- Ваше лечение инсулином следует немедленно прекратить, - скал он тогда. Я слышал его голос как будто издалека, улыбался, словно был не в силах снять эту гримасу. - Что в моих силах, я все для вас сделаю. Это не лечение, а самое настоящее убийство личности. Я не могу понять и не могу знать, за что вам это. И я не просто верю, - он замолчал и смотрел на меня, пытаясь понять, доходят ли до меня его слова, вовремя ли он вообще приступил к разговору. - Я знаю твердо, что вы - совершенно здоровый человек, попавший в колонию для душевнобольных по ошибке или чьему-то злому умыслу. В любом случае я буду добиваться отмены дальнейшего курса инсулиновой терапии. И вы придете в себя, обязательно придете. Слышите? Да просто обязаны!

А я молчал, и, поджав под себя ноги, смотрел на небо. Становилось жарко. Я уже не разбирал слов, но чувствовал рядом плечо Алексея Лосева, и мне было хорошо. И потому не сразу, но до меня дошел смысл размытой фразы, которая отрезвила меня:

- Нам приказано не говорить пока об этом с больными, но вам я доверяю и сообщу, - произнес врач. - Сегодня утром началась война с Германией.

5

Признаться честно, я ждал дня, когда нам предстояло ехать с Таней в Богучар. Я подумал, что она, при всей внешней скромности и миловидности, все же бесстрашная девушка. Или, может, просто без опыта. Вряд ли бы ее родители обрадовались, узнав, что дочь едет на самый край Воронежской области, почти за три сотни километров ради какой-то старой куклы, да еще с человеком, которого едва знает. Мало ли что может прийти в мою голову по дороге?

Конечно, она мне доверяла, а это значило многое. Очень многое... для меня. Я слышал такую восточную поговорку, что двух людей разделяют десять шагов. И, чтобы им сблизится, каждый должен сделать свои пять шагов. И если ты их прошел, а человек остался на месте, значит, не стоит терять времени. Это не твоя судьба. Так вот, не знаю, сколько шагов уже успел сделать я, но Таня, как представлялось, доверившись мне, первый сделала точно.

В день поездки я встал слишком рано, хотя знал, что лучше бы выспаться. Но, проснувшись часа в четыре, больше не мог сомкнуть глаз. Я вышел на крыльцо, слушал тишину, думал о том, что прогнозы оправдались - дождя не будет. Хотя, если бы небо заволокли тучи, я все равно ни за что не отказался бы от поездки, и уговорил Таню ехать. Если здесь дождь, то в трехстах километрах южнее все может быть иначе. Я придумал бы что-нибудь такое, чтобы мы отправились вдвоем в этот путь, даже если и понимал бы его опасность. Хотя, в конце концов, разве я первый день за рулем, думал я, дожидаясь рассвета.

Я всегда не могу уснуть перед важным событием. И, если засыпаю, то тяжело, видя всю ночь размытые повторяющиеся картинки. Вот и теперь, закурив, я присел на крыльце и вспомнил, что видел ночью во сне себя и Таню. Мы долго ехали, а потом остановились вечером среди берез, и она развернула какую-то причудливую скатерть-самобранку, разложив сотню блюд и вин, и была такая тихая, приветливая, хорошая, словно для нее не было ничего важнее и ценнее, чем эта наша короткая остановка, минуты случайных слов, медленного общения. И, видя это, я сам стремился к ней, к ее свету, но во сне разве можно достичь счастья? И я думал, думал, затем затушил окурок, посмотрел на часы.

Я должен был стать шофером, который за день проедет больше полутысячи километров. У меня было немало друзей, которые одним днем ездили в Москву из Воронежа, и обратно. Этот маршрут намного серьезней, чем предстоящий мне, и уж раз ребята брали такую планку, то и я легко проеду свой путь. Но правда оставалась правдой - я никогда раньше не отправлялся на такие расстояния. Когда подрабатывал в такси, то заказы были не дальше Рамони или Нововоронежа. Самый дальний, что выпал - в Новую Усмань.

Летом нелегко ощутить переход одного месяца к другому, но в ранние часы это возможно; и я видел, как слабо теперь разгорается солнце, словно восход подталкивает его. День окрепнет к полудню, разгорится в полную силу, и, конечно, попытается доказать, что он еще на многое способен. Но я, сидя и закуривая новую сигарету, как сторонний наблюдатель и судья видел силу холодного утра и знал, что тепло будет уходить. Но сейчас, в эту тихую минуту, мгновение которой ощущал лишь я, теплый и нежный июль отдавал власть брату августу, и я стал невольным свидетелем минуты их близости и долгого, такого тихого разговора и рукопожатия.

Я ушел в домик и прилег, заведя будильник на два часа вперед, если вдруг сила сна все же сморит меня. Но все же я не забылся, продолжал думать. Нет, август по чистой ошибке назван мужским именем, как и другие месяцы года. Почему все месяцы носят мужские имена? Да, и сказка такая есть, про двенадцать месяцев, двенадцать братьев. Я не мог понять, почему, ведь август - это точно женщина. Да и всё лето, и первые месяцы весны никогда не вызывали у меня мыслей и ассоциаций с силой мужской. С первых дней, как земля обнажается от снега, и до того момента, как белый бархат снова покроет ее, она всегда остается женщиной. Словно каждый год в природе пробуждается, радуется свету, идет от первой до трагической точки. И август - это женщина, хорошая, милая, с золотым пшеничным венком, она особенно нежна ночами...

Август - зрелая женщина. Грустная, но готовая отдать последнюю силу тому, кто ее по-настоящему сумеет понять, принять и полюбить.

Об этом думал я, постоянно ворочаясь и ждал, когда стрелки часов сдвинутся к половине восьмого. Мы договорились выехать не засветло, но и не поздно. Я обещал заехать именно в восемь, но, оставив попытки уснуть, завел машину намного раньше. Заправив у Северного моста полный бак, я плавно ехал на левый берег, открыв форточку, прохладный ветерок пел о чем-то. Воздух даже в городе в ранний час, когда солнце только поднимается, казался особенным, чистым.

У подъезда Тани не было, и я стал ждать. Курил в открытое окно, глядя, как голуби бродят, словно куры по деревенскому двору, семенят красными лапками, пьют воду из луж. Хмурый дядька с красным лицом, пошатываясь, брел из круглосуточного магазинчика прямо в заросли бурьяна у гаражей. Сухонький мальчик в очках вывел на прогулку такую же жалкую, как и он, собачонку. Старушки устраивались на лавки, как на рабочее место, подкладывая под себя картонки, и, похоже, их больше всего интересовал я.

Наконец появилась Таня - в джинсах и легкой кофточке без рукавов. До машины она шла всего пару шагов, но по белым плечикам уже бежали мурашки, она ежилась:

- Вечно вы, молодежь, модничаете, - сказал я Тане, приветствуя и, кивая на старух, передразнивал. - А потом сопли сушат, болеют и детёв рожать ня могут!

Садясь в салон, она рассмеялась:

- Днем жарко будет.

- А это что у тебя там такое? - я указал на туристическую сумку. - Чехол для куколки такой?

- Да брось ты! - ей не нравились, видимо, любые шутки о куклах. - Там бутерброды, чай в дорогу для нас с тобой. Ты же, наверное, ничего не взял.

- Нет.

- Вот видишь. Вечно на вас, мужчин, рассчитывать не приходится.

- Так ты и на меня бутербродов взяла?

- Ну конечно!

- Значит, на меня рассчитала! - я дотронулся ее плеча, пока перекладывал сумку на заднее сидение. - Вот так и в будущем. Всегда, когда что делаешь, на мою долю тоже рассчитывай!

Утром в субботу машин не так много, как в будни, поэтому мы уже через полчаса выехали на трассу. Замелькали пригородные поселки, заправки, киоски, позже - деревеньки и длинные зеленые полоски огородов с картофелем. Их сменяли березовые посадки, желтеющая пшеница, стоящие в рост, как солдаты, подсолнечник с кукурузой. Я очень люблю такие пейзажи. Достаточно просто проехаться за город, посмотреть, и отдохнешь. А уж если остановиться, зайти в хлебное поле подальше от шумной автострады, прилечь хотя бы на минуту среди шуршащего пения злаков - тогда вздохнет душа, на минуту оставит землю, полетит куда-то далеко, к синеве неба. Эх, хорошо... но сегодня разлеживаться в пшенице совсем не время.