Доктор! - заговорили по тюремному двору, и перед открытыми дверями сеней моментально образовалась толпа арестантов.

В тусклой и хмурой канцелярии по стенке стояло семь человек. В дверях с плетью стоял палач.

Было тяжело, хмуро и страшно.

- Подходи.

Первым подошел Васютин Иван, молодой парнишка, бродяга, не помнящий родства, - тридцать розог.

За ним шли двое кавказцев, потом еще один русский, бежавший из сибирской тюрьмы. Все - приговоренные к телесному наказанию по суду.

Сначала читали приговор, причем все в канцелярии вставали.

Затем шло освидетельствование, опрос, подвергался ли раньше телесным наказаниям, доктор писал акт освидетельствования.

Приговоренному подали бумагу:

- Грамотный? Подпиши!

- Что это? - спросил я.

- Расписка, что получил телесное наказание.

- Зачем?!

- Такой порядок.

Русские были оба грамотны и расписались, при чем у Васютина буквы распрыгались вверх и вниз на полвершка друг от друга.

Рука его не дрожала, а ходуном ходила.

Татары долго не понимали, что от них требуется, им разъяснили через переводчика-арестанта, - тот с ними очень долго разговаривал, махал руками, о чем-то спорил и, наконец, говорил:

- Неграмотная она, вашескибродие!

Это тянулось ужасно, мучительно долго.

- Раздевайся! - кричали татарину. - Слышишь ты, раздевайся! Переводчик, да скажи ему, чтоб он раздевался! Что ты стоишь, как болван?

Переводчик начинал говорить, кричать, махать руками, приседал даже зачем-то. Кавказец смотрел хмуро, недоверчиво, отвечал односложно, мрачно.

- Раздевайся! - кричали ему все и показывали жестами, чтобы снимал рубаху.

Кавказец, наконец, медленно разделся.

Доктор подходил к нему с трубочкой и молоточком. В глазах кавказца светилось недоверие и страх. Он пятился.

- Да не пяться ты, черт! Не пяться, говорят тебе!

Кавказец пятился.

- Переводчик, болван, что ты стоишь, как тумба? Объясни ему, что я ему ничего не сделаю!

Переводчик опять принялся кричать, жестикулировать, приседать. Кавказец слушал его недоверчиво, косился на доктора, - которого он принимал за палача, что ли, - и вдруг сказал что-то коротко и односложно.

Переводчик с отчаянием всплеснул руками.

- Что он говорит?

- Спрашиват трубочка у тебя зачем, вашискобродие!

Доктору пришлось положить трубочку и молоточек, чтобы выслушать, наконец, кавказца.

И на все это смотрел с улыбкой только один длинный поселенец Бардунов.

- Неосновательный народ! - заметил он, когда очередь дошла до него. Порядку не знают.

- Раздевайся!

- Не имею надобности, ваше высокоблагородие. Всем здоров. Только беспокоить вашу милость занапрасно.

- Раздевайся, говорят тебе. Телесным наказаниям раньше подвергался?

- Ни в жисть, ваше высокоблагородие. Впервой!

- Потри его.

Надзиратель потер его тело суконкой. Тело покраснело, и на нем ясно выступили полосы - следы прежних наказаний.

- Что ж ты врешь! Драли?

- Запамятовал, ваше высокоблагородие... Я этих самых розог, ваше высокоблагородие, ни есть числа при господах смотрителях принял.

Было очевидно, что этот поротый и перепоротый арестант "валяет шута для храбрости".

Его товарищ мрачно отвечал:

- Здоров. Скорее бы. Волы не кормлены. Раздевайся еще! На-те. Смотрите. Жисть! Драли. Много. Сколько, запамятовал. Не упомню. Нешто у меня тем голова занята? Осмотрели? Слава Богу? Нельзя ли нас первыми? Там хозяйство.

Осмотренные одевались, но штанов не подвязывали, а поддерживали их руками.

- Все. Ну, ступай!

Хрусцель стал у кобылы. Арестанты, переваливаясь, путаясь в полуспущенных штанах, вышли в сени.

- Бардунов, покажи удаль! - крикнул кто-то со двора.

Стоявшие толпой арестанты оглянулись:

- Молчи ты, сволочь!

Все стали по местам.

Я стоял рядом с доктором, у него лицо шло пятнами.

- Васютин Иван!

Молодой паренек подошел к "кобыле".

- Брось, брось штаны! - заговорили кругом.

Но он только оглядывался, словно не мог понять, что ему такое говорят.

- Штаны брось! - сказал Хрусцель и отвел ему руки. - Ложись!

Васютин сел верхом на "кобылу", лицом к свету.

Он был - белый, как полотно. Глаза бессмысленно смотрели вперед.

- Да не туда головой. Туда! Ложись!

Хрусцель взял его за плечи, свел с "кобылы", положил.

- Руки убери! Обними руками "кобылу"!

Васютин обнял руками доску.

- Вот так!

Хрусцель поправил ему рубаху.

Стыдно было, стыдно невероятно смотреть на полуобнаженного человека, лежавшего на "кобыле".

Хрусцель, словно пес, смотрел в глаза помощнику смотрителя.

- Тридцать розог!

Хрусцель взял пучок розог, необыкновенно ловко выдернул одну, отошел на шаг от кобылы и замер.

- Начинай!

Хрусцель свистнул розгой по воздуху, словно рапирой перед фехтованием, потом еще раз свистнул по воздуху справа, потом слева.