Из членов вверенного ему коллектива в количестве трёх штатных единиц (завканцелярией, секретаря судебного заседания и уборщицы) только секретарь представляла стратегический мужской интерес. В её обязанности входила фиксация всего происходящего в судебных процессах. Секретарша была худющей, костлявой и очень смазливой, хотя и со слегка раскосыми глазами. Про таких говорят "красота на грани". На широких скулах кожа натянута, как на барабане у Рекса в нашем батальонном оркестре. Как говорит Борис в подобных случаях, "ещё чуть-чуть красоты ― и уродина, гадом буду". Зимой и летом секретарша носила жёлтые туфли на высоком каблуке, в которые переобувалась, приходя на работу, а вечером снимала и ставила под стол до следующего утра. Звали её Верочкой. Верочка была молода, поэтому отчество у неё отсутствовало.

Я поглядывал на неё, но все мои мужские желания, как в песок, уходили в постоянные препирательства из-за некачественно записанных показаний. Она вела протоколы судебных заседаний. Вела их плохо, мне приходилось тратить килограммы бумаги на замечания, с которыми Судякин иногда соглашался, а иногда и нет. Я постоянно возмущался таким отношением к правосудию и не заметил, как моё возмущение перешло в наглость: я стал советовать Судякину её уволить.

― Коля, надо её увольнять, она опять всё перепутала.

― Посмотрим, ― уклончиво отвечал тот.

Когда я по привычке зашёл к нему в кабинет, не постучав, не пожалел, что купил видеокамеру "Панасоник" последней модели. Перед тем как уехать бороться с несправедливостью следствия, частично несправедливыми приговорами и некачественными протоколами судебных заседаний, я купил неплохую цифровую видеокамеру. "У видеокамер этой марки хорошее разрешение", ― заверил лохматый, в узких брючках, как будто их натянули на него с мылом, менеджер по продажам. Чем и сразил. Сразил не брючками, а количеством матриц. Оптика у камеры была лейковская, а матриц целых три. В матрицах я понимал плохо, но подумал, что три ― это много, а значит, круто. Будет развлечение в глубинке ― природу снимать. Я решил, что моему "Панасонику" природа должна отдаться без всякого.

Голая задница председателя и ноги в жёлтых туфлях на высоких каблуках у него под мышками, направленные на меня, как стволы охотничьего ружья перед выстрелом дуплетом, были дорогим компроматом. Не против Судякина ― против Верочки. А что? Нормальная себе такая инсталляция, сгодится для её увольнения. "Не очень-то и одинок этот олень. Понятно, припёрло. А закрываться уже не надо?" ― подумал я про себя.

Я долго ждал удобного случая, решив уже, что если он опять не закроет дверь, то стесняться не стану. Когда я окончательно осознал полное отсутствие подзащитных, сам не понимаю, почему, разозлился, и решил это дело расследовать, прибегнув к древнему способу получения нужной информации. Шантаж ― любимое средство спецслужб, как говорит Глеб. Как было поставлено дело народного правосудия? Так же, как и везде: следователь заканчивал расследовать дело за очередные несколько граммов марихуаны, сдавал в прокуратуру, а оттуда дело перекочёвывало в суд. Перекочёвывало вместе с марихуаной, ставшей вещдоком. Судья вызывал любителя кайфа по повестке, и любитель превращался в подсудимого. Подсудимый шёл ко мне, защитнику отдельных оступившихся представителей народа, и мне оставалось сказать, сколько. Круговорот марихуаны в системе "опер ― следователь ― прокурор ― судья" заканчивался актом об уничтожении, и в этом цикле вполне логично находилось место и адвокату. Пропитание я себе обеспечил сложившимся порядком вещей и собственным монополизмом (других адвокатов в районе не было). Как в Америке: мимо адвокатов не пройдёшь. Но шли недели, цикл совершал очередной круг, а защищать было некого. Я убеждал себя, что это временно. Марихуаны в районе пруд пруди. А, может, курить её перестали, проклятую? Да вроде не должны. Она даже в огородах растёт ― не удержишься. "Пустяк вопрос, ― думал я, ― птички не сеют и не пашут, а хлеб им Всевышний даёт. Проживу".

Время шло, дела поступали, аккуратно регистрировались, а подсудимых не было. "А почему дела редко назначаются?" ― задумался я. Что-то тут не так. Пора принимать меры, и я решил: лучшего информатора, чем Верочка, не найти. Тем более что дела из прокуратуры, располагавшейся в одной из половин "судейского дома", но с другого его конца, во вторую половину, где хозяйничал Судякин, заносила Верочкина мать. Она, как и дочка, тоже работала секретарём, но прокурорским. Женщина тоже ничего: одинокая, сорока двух лет, счастливая уже от того, что у неё есть работа, и по этой причине державшаяся за своё место, как жена за заботливого мужа. Дела она вроде бы заносила, но куда они девались, я никак не мог понять.

― А-а-а, на доследование отправил, ― отмахивался от моих осторожных намёков Судякин.

Но я заподозрил неладное. Подозрения усиливались, их надо было срочно разгадать, и тут подвернулся фарт ― незакрытый кабинет председателя суда.

― У меня один деликатный вопрос, но об этом ― никому. ― Я приложил палец к губам и показал Верочке видео. Председатель был в отъезде, и в его кабинете секретарша распоряжалась, как у себя дома. И тут же небрежно добавил: ― Хотя жёлтые туфли могут быть у кого-то ещё. Но зато такого стола, как у нашего председателя, во всём районе ни у кого не найдёшь. Интересно, а какие дела ― уголовные или гражданские ― он подкладывает на столе под...?

Молодец Верочка! Я оценил её мужество. Она прикусила губу, посмотрела на меня бесстыже-невинным прищуром своих раскосых глаз, подошла к стоявшему в углу кабинета холодильнику, достала оттуда кусок колбасы и спросила:

― Ну, и какой у вас деликатный вопрос? Только маме не говорите ― она скандал поднимет.

― Хорошо, не скажу. Меня интересует, почему дела не назначаются. Я пятый месяц без работы сижу.

― А Николай Петрович приговоры заочно выносит, ― объяснила она.

― Это как? ― опешил я. ― Что значит заочно? Все подсудимые в бегах?

― Очень просто. ― Как ни в чём не бывало, Верочка отрезала от колбасы кусок и сделала два бутерброда. Один протянула мне: ― Бутер будете? Нет? Ну как хотите. ― И продолжила: ― Накопится штук десять дел ― Николай Петрович садится в кабинете и строчит приговоры, как под копирку, только сроки разные: восемь, десять месяцев исправительных работ или год. И отсылает по деревням на дом. Кому охота ехать за тридевять земель? Зато дела рассматриваются вовремя, и никто не жалуется. Он так давно уже работает.

― А протоколы? ― очумевший, спросил я Верочку, безмятежно жующую второй бутерброд.

Но можно было и не спрашивать. Как отписывались протоколы, моя видеокамера зафиксировала в лучшем виде всеми своими тремя матрицами. А секретарша и не ответила за ненадобностью.

Словом, я рисковал окочуриться с голодухи. На последние денежные остатки взял бутылку любимого абсента и зашёл к Судякину. Постучал, конечно. Он был один и усиленно писал. "Ну да, приговоры пишет, меня обкрадывает", ― подумал я.

― Хорош работать, дай отдохнуть Фемиде ― устала она поди! ― сказал ему и поставил на стол бутылку.

― Сейчас, только допишу приг... ― Судякин осёкся и посмотрел на меня, пытаясь угадать, понял ли я.

― Да, понял, понял. Приговор пишешь? А адвоката, значит, по боку? Тебя, небось, государство кормит, а мне кто заплатит?

Петрович скукожился и засуетился. Он догадался, что я всё знаю.

― Кто?.. Верка? ― спросил он.

― Да это уже не важно. Рюмки доставай. И колбасу из холодильника.

― Есть колбаса. Я вижу, ты хорошо осведомлен. Ну Верка! Уволю к чёрту.

― Она ни при чём.

Я почему-то решил не выдавать Верку, хотя ещё недавно имел на неё зуб. Чтобы объяснить свою осведомлённость, тут же на ходу придумал историю про скотника:

― Ко мне скотник приезжал из села Петровского. Приговор показал. А там десять месяцев лишения свободы. Так и написано: "Под стражу взять в зале суда". Пришёл и спрашивает: "А где у вас зал суда?" Ты что, совсем охренел? Так и вылететь недолго.