– Да? – Звездин ответил на телефонный звонок. – Так… да… сколько?… понял. Я сейчас подъеду, держи там пока все на контроле. Да, до связи. – Он убрал телефон, некоторое время задумчиво молчал, затем коротко глянул на меня и произнес:

– Там жертвы, может, все же лучше я отвезу вас домой…

– Жертвы? – Я ощутила, как морозец пробежал у меня по коже. – Кто-то погиб?

– Да. Пожарные уже почти закончили, теперь, видимо, делом займется милиция.

– Кто погиб? – Не без труда выдавила я вопрос.

– Пока не знаю, – Звездин все глубже погружался в свои мысли, со мной он говорил больше машинально. Теперь я чувствовала себя совершенно лишней, но и как покинуть эту ситуацию, когда страшно до чертиков и Звездин ушел в себя, не хочется его отвлекать. Вобщем, сижу, трясусь и мне очень не хорошо.

      Мы подъехали к той самой выставке, на которой я была вчера. Повсюду лужи, машины, пожарные, милиция, скорая, дым, пахнет гарью, ходят люди, собралась целая толпа зевак. Звездин остановился в стороне, ближе мы бы и не смогли подъехать, меня совсем не замечает. Я вжалась в сидение, жду, когда он меня заметит и спросит, откуда я тут взялась. Внезапно хлопнула задняя дверца, к нам кто-то подсел.

– Ну что, Сев? – Не оборачиваясь, спросил Звездин.

– Номер ноль, – коротко отозвался мужчина.

– Давненько, – вздохнул Звездин.

– Да, – согласился мужчина.

– Слишком нагло. А может «мажор»?

– Может.

– Ладно, – Звездин замолчал. Он думал и ему никто не мешал. Спустя минуты две, он произнес: – Давай-ка, Сев, по первой категории покачай, а там видно будет.

– Понял.

      Больше они не говорили. Мужчина молча вышел из машины, закрыл дверь. Несколько минут мы сидели молча, затем Звездин повернул ко мне голову, улыбнулся… может я чего-то не понимаю?

– Кажется, я испортил вам вечер, – сказал он, не теряя своей грустной улыбки. – Домой?

– Я могу сама…

– Да нет, – он торопливо перебил меня. – Я уже свободен. Нам нечего здесь делать. Если уж я мог испортить вам настроение, то, похоже, я с этим справился.

Я повернула голову в сторону выставки. Пожарные, не торопясь, скручивали шланги, некоторые курили. Похоже, ажиотаж уже спал, и печальное событие стремительно погружалось в пучину все пожирающего прошлого.

– Кто там погиб? – спросила я.

Звездин ответил не сразу. Некоторое время он задумчиво смотрел на меня, затем отвернулся, завел двигатель и тронулся.

– Что случилось, то случилось, Василиса Васильевна, – произнес он. – Есть вещи, которые не возвращаются и не поправляются, о них просто не надо думать.

– Вера, – сказал я то, что не хотела слышать и думать.

– Я отвезу вас домой.

– Боже мой, – я еще не до конца осознала всего того, что сегодня случилось, но уже была уверена, что, наверное, мне сегодня будет плохо. Мне уже плохо.

– Что поделаешь, – Звездин кашлянул. – Такие вещи иногда случаются. Никто из нас не застрахован от несчастий. Извините, Василиса, что невольно втянул вас…

– Я ее даже не знала. Я видела ее раз в жизни, но она была такая… – я замолчала не находя слова.

– Живая, – сказал Звездин. – Она всегда была живая… Василиса, попытайтесь просто не думать об этом. Ой беда, ну зачем я вам сказал…

– Вы не в чем не виноваты, – отрезала я. – В подобных вещах никто не властен. Успокойтесь.

Мы въехали в мой переулок, когда уже начало смеркаться. Звездин плавно притормозил у подъезда. Прощание не заняло много времени. Он предложил зайти и побыть какое-то время со мной, я отказалась. Спасибо ему, конечно, но я из тех, кто предпочитает побыть одной, когда плохо. Договорились, что он позвонит, на том и расстались.

Вечер прошел все же спокойно, удалось отвлечься. Почитала и быстрее уснула, а вот следующий день не задался сразу. Во-первых, отключили горячую воду, во-вторых, забыла сумку… сумку! И сразу поняла, что голова сегодня работать отказывается, где-то летаю. Пришлось возвращаться, смотреться в зеркало. Только вышла, вызвала лифт, первый же шаг и хрясь, каблуку конец. И снова домой, переобуваться, смотреться в зеркало… и, черт побери, это были мои последние приличные туфли! На работу я ехала уже в самом что ни на есть «прекрасном» расположении духа.

      В метро, какой-то стремительный пенсионер ушиб мне плечо необъятным рюкзаком, в котором легко уместилась бы я сама вместе со всем своим отделом, разве что весили бы мы меньше. На работу я пришла запыхавшаяся и растрепанная, совершенно не готовая что-либо строить, только разрушать. Наверняка кому-нибудь я бы разрушила настроение, если бы спустя пол часа ко мне не ворвалась Маринка с выпученными глазами и не завопила, что жизнь ее разрушена, что смысла продолжать сопротивление невзгодам больше нет, что все эгоисты и справедливости нет. Пока она метала громы и молнии, я поняла, что мне стало лучше. Во всяком случае, похоже, кому-то сейчас хуже.

– Что случилось, Мариш? – Успела спросить я, пока она переводила дыхание.

– Учеба, работа, планы, муж, дети, внуки, – вдруг что-то вспомнила. – А кругосветное путешествие! Я хотела съездить в кругосветное путешествие. Это же была моя мечта! Все, – и она осела.

– Может еще получится? – Робко поинтересовалась я, боясь тревожить ее в момент, когда она лишилась мечты.

– Нет, все, – она покачала головой. – Конец.

– Что случилось? – Вновь поинтересовалась я.

– Жизнь закончена.

– Так серьезно?

– Все плохо, все очень серьезно…

– Да что произошло-то?

– Мне звонила милиция, – упавшим голосом подытожила Маринка.

– И что? – Я ждала продолжение, но по лицу Маринки можно было заключить, что все самое страшное уже сказано, а мой дополнительный вопрос лишь проявление не вменяемости. Но я настаивала:

– По поводу чего звонили?

– Ну, – Маринка развела руками, свела брови. Похоже суть разговора зацепилась в ее памяти значительно хуже самого факта звонка. – Ну, как… – мямлила она. – Так, это… а, ну… про выставку… а, ну да! Когда мы пришли, когда ушли…

– И?

– И все, – Маринка пожала плечами. – Какая разница, – она села на стол. – Мне конец. – Посмотрела на меня. – Тебя я не выдам.

– Спасибо.

– Наверное что-то украли. – Продолжала замогильным голосом рассуждать Маринка. – А у меня даже алиби нет. Все, это конец. Уж я-то знаю, у нас это быстро делается, не то что в какой-нибудь задрипанной Америке. У нас сразу – десять лет без права переписки. – Маринка умолкла, погрузившись в глубокий траур.

– Мариш, – произнесла я. – Что ты мелешь. Сейчас не те времена. – Я напрягла логику и все знания в этой области. – Точно, сейчас можно переписываться. Переписку не запрещают.

– Писать можно? – Маринка подняла на меня два океана тоски.

– Какую переписку? – До меня только что дошел смысл нашей беседы. – Какие десять лет!? Что ты несешь?

– Что я несу. – Она надула губы, по-моему, собираясь разреветься. – Ничего я не несу!

– Маринчик, да ты чего, – я подняла со стула свою пересушенную духотой кабинета арматуру, подошла, взяла Маринку за плечо. – Ты с ума сошла. Думать не о чем, вообще.

– Как же не о чем, – под глазами блеснула жемчужинка слезы. – Милиция так просто не звонит.

– С ума сошла, – я не сдержала улыбки. – Пошли курить.

– Курить? – Она шмыгнула носом.

– Пошли, пошли, – я стащила ее со стола. – Я знаю, почему тебе звонили. На выставке был пожар, я там была.

– Пожар?

– Да, выставка горела.

– Горела? – Маринка захлопала ресницами. – Ничего там не горело.

– Горело, горело, я сама видела…

– А почему я не видела? – Маринка принялась напряженно шмыгать носом. – Я еще не совсем идиотка. Ничего там не горело. Там голые тетки и дядьки были, знакомый ваш был одетый…

– Вот именно знакомый и отвез меня потом туда еще раз. И там все горело.

– Горело?

– Горело, – я кивнула. – И все сгорело.

– Все сгорело?