Поднимает бутылку, выкапывает наязык последние капли.
Кончилась? Жа-алко. А мой-то, Арсений, болван, прибежал: ах, ты понравилась самому синьору Энрико! Ах, он собирается тебя снимать! (Кривляется.) Ах, моя страсть к нему! Если б вы только знали мою страсть! Дашли бы вы вместе с ним... Он меня, видите ли, снимать собрался в своем сраном кино! Ах, какая честь, какая радость! Буон джиорно, синьор Энрико! (Раскланивается.) Буон маттино. Буонанотта, каро синьорэ! (В объектив.) Ну, чего? Чего уставился? А хочешь -- я тебе секрет скажу? Х- хочешь?
Нагибается забутылкой, подносит к камере.
Во, видишь, что это такое? Успокаивающее, да? Лекарство?
Пауза.
Коньяк это, ане лекарство! Что, не нравится? А мне -- нравится! Хочу и пью. И ни у кого спрашиваться не буду. А если мне страшно, когдане пью? Если мне повеситься хочется? Такую вот -- будешь снимать? Тогда -- снимай. Я тебе веселенькие съемки устрою.
Хохочет.
Деньги от Эдикаполучил -- вот и снимай. У тебя ж выходадругого нету! А то: ах, дорогой синьор Энрико! ах, я вам сейчас сыграю отрывок! ах, я вам "Ворону и Лисицу" расскажу! Дасрать я хотеланаваш отрывок и навашего Пиранделло! Я, может, Жанну д'Арк играла! Одна, может, без замен, тристадваспектакля! Вся Москва, может, с умасходила! Ростропович цветы закулисы приносил! Я б у вас затакую роль давно бы миллионершею была, ане сто тридцать в месяц получала! И залишней десяткою по массовкам бы не таскалась! Ты думаешь, это моя юбка? Моя?! Дау меня ни одной тряпки приличной нету! Это я у суки, у Нельки Барановой взяла, для записи вашей сраной! Не нужнамне вашаюбка, срать я нанее хотела...
Сдирает юбку, топчет, опускается напол, наюбку, плачет.
А где моя шляпка? Талисман. Г-где ш-шляп-пка?
Шляпкананей, но Веране помнит этого, оглядывается. Пауза.
(Тихо, почти трезво.) Простите меня, синьор Энрико. Вы -- гений. Правда-правда, вы настоящий гений. А я дрянь и алкоголичка. Я -- пустое место. Вы только позовите меня, пальцем только поманите. Я завами башмаки носить буду.
Пауза. Всхлипывает.
У нас ведь с театром очень плохо. Санитарный день. Сергея Николаевичавыгнали к чертовой матери, он в больницу попал. Пятеро главных сменилось, двое из провинции. А он сейчас в академическом бульварные пьески ставит для народных артисток. Пиранделло. А как здорово было двадцать пять лет назад! Вся шваль в углы забилась, будто ее и не было никогда. Мы по ночам репетировали. Молодые драматурги пьесы нам носили. А сейчас кто у вас, наЗападе, кто в психушке, акто -- еще хуже. Но тс-с-с... не будем называть фамилий, синьор Энрико. Арсений мне так говорит: нам, говорит, всегдакажется, что в молодости лучше было -- это, говорит, потому, что мы сами тогдалучше были. И верили, что все из нас получиться может. А сейчас уже видим, что получилось именно. А ты, говорит, делай свое дело и не обращай внимания. Ты, говорит, программу "Сказки Андерсена" готовь. А накой мне сказки этого вашего сраного Андерсена? Он бы мне еще Пиранделло предложил! Я ведь знаю: это чтоб я не пила. Он, видите ли, не выносит, когдая пьяная. Я ему, видите ли, не нравлюсь.
Пауза.
А он мне -- нравится, он меня спросил? Он мне нравится? Он сам, бля, такой чистенький! Такой благородненький! Шепот, легкое дыханье, трели, бля, соловья... Блевать хочется! Не-на-ви-жу! Ты, говорит, посмотри, что ты с девочкою делаешь! А я говорю: ая ничего, я в порядке. Мы с нею как-нибудь сами разберемся. Ты-то, говорю, кудалезешь? Девочка-то не-тво-я!
Хохочет.
Я, может, задевочку наСтрашном Суде отвечу, аты-то тут при чем?
Пауза.
А Виктошенька... Виктошенькапод самый Новый год умерла. Мне Арсений, жмот, сволочь, только двабокалашампанского разрешил, авыпить -- хочется. Новый год все-таки. И вот -- гости ушли, он спать завалился, храпит. А я потихонечку: p-pаз -- в дверь...
Вспоминает про дверь, вскакивает, открывает.
(С облегчением.) Ф-фу... СлаваБогу. Не заперто... Ну, в общем, я: р-раз в дверь, потихонечку, и натакси. Приеду сейчас, думаю, к Виктошеньке, выпьем, поплачем. Захожу -- аонамертвая. Думала: выпьем, аона -- мертвая. Ее хоть и отпевали в церкви, ая так считаю (переходит нашепот) ...я считаю, что она... отравилась. (Громко.) А муж ее, этот сукин сын, этот, бля, нар-родный! Тоже, чистенький! Гипертонический криз, говорит, повышенное мозговое давление. Муд-дак! Он у нее сначаларебеночкаотобрал, апотом: гипертонический криз. Она, дескать, сумасшедшая; не воспитывает, дескать; пьет, мужиков водит! А что ж он, сука, блядун, сам ее бросил? Как у нее роли были, как премия Ленинского Комсомола -- так пожалуйста. А как все кончилось... Я ведь вам честно скажу: просто так пить не начинают. И мужиков водить тоже. Арсений вот говорит: ты посмотри, говорит, сколько талантливых людей непьющих -- и так и сыплет фамилиями. А когдаумер Володя -- пить, говорит, меньше надо! Я ему даже по морде дала. Слово в слово как этот... Мокрта... из Управления Культуры. Тот тоже все: пить меньше надо, пить меньше надо! Я ж его, говнюка, помню, мы ж с ним вместе в ГИТИСе учились, назаочном. Его все Мокротой звали. Прыщавый такой, губы жирные. Контрольные всё передувал. По мастерству тройки у преподавателей выклянчивал. Он и с бабами так унижался. У меня, говорит, полгоданикого не было, я, говорит, по ночам не сплю. Пожалей, говорит, меня, пожалуйста: дай разочек, ну чего тебе стоит? Одно слово -- Мокрота. А сейчас всей культурой в Москве заведует!
Пауза.
Так вы ответьте мне, синьор Энрико! Какое право имели ее бросить? А онавзяладаи отравилась. И прекрасно себя чувствует.
Пауза.
А у меня коньяк кончился. Бутылкапустая, и я -- пус-та-я! Даже и не забеременелас тех пор ни разу. Детей я рожать, конечно, больше не собираюсь, не такая я дура, -- но вот для интересу хотя бы. И -- ни разу. Пус-та-я. Сорвешь занавесочку, атам -- ни-ко-го...
Пауза.
Покане поздно, синьор Эдуардо... тьфу! Эн-ри-ко! Конечно же, Энрико, вы не обижайтесь, пожалуйста! Синьор Энрико! Покане поздно -- откажитесь от меня. Я принесу вам только горе, только несчастье. Я всем приношу только несчастье. Я Арсению говорю: я, говорю, старая, ты ведь все равно меня бросишь! Так бросай лучше сейчас! А то я принесу тебе несчастье. А он отвечает: не ищи, отвечает, виноватых. Бог, говорит, с ними: с твоим главным, с твоим Сергеем Николаевичем, не в них, говорит, дело! Когдав мир приходит художник, ему обязательно должно быть плохо. Это закон природы, трагизм бытия. Это было и будет во все времена, при любом строе! (Кричит.) А мне что, легче, что трагизм бытия?! Мне что, легче, что при любом строе?! Я, может, покоя хочу! Я, может, всю жизнь работала, атеперь хочу по-ко-я!
Плачет. Поднимает бутылку, переворачивает ее.
У вас выпить не найдется? А!.. я забыла... вы там, у себя... В Италии... Ну и хрен с вами. У вас там вокруг итальянточки, ассистенточки. Которых мой Арсений по Третьяковкам водит. Хо-хо-хо! Хы-хы-хы! Ну как? Третьяковкаей нашапонравилась? Третьяковская галерея? Поглянулась?
Пауза.
А ведь Третьяковкаже тогдане работала. Они как раз проводку меняли. У нас же там соседкаслужит, экскурсоводом. Я в экспедицию уезжала, наплощадке ее встретила. Онаговорит: у нас, говорит, санитарный день. Проводку меняют. Три недели гулять, говорит, будем. В счет отпуска. Так как же он мог ее в Третьяковку водить? Если проводку меняли? То-то я и гляжу: ни письма, ни сценария! "Золушка"! Сказки Андерсена! Пиранделло! Вас просто нету ни в какой Италии! Ни ассистенточки вашей, ни вас! Пус-то-та! Ну, где она, вашаИталия? Где? Покажите?! А-а-а... Так-то! Не такая я уж и дурочка, я все-о понимаю. Вы рассчитывали: я забуду, -- ая по-о-омню. Третьяковка-то наремонте была. Ловко я вас начистую воду вывела? А я тут, идиотка, рассыпаюсь перед ним, песенки пою! Нету вас, нету! И белого костюманету, и очков! Вас Арсений выдумал, сучий кот! Поманю ее, дескать, синьором Энрико, она, блядища, губенки раскатает, ая пленочку наэкспертизу, аее -- в дурдом. Материнских прав, дескать, лишу и блядей водить буду. А может, ты еще и девочку мою получить хочешь? Мамочкастарая, так девочку? Во-о-от почему ты не разрешал, чтоб онатебя папою звала! А что? Самый возраст! Одиннадцатый год! Грудки как раз набухают. Мамочку мы в дурдом засадим, адоченьку накроватку, ножки в стороны и -- пошл! (Показывает.)
