- Ты слышала это? - Родни вырисовывает на земле какие-то загогулины с самым возмущенным видом, какой только мог на себя напустить. - Мы должны будем сами выбрать “счастливчиков”.

Родни Форд до сих пор не может ужиться с мыслью, что наши жизни нам не принадлежат. Он не может свыкнуться с прописными истинами Панема: Капитолию не важны люди, живущие в дистриктах. Конопатый и уже почти взрослый Родни, ведь в следующем году его имени не будет в списке, не понимает, почему уже двадцать пять лет проводятся эти безжалостные игры. Я тоже не понимаю, так же как и все остальные.

Из года в год мы испытываем страх быть выбранными на празднике Жатвы. Нам приходится изучать историю Темных времен в школах. Мы с детства знаем о последствиях самой бесполезной войны в истории, и мы вынуждены нести этот крест - отвечать за проступок, совершенный не нами.

- Может если выбрать кого-то сильного и умного, у нас будет шанс победить? - Курчавый рыжеволосый парень не умолкает ни на минуту.

Мне не хочется рушить эти мечтания о победе, вообще-то мне совсем ничего не хочется говорить, но Форд не оставляет выбора. Ему так легко рассуждать о будущих трибутах, словно их жизни ничего не значат. Будто он сам стал жертвой капитолийских зрелищ.

- Нам придется кого-то отправить на смерть. - Мрачно подмечаю, разрушая легкую атмосферу.

- Если выберут Захари Болтона или Питера Тейна, то у нас есть шанс на победу, - друг всерьез задумался над возможными вариантами. В его голосе не было и толики шутки, да и когда речь идет об играх, слова воспринимаются совершенно по-другому. - А вот из девочек даже не знаю. Интересно, как будет проводиться отбор? - Родни цепляется руками за колени и устремляет свой взгляд на забор. Я знаю, о чем он думает.

Мы никогда не выходили за ограду, но каждый раз, встречаясь на окраине дистрикта, мы с Родни мечтали однажды вырваться и убежать так далеко, чтобы миротворцы никогда не смогли нас найти. Эта мечта была у каждого второго ребенка в дистрикте. А после очередной порции несбыточных грез мы расходились по домам, как и сейчас.

- Вот и узнаешь завтра, - говорю, легонько потрепав рыжую макушку Форда.

- Ив, - Родни окликает меня через пару секунд, - Надеюсь, это будем не мы.

И я надеюсь, мой друг.

Уже давно стемнело, редкие улочки освещены фонарями, работающими не по времени, а скорее по своей прихоти. В некоторых местах единственным источником света являются витрины магазинов, а где-то приходится идти на ощупь. Десятый дистрикт не отличается богатым контингентом. Сомневаюсь, что в дистриктах вообще бывают богатые люди, разве что в первом и втором.

Дорога до дома занимает меньше пятнадцати минут. На пороге спотыкаюсь о ботинки младшего брата, что как всегда разулся там, где шел. Из приоткрытой двери нашей комнаты мерцает свет от масляной лампы. Это первая Жатва Стенли, и я боюсь за него больше, чем за себя. Но в этом году его не выберут, это успокаивает.

Всю ночь плохо спится, плечо ноет, кажется потянула его на работе. Уход за скотом требует много сил, но я еще ни разу не мучилась от тянущей боли. Списываю на нервное состояние перед Жатвой.

- Что если Иви выберут? - сквозь пелену сна слышу встревоженный шепот брата.

- Никого из вас не выберут, - заботливый голос мамы успокаивает и усыпляет бдительность. Сквозь приоткрытые веки вижу, как мама целует Стенли в щеку. - А теперь марш умываться и чистить зубы. - стоит младшему оказаться за дверью, она обращается уже ко мне, - Ты же знаешь, что подслушивать не хорошо?

Эта женщина знает меня как пять своих пальцев, что не должно вызывать ни капли удивления. Но каждый раз она то и дело изумляет меня своим внутренним чутьем. Она всегда знает мои мысли наперед.

Мама присаживается на край кровати и нежно гладит меня по волосам. За эти мгновения и жизни отдать не жалко, знала бы она только, как сильно я всех их люблю. И словно прочитав мои мысли, она целует меня в лоб, заставляя окончательно растаять от нежности.

- Вставай. Нужно успеть позавтракать до Жатвы. - Коротко отчеканивает мама, скрываясь за дверью.

Мы живем в десятом дистрикте, третьем по бедности округе Панема. Голодать нам не приходится, но бывают суровые времена, когда неделями нужно сидеть на хлебе с маслом и похлебке из свиных обрезков. Не самая лучшая еда, но у кого-то даже её нет. Родители целыми днями пропадают на ферме, а на мне всю мою сознательную жизнь всегда был дом и воспитание младшего брата. Не то, чтобы я жаловалась, но нагрузка в школе растет, а с прошлого года добавились обязательные работы на скотобойне, что за всем поспеть не удается. Никогда не заведу детей.

Умываюсь холодной водой и быстро чищу зубы. Стенли играет с отцом у печки, а мама подбирает нам всем одежду. Ее лицо выглядит молодым,если не приглядываться к морщинкам у глаз и уже изрядно поседевшим волосам. К ее годам я хотела бы выглядеть так же.

- Овсянка на воде? Класс, - с недовольством комментирую жижу в своей тарелке.

Наступили именно те суровые времена. Можно было бы продать свою удачу за тессеры, но мама говорит, что пока мы не умираем от голода, удача на нашей стороне. Ирония в этой фразе слышна за милю.

- Твою одежду я тоже подготовила, - мама старается быть спокойной, но чем ближе время Жатвы, тем сильнее дрожат ее руки.

А вот отцу скрыть тревогу удается как никому другому. Он всегда считал, что если я попаду на игры, то вернусь победителем. Иногда кажется, что старик верит в меня больше, чем я сама. Бесконечные советы о том, как выжить на неизведанной местности, как добыть воду и еду, конечно могут продлить жизнь хотя бы на час, но победителями пока не становились те, кто только и может, что выживать.

Каждый год мы готовимся к этому извращению с названием великого праздника, смотрим фильм о Темных временах, будто кроме них не было в мире больше ничего, а после отправляем двоих “любимчиков” фортуны на смерть. При всем этом Капитолийские попугаи заставляют нас улыбаться, изображать счастье и радость за новых трибутов, когда на душе скребут кошки. Для них мы все только рабочая сила, которую можно эксплуатировать в свое удовольствие.

Наспех заплетаю волосы в пучок и надеваю платье уже изрядно посеревшее от количества стирок. Одежда - тот атрибут непозволительной роскоши, если нужно кормить семью из четырех человек. Я не помню, чтобы мне вообще покупали когда-либо вещи. Для Стенли приходилось выторговывать на черном рынке ткань или же пеленки, иногда доходило до воровства, чем я не горжусь. Но все средства хороши, когда нужда прижала к стенке.

- Готова к своему последнему году? - в проеме возникает отец. - Хоть одного ребенка миновала Жатва.

- Почти миновала. Я бы не загадывала. - Все на что меня хватает выговариваю на одном дыхании, если мы продолжим, то без слез не обойдется.

Как бы сильно мы все не старались вести себя в этот день нормально, внутри все скручивает от страха так, что говорить становится невозможным. Я бы хотела, не сомневаюсь, как и любой другой, сказать, что все в порядке, но уверенность с каждой минутой улетучивается. Радует одно - это моя последняя Жатва.

- Брось, Ив, - отец присаживается на кровать Стенли. - В этом году Жатва пройдет иначе, никто тебя не выберет. Сомневаюсь, что вообще смогут кого-то выбрать.

- Но кто-то все же будет участвовать в играх.

- И это будешь не ты, милая.

И я на это надеюсь, пап.

Мы как и обычно всей семьей выходим из дома и молча идем на площадь перед домом правосудия. Раз за разом поражаюсь названиям некоторых вещей, которые кто-то когда-то придумал. Дом правосудия, где нет и намёка на него. Миротворцы - люди, которым плевать на мир.

Уже у самого входа на площадь я и Стенли вынуждены разлучиться с родителями. Младший брат держится мужественно, но крепко сжимает мою руку, боясь то ли за себя, то ли за меня. У самого входа на площадь расположились будки с капитолийскими работниками, где проходит регистрация всех детей начиная с двенадцати лет и заканчивая восемнадцатью. Когда-то это время называли лучшими годами жизни, сейчас же все изменилось.