- Да ты, брат, совсем не ранен! Вон какой капонир вырыл своим ведром! Танк можно спрятать!

... Через полчаса Игорь совершенно пришёл в себя. Он даже порывался

помочь товарищам, которые отправляли в тыл раненого Витька, но его осадили:

- Справимся без тебя! Сиди, завтракай!

Игорь смотрел на чай, размышлял о том, как ему повезло и про себя шутливо упрекал ноющую правую ногу: мол, стыдно жаловаться, даже вывиха нет.

Недалеко от блиндажа послышался голос ротного. Николай, по позывному Горняк, обсуждал с ребятами обстановку, потом - другим тоном, спокойным, даже каким-то ласковым - начал что-то подробно рассказывать. Игорь услышал своё имя и, окончательно решив, что использует горячий чай для намечавшегося с утра бритья, поставил кружку на печку.

Ротный вошёл в блиндаж.

- Горе, ты как? Уверен, что не надо к врачам?

- Да Надя ж приходила, осмотрела: всё нормально.

- Ладно. Если что - не мучайся... Ходить можешь?

- Конечно. Я ж сюда сам дошёл.

- А я тебе подлиннее путь предлагаю...чем от твоей воронки.

- Не моя она. ЭТИХ надо "благодарить"... Землекопы, ё-моё...

- Главное: все живы. А окоп подправим.

- Так куда идти-то?

- Пойдёшь - если сам захочешь. Я не приказываю.

Николай сел на край нар, протянул руки к печке, помолчал.

- ... Вы - молодцы: всегда дров находите... Знаешь церковь на окраине города?

- Ну...

- Там служба будет. Праздничная. Точнее, она уже началась. Треть бойцов можно отправить...помолиться за себя и других. Батюшку не знаю, издалека привезли, но старичок приятный, всех благословляет... Ну что, пойдёшь?

- Пойду. Только побреюсь.

- Можешь не успеть. Иди так: Бог простит. Свечку поставишь за здравие, чтоб парнишка наш легко выздоровел.

- Конечно.

Ротный ушёл, а Игорь, сколь можно было, привёл одежду в порядок, расстегнувшись, убедился, что крестик на месте, и окопами, потом лесополосой, отправился в тыл.

Городок находился в трёх километрах от их позиций, а церковь, про которую говорил Николай, была там одна из трёх и действительно располагалась через две улицы от окраины. Опытный взгляд военного человека, не раз бывавшего в разведке, моментально определил по свежеистоптанной земле, что внутрь зашло не менее четырёх десятков человек, в том числе в берцах. Обтерев обувь о траву, Игорь снял шапку, перекрестился и вошёл. Опыт разведчика пригодился ещё раз: в церкви было темно, почему-то не горели даже свечи, люди стояли совершенно неподвижно, а священник, невысокий и худощавый, потому малозаметный, стоял спиной к молящимся, и только справа слышалось негромкое и торжественное чтение. Игорь понял, что это один из тех моментов службы, когда нельзя ходить, разговаривать, а только слушать и молиться, потому втиснулся в храм почти незаметно, как будто что-то угрожало его жизни, и застыл, сделав только один шаг.

Едва успокоив мысли и чувства, он попробовал разобрать слова молитвенного чтения. Голос чтеца был не хуже дикторского по телевизору и звучал вполне ясно. Однако ещё раньше, чем уловился смысл слов, сердце охватил тот настрой, который шёл от интонации и от всей обстановки в церкви: до полусотни человек, половина из которых военные, а другая - местные старики и старухи, стояли с такими выражениями лиц, словно для них уже начался Страшный суд. "Значит, сейчас надо думать о грехах и каяться", - понял Игорь, но вспомнил не свои прегрешения за последние месяцы, а недавнее "погребение" под землёй от взрыва. Тело будто снова ощутило невозможность пошевелиться, тяжесть земли, мучительную невозможность открыть глаза. Монотонное, но чувственное чтение, растекавшееся по церкви и болью оседавшее на раскрытое сердце, усилило страх, смятение и осознание конца, пережитые пару часов назад. "... положиша мя в рове преисподнем, в темных и сени смертней", - вдруг

чётко услышал Игорь и не поверил сразу, что слова были произнесены на всю церковь. Ведь это только про него. Он даже вздрогнул от мысли, что вся сегодняшняя служба будет упоминать события его утра, и огляделся: не знают ли об этом окружающие люди. Но лица было плохо видно, и каждый скорее всего думал о своём.

Понадобилось несколько минут, чтобы захватившие всё тело волны эмоций улеглись обратно в сердце, и разум вернулся к спокойному восприятию службы. Священник что-то громко сказал, певчие запели красиво и с радостным воодушевлением. Оказалось, что в храме есть электричество. Включили большую люстру, висевшую над головами молящихся, десятками огоньков запылали, сливаясь, подсвечники. Сделалось светло и немного уютнее: отопление здесь не работало, и только присутствие десятков людей согревало помещение. Игорь посочувствовал священнику в лёгком облачении. Пока шёл в церковь, поражался жестокости вражеских обстрелов: не встретилось ни одного целого двора. Где дом, где сарай или гараж стояли полуразрушенными или сгоревшими; жёлтые трубы газоснабжения были перебиты во многих местах, будто какой-то сильный, высокий человек прошёлся по улицам и с озлоблением рвал их, получая удовольствие от того, что маленьким людям будет плохо. Батюшка, наверняка, замерзал.

Певчие стали что-то красиво читать, а Игорь уже не старался угадывать слова и фразы. Он поднял голову кверху и, в обаянии святых слов, улыбаясь сам себе, всматривался в небо, в настоящее Небо, населённое апостолами, ангелами, ещё кем-то, кого он по своей церковной малограмотности, не знал. Все они, несмотря на высоту своего положения, будто собрались прослушать праздничную службу вместе с другими молящимися и замерли и молчали только потому, что произносились слова, особые как для земного мира, так и для горнего.

... Священник прошёл с кадилом, запели что-то радостно-возвышенное, и Игорь окончательно вошёл в состояние умиротворения и беззаботности. Комья земли, окоп, печка землянки ещё мелькали где-то по краю сознания, но превратились в малозначительные детали, которые не рождали никаких эмоций. И когда стали читать Евангелие, он с удовлетворением подумал, что воспринимает его, как положено: спокойно и уважительно. А ещё подумалось, когда снова запели, что правильно поступает церковь, в каждой

своей службе вспоминая одни и те же великие события, ибо всё, что произошло после - мелкая суета жадных и честолюбивых властителей и прозябание в нищете и страданиях простых людей. Главное уже произошло. Произошло ТОГДА. И вот он, Игорь, словно пронёсся сквозь два тысячелетия во времена, когда было сказано и сделано то, важнее чего уже никто не скажет и не сделает. "Слава Тебе, Боже наш..." - повторял он за певчими, с удовольствием крестился и низко кланялся на "Слава", "И ныне", совсем забыв, что из-за подорванной в шахте спины не любит долго стоять на месте, что одежда его сыровата, а голова не покрыта и замерзает...

Он выстоял всю службу, пожертвовал на храм сколько было денег, приложился к кресту и, поздравляя с праздником, пожал руки десятку знакомых из таких же, как он, добровольцев, у кого получилось прийти в церковь. Чувствуя какое-то светлое изменение внутри, Игорь возвращался "к своим" и, боясь растерять это новое, благодатное самоощущение, всё же пытался разгадать, в чём оно состоит. Морозное утро переходило в морозный день, но воздух разъяснился, заблестел и наполнял бодростью.

Мечтатели