Пока я занималась самоедством, Митька придвинулся ближе и тихонько кашлянул, привлекая к себе внимание.

– Привет, – угрюмо буркнула я, избегая встречаться с ним взглядом.

– Ну, привет, пропажа, – улыбнулся Митька и попытался меня обнять. – Ты как, совсем вернулась?

– Угу, – непонятно зачем соврала я, оттолкнув его руки.

– Что, правда? – обрадовался Митька.

– Кривда, – усмехнулась я.

Митька обижено замолчал. Придвинулся еще ближе и неуверенно спросил:

– Ксюш, может, хватит уже? Возвращайся. Я участок купил под дом, работаю у Волкова…

Стоило ему сказать про участок, Волкова и дом, и мое терпение лопнуло:

– Ага! Участки мы, значит, покупаем! Дома строить планируем! Все такие положительные, что просто умереть – не встать! И при этом родителей моих не забываем окучивать, чтоб, значит, привыкали к будущему зятю. Расспрашиваем их, где это нареченную носит! – вскочив со скамьи, напустилась я на Митьку. – Что ты пристал, как банный лист? Я тебе что-то обещала? Или чувство вины уснуть не дает? Так успокойся, не в каменном веке живем!

Митька молча кусал губы. Видимо, нашу встречу он представлял совсем по-другому, надеялся, что время сгладило между нами острые углы, да не тут-то было. Не слишком расторопный диджей запаздывал со следующей песней, и в образовавшейся паузе едва слышно прозвучал удрученный Митькин голос:

– Ксюш, давай поговорим. Мы столько не виделись, а ты кидаешься на меня, как мегера…

– Что?! – зло прищурилась я. – Хам!

Чудом удержавшись, чтобы не влепить ему пощечину, я резко развернулась и рванула к выходу. Ленка неуверенно шагнула мне навстречу, но я от нее отмахнулась, заподозрив, что подруга намеренно затащила меня на дискотеку, чтобы подстроить эту встречу.

Уже за воротами танцплощадки Митька меня догнал, схватил за руку и развернул к себе:

– Куда ты, глупая, одна идти собралась? У нас волки за окраиной ходить стали, порвут ведь.

– Не порвут, испугаются! Я сейчас такая злая, что ко мне ни один волк в трезвом уме не подойдет! – вырывая руку из его руки, огрызнулась я.

– Да не кипятись, давай провожу, раз уж ты домой собралась. Оно спокойней будет, – уговаривал Митька, не отпуская меня.

– А я не хочу, чтобы ты меня провожал, тем более, если это успокоит твою совесть. Отпусти руку, мужлан, мне больно! – разозлилась я, пытаясь расцепить его пальцы.

Но Митька не только не отпустил руку, он вообще притянул меня к себе. Прижал, пресекая бесплодные попытки освободиться, едва ли вообще заметив мое сопротивление.

– А-а-а! – заорала я, не зная, что еще можно сделать, чтобы он отстал.

Рот я закрыла, только когда Митька попытался меня поцеловать. Завертела головой, отчаянно вырываясь, уткнулась лбом в его грудь и хорошенько надавила, страшно боясь свернуть себе шею. Попытка его боднуть удалась на славу. Митька скорей от неожиданности разжал руки, и я немедленно воспользовалась моментом. Вырвалась и припустила к дому с такой скоростью, какой от себя никак не ожидала, радуясь, что обула кроссовки, а не модные босоножки на каблуках. А ведь была мысль блеснуть модной вещицей в местном обществе!

До дома оставалось не так уж далеко, всего один квартал. Топот за спиной раздавался все ближе, придавая мне живости.

«Интересно, кто первым выйдет на финишную прямую? По-моему, я скоро выдохнусь… Спасибо моей вредной привычке!» – зло подумала я и поднажала, зная, что за поворотом будет пригорок, с которого бежать легче, а там и до дома рукой подать. Добежать до ворот, захлопнуть перед Митькиным носом железную калитку и задвинуть засов – что может быть проще!

– Ксюша! Да погоди ты, не беги! Не буду я тебя целовать, обещаю! Остановись! Тут опасно! – кричал за спиной Митька, гораздо ближе, чем мне бы хотелось.

Я влетела в поворот, чудом в него вписавшись. Рядом мелькнул каменный забор, низко нависшая яблоневая ветка чиркнула по плечу, бархатистые листья мазнули щеку. Я зажмурилась, втянула голову в плечи, и похолодела, сообразив, что вполне могла лишиться глаза.

Сразу за поворотом начинался спуск.

«Ура, почти добежала!»

И тут мое ликование круто обломалось – Митька все-таки меня догнал. Схватил в охапку, ловко перехватив занесенную для оплеухи руку.

– Что же ты творишь, дурочка? Я ведь не шутил на счет волков. Ты только прислушайся, – тихо заговорил Митька.

Он даже не запыхался, зато мое сердце стучало где-то в горле, готовое лопнуть. Беспомощно барахтаясь в его руках, я все еще надеялась вырваться и дать деру.

– Пусти, дурак! – отчаянно вырываясь, вскрикнула я. – И не вешай мне лапшу на уши, нет тут никаких волков!

– Отпущу, обязательно, – пообещал Митька, ничуть не ослабив хватку. – Только провожу. Зря ты про лапшу, такими вещами разве шутят? Да перестань ты дергаться, сама послушай и поймешь, что я не вру!

Убежденность, с которой он говорил, невольно заставила меня притихнуть и прислушаться к ночным голосам.

Звуки дискотеки остались где-то в стороне. Кое-где во дворах лаяли собаки, с реки доносился подхваченный теплым ветерком лягушачий концерт. В траве исполнял соло кузнечик, слышалось пьяное пение (кому-то было гораздо лучше, чем мне сейчас!). Как будто ничего такого необычного, привычные звуки. Но тут, со стороны недалекого леса, раздался глухой вой, жутковатый и в то же время проникновенный, берущий за душу. Я затряслась, вжимаясь в Митьку спиной, съежилась, стараясь стать маленькой и незаметной: от страха кому угодно на руки прыгнешь! Митька, не будь дурак, тут же воспользовался ситуацией: крепче прижал меня к себе и стал успокаивающе поглаживать мои плечи. Коснулся губами щеки, и я мгновенно напряглась, готовая дать отпор. Волки волками, а повторять опыт выпускного бала я не собиралась.

Митька словно понял, что от быстроты его действий зависит, сорвет он мой поцелуй или останется так, несолоно хлебавши. Развернув меня к себе лицом, он прижался к моим губам, жестко, не позволяя отстраниться. Я только пискнула, замотала головой и попыталась вырваться из его крепких объятий. Дернулась раз-другой – бесполезно. Проще было гору с места сдвинуть, чем вырваться из его хватки. Не придумав ничего лучшего, я ударила его по ноге, теперь уже жалея, что на мне кроссовки, а не босоножки – удар каблуком получился бы ощутимей. Но и этого оказалось вполне достаточно: Митька, охнув больше от неожиданности, сколько от боли, разжал руки, и я, что было сил толкнула его в грудь, вырвалась и припустила вниз по улице.

Под горку бежать было легко. Я мчалась к дому как птица, только что крыльев за спиной не хватало, и, решив срезать угол, свернула на узкую, едва видимую во тьме тропинку. Подошвы кроссовок предательски заскользили по поникшим стеблям тимофеевки. Я раскинула руки, пытаясь сохранить равновесие, а в следующее мгновение ласточкой взмыла над тропой, запутавшись в плетях вездесущего вьюнка.

Приземление оказалось жестким. Перед глазами замелькали разноцветные огни, слились, превращаясь в радужную тропинку. Вспыхнувшая в ободранных ладонях тупая боль, горячо пульсируя, растекалась по сжавшемуся в жалкий комочек телу. Я замерла, ошарашенная падением, и с удивлением поняла, что проваливаюсь в темноту беспамятства. «Черт, мне только в обморок упасть не хватало для полного счастья…» – пронеслось в затухающем сознании.

Последнее, что я услышала, прежде чем отключиться и, как говорил один мой знакомый, уйти в нирвану, был Митькин удивленный возглас:

– Радуга?..

или добро пожаловать в Полевию!

Из огня да в полымя.

Русская пословица

Ласковая чернота беспамятства баюкала, несла меня сквозь вспышки призрачных радуг. Странным было ощущение невесомости, парения в пустоте, полное безразличие и отстраненность. Покачиваясь, будто на волнах, я равнодушно отметила, что тьма напоминает лужу в бензиновых разводах, только ярче, цветастей. Торжественней.