Отправляю Стенли в очередь к малышам, сама же глазами пытаюсь найти Родни в толпе. Рыжая макушка находится в паре десятков метров от меня. Нагнать друга мне удается только после регистрации.
В двенадцать часов на постаменте у ратуши появляется мэр десятого дистрикта, который ежегодно читает монотонную речь с карточки. Этот год не стал исключением, не смотря на всю “торжественность” двадцать пятой годовщины игр.
- Интересно, - Родни наклоняется ко мне, - мэры меняются, а речь нет.
И он прав как никогда, буквально несколько месяцев назад президент Вайнд сменил власть, но праздничная речь не изменилась ни капли. Все потому что капитолийцам плевать на слова, им нужны только зрелища.
Когда речь подходит к концу, микрофоном овладевает чудо из Капитолия. Мужчина с длинными ногтями, из-за которых ему трудно держать микрофон и выбеленным лицом до такой степени, что оно кажется плоским блюдцем, произносит фразу, которая в сердце Панема вызвала бы тонны возгласов, а на окраинах лишь напряженное молчание.
- Добро пожаловать на ежегодный праздник Жатвы! И пусть удача всегда будет с вами!
Голос его в отдельные моменты бурной радости становится таким писклявым, слушать это пытка.
Мы вновь слушаем рассказ о возникновении Панема, о Темных временах и плавно переходим к тому, что в наказание за деяния, которых не совершали, вынуждены страдать. Затем следует ежегодный показ фильма, где рассказывают о каждом дистрикте, вплоть до некогда существовавшего тринадцатого. Его руины я вижу уже в сотый раз, кажется, но каждый раз это зрелище приводит в ужас. Я думаю о людях, которые там погибли, и даже немного завидую. Они больше никого не боятся.
- Два дня назад жителям вашего дистрикта была предоставлена великолепная возможность самим выбрать новых трибутов, - капитолиец делал ударения на тех словах, что не несут в себе никакого смысла. - А сейчас огласим счастливчиков, которым выпала честь представлять дистрикт десять на двадцать пятых Голодных Играх!
В воздухе висела мертвая тишина, казалось слышен каждый вздох. Я видела, как некоторые дети скрещивали пальцы за своими спинами, в надежде, что это спасёт их. Если бы спасало, я бы тоже воспользовалась.
Человек-блюдце из Капитолия раскрывает конверт перед микрофоном, мы все слышим звук рвущейся бумаги. В этом конверте были запечатаны два имени. Два имени тех людей, от кого удача отвернулась.
Стало еще тише.
- Имя первого трибута Ивори Фолстрик, - мужчина произносит это имя четко и радостно, он сияет от счастья.
========== 2. Трибуты ==========
Где-то я слышу отчаянный крик, вижу встревоженный взгляд Родни и облечение в глазах девушек, стоящих рядом.
- Ивори Фолстрик, где же ты? - пропевает своим писклявым голоском капитолиец, что отрезвляет похлеще нашатырного спирта.
Мое имя в его исполнении звучит как-то иначе, оно вдруг кажется мне чужим. Я бы хотела, чтобы в десятом дистрикте был еще кто-то с именем Ивори Фолстрик.
Толпа расступается, кто-то усиленно пятится назад от меня, словно я заразная. Удача сегодня точно не на моей стороне.
- Иди, - шепчет Родни, кивая в сторону эшафота.
Да, назвать постамент по-другому язык не поворачивается. Киваю другу нервно и бреду в сторону сцены. Тут же возникают миротворцы, они облепляют меня вплотную, не давая сделать лишних движений. Я боюсь даже повернуть голову лишний раз.
Около сцены миротворцы расступаются, пропуская меня к дружелюбно улыбающемуся расфуфыренному клоуну из Капитолия. От него сильно пахнет цветами, голова тут же начинает кружиться. Поднимаюсь по лестнице к микрофону. По обыкновению трибутам дают сказать небольшую речь, это всегда что-то наподобие “я вернусь” или “следите за моей смертью”. Ловлю себя на мысли, что все смотрящие на меня сейчас люди такие чужие мне. Добровольцев не будет. Их в десятом никогда не было. Я понимаю их, я бы тоже не вызвалась.
- Что ты хочешь сказать своему дистрикту, милая?
Нервно сглатываю, чтобы смочить горло. Говорить речи мне не доводилось с пятого класса. Мне не хочется ничего говорить, но я собираюсь с силами.
- Я хочу назвать имя второго трибута.
Этого не ожидает никто, даже я сама. Для меня игры начались уже, и если есть хоть маленький шанс выйти победителем, то нужно устроить зрелище, которого никто не ожидает. Мы, десятый дистрикт, кажемся капитолийцам слабыми и беспомощными, мы живем почти в деревне с покосившимися домами и огромными кучами навоза, что сами пропахли этим едким запахом. Мы всегда плачем на Жатве и умираем первыми на Играх.
Я не такая.
Капитолиец неловко шутит в тишину и протягивает мне листок с именем. Мне остается только прочесть два слова и сломать кому-то жизнь, как ее сломали мне. Коротко выдыхаю, приблизившись к микрофону.
- Уильям Палмер.
Парень немного увереннее, чем я. Он соображает гораздо быстрее, что именно его имя было только что произнесено. Уверена, он ненавидит меня, а это уже облегчает задачу. На арене один из нас погибнет, так что дружить нам не придется.
Уилл поднимается на постамент и коротко здоровается с толпой. Нас провожают хилыми аплодисментами, которые крайне неуместны. Двери дворца правосудия закрываются, и нас с Уиллом миротворцы растаскивают в разные комнаты.
На час наступает гробовая тишина, только тиканье часов слышно, да шаги за дверью. Я все еще держу листок с именем в руках, смотрю на аккуратно выведенные буквы, и внезапно ярость подступает к самому горлу. Листок в мгновение ока превращается в кучу мелких клочков бумаги, а я больше не в силах держать себя в руках. Заливаюсь слезами и истерично вою, очутившись на коленях. Хочется руками взять весь этот день и вынуть его из своей головы, но это невозможно.
Сквозь истерику не замечаю как в комнате появляется моя семья. Мама осторожно и ласково приобнимает меня за плечи. Я только спустя полминуты соображаю, что сейчас происходит. Нам дали время увидеться в последний раз.
Стенли мнется у двери, борясь с собственными слезами, но через минуту все, даже непоколебимый отец, обнимают меня, приговаривая что-то теплое на прощание.
Голос за дверью оповещает, что осталась одна минута. Одна чертова минута, когда я могу видеть своих родных. Одна минута, после которой моя жизнь никогда не будет прежней.
Жадно цепляюсь глазами за лица семьи, я запомню их такими. Я запомню седовласую маму, с ее теплыми глазами и улыбкой, её нежный голос, даже её похлебка из свиных обрезков теперь кажется не такой плохой. Я запомню лицо брата, что сейчас ревет в три ручья и душит в объятиях, так как в свои двенадцать лет прекрасно понимает, что мне сулят предстоящие игры. Я запомню непоколебимое лицо отца, что сейчас искажено гримасой боли и отчаяния.
Я всех вас очень сильно люблю.
- Солнышко, будь осторожна, - мама гладит меня по щекам и целует залитое слезами лицо.
- Ты сильная и быстрая, ты управляешься со скотом, разделываешь огроменные туши, - быстро говорит отец, - ты справишься, Ивори.
- Там будут люди, пап. Я не смогу убить, - отчаяние начинает душить весь тот энтузиазм, всю ту силу, что вспыхнула во мне на сцене.
- Значит сделай так, чтобы они сами друг друга убили, - поддерживает его мама, - Ты умная, тебе это под силу, дорогая.
- Время! - в комнате появляется миротворец, который скоропостижно выпроваживает мою семью за дверь.
И снова наступает тишина. Отец прав, я могу разделывать туши, но пока точно не могу понять как это поможет на арене. Никого не впечатлить разделыванием мяса.
Глубоко вдыхаю, нужно успокоиться и взять себя в руки, но пока только могу думать об играх или вовсе не думать, а тупо пялиться на дверь, которая вскоре вновь открывается. Я вижу рыжую макушку Родни, а затем и его самого целиком.
Кидаюсь к другу, вновь теряя контроль над эмоциями начинаю реветь. Мы крепко обнимаемся, понимаю, что если Родни сейчас меня отпустит, то все мое тело рухнет на пол, оставшись без какой-либо опоры. Он хватает судорожно руками мое лицо и заглядывает прямо в глаза. Всегда веселый и немного наивный Родни Форд сейчас смотрит на меня уверенно и пронизывающе, будто хочет внушит эту силу его глаз.
