Обычно по утрам я просыпаюсь в приподнятом настроении. Сны, если и снятся, тоже мирные, спокойные, соответствующие возрасту. Но в тот день я проснулся с чувством глубочайшего возмущения. Давно себя таким не помнил. Сел в постели и заявил:

– Это уже слишком! Так опозорить! Этого я ему никогда не прощу.

Потом отошел от сна и рассмеялся:

– Приснится же такое. Главное, накануне вечером ни о чем этаком я и не помышлял. Кому сказать, не поверят.

Только что я видел себя стоявшим в холле большого красивого здания. Стены украшены горящими огоньками, рядом со мной суетятся многочисленные фоторепортеры. Они готовятся встречать каких-то очень важных людей. Я стою немного в стороне и наблюдаю за ними. И вдруг слышу:

– Идут! Идут!

Журналисты засуетились еще активнее. Вижу приближающуюся группу глав государств. Среди них наш президент и бывший президент Соединенных Штатов. Ничего себе, думаю, как это меня угораздило оказаться в самой гуще мировых событий?

Вот группа высокопоставленных лиц поравнялась с нами. Смотрю на их лица. Обама улыбается. Неожиданно он останавливается и почему-то начинает разговаривать со мной. Все пошли дальше, а он остался. Говорит, разумеется, по-английски, но я его понимаю. И даже что-то пытаюсь отвечать. Видно, он доволен нашим разговором.

Потом американец прощается, машет мне рукой и, продолжая улыбаться, уходит вслед за всеми. Уходит, но я слышу, как он там, где-то за стенкой, на чистейшем русском пересказывает моему президенту наш с ним разговор в коридоре. Оказывается, я ему такого наговорил! Что еще немного – и война неизбежна. Понятно, не сдержался. И от возмущения проснулся. Уже делая зарядку, все возвращался к этому странному сну и вспомнил об одном своем благородном поступке, кстати, непосредственно связанном с Бараком Обамой.

Один человек захотел сделать мне приятное. Решил подарить большой пряник с художественной картинкой из карамельной глазури. Поскольку пряников было много с разными картинками, то и выбор у меня оказался значительным. Продавец подала пряник с большим портретом нашего президента и государственным гербом:

– Вот, возьмите – рекомендую, очень вкусный.

Беру, рассматриваю. Здорово, портретное сходство поразительное. Представил, как стану есть «вкусного президента», да еще и с гербом. Стоя, что ли, и при развернутых знаменах? О чем думают те, кто выпускает такие пряники? И отказался.

– Ну, если вы такой щепетильный, то вот вам пряник с Обамой, – предложила продавец.

Обама, улыбаясь всеми тридцатью двумя зубами, доверчивыми глазами приветствовал меня со своего пряника. Конечно, с Обамой проще, только как я вопьюсь зубами в эти доверчивые глаза? Тем более что в наших с ним отношениях еще не было этого сна и такого недостойного с его стороны поведения. Хотя, наверное, я бы и в этом случае отказался.

– Батюшка, берите, он такой вкусный, – уговаривала продавец. – Когда его ешь, он хрустит.

– Кто хрустит, Обама? Я же не каннибал.

– Нет, конечно, глазурованная картинка хрустит.

– А может, лучше что-нибудь традиционное?

– Пожалуйста. – И девушка подала пряник с весело танцующей коровой.

Это было то, что надо. Я отвез его моей «лисе Алисе». Ей уже исполнилось полтора года, и она знала, что коровка говорит «му-у-у-у».

Ее любимая игрушка, «поющая корова», умела петь песенки, но не танцевала. А моя, что на прянике, танцевала, и очень славно. Наверняка она ей понравилась.

Уже через час мы с моим помощником Володей сидели в его машине. Ехали и слушали Гарика Сукачева. А Гарик в это время в привычной ему категоричной манере требовал от американских империалистов «дать свободу Анджеле Дэвис».

– Ты смотри, как заходится, сердешный, – сокрушался мой товарищ.

Добрую часть жизни Володя отработал в Москве водителем автобуса. А поскольку водить автобус он начинал еще до изобретения громкоговорящей связи, то и сокрушался не тише Сукачева.

Не так давно я пригласил его помогать мне в алтаре. И ничуть об этом не жалею. Теперь мои «мироносицы» притихли и ведут себя словно мыши. Главное, он им самим нравится: наконец-то, говорят, в алтаре появился мужчина. «Страсть какой строгий. А нам это нравится. Мужик, он и должен быть о какой! Кулак, а не мужик, не то что некоторые». При этом явно намекая на батюшку.

– Мы тоже в свое время заходились по этой Анджеле Дэвис. Помнишь ее курчавую негритянскую головку?

– А то ж. Кто же ее не помнит? – пожал плечами Володя. – Мы тогда ей всем классом письмо писали, в едином порыве требуя: «Свободу Анджеле Дэвис». Гарик, наверное, тоже ей письма писал и так увлекся, что никак с тех пор не угомонится.

Интересно, куда девались те письма от наших детей в США? Ведь каждый класс их строчил. И везде требование, как сейчас помню: прекратите преследовать несчастных негров! Негр тоже человек!

– Не знаю, сожгли или сдали в макулатуру в обмен на «Трех мушкетеров».

Анджела Дэвис – ладно, она уже в прошлом. Зато этой ночью мне еще один негр приснился.

И всё-всё про поведение американского президента ночью в моем сне я, ничего не утаивая, рассказал Владимиру. И про то, как он улыбался во время нашего с ним разговора, и о том, как оговорил потом меня перед отечественным руководством.

– Главное, клеветал на меня чисто по-русски, безо всякого акцента. Как мы с тобой говорим, вот так и врал.

Я ожидал, что Володя станет смеяться, но он слушал не перебивая. Видимо, мой рассказ заинтересовал его по-настоящему. Словно он уже имел об американце свое сложившееся мнение, но для полноты картины не хватало каких-то мелких незначительных штрихов. Услышал о моем сне – и все, портрет нарисовался.

– А ты ждал от них чего-то другого? – с горечью в голосе пророкотал бывший водитель автобуса. – Бесы, бесы они, эти американцы! И главный их самый что ни на есть бес. Ты вспомни, как он давал присягу. В первый раз это было или во второй, уже не помню. Ему на Библии нужно поклясться, а он не может. К Библии руку приложить не может – обжигает его святая книга. Пришлось перчатки надевать, только в них и получилось. Гарик вон про Анджелу спел, а я вспоминаю, как мы в автобусном парке радовались с мужиками этому Обаме. Подумать только, ведь это «наш», социально близкий, к власти пришел. Потомок угнетаемых негров, плоть от плоти. Теперь точно задружимся. Все, долой напряжение в отношениях и гонку вооружений! А он хуже любого капиталиста! – этой фразой из нашего недавнего советского прошлого Владимир закончил свою возмущенную тираду.

– Не переживай ты так, Володь, это я вообще-то тебе свой сон рассказал. Наяву ничего такого не было. Сам подумай, кто Обама и кто я. Думал, ты улыбнешься, а ты, погляжу, наоборот, расстраиваешься.

– Да надоели они уже, эти американцы! Даже ночью во сне нет от них покоя, – наконец улыбнулся алтарник. – Надеюсь, больше он тебя уже не потревожит.

– Володя, так это уже не в первый раз, – поведал я водителю. – Однажды, еще в самом начале его первого срока, мы на приходе провели годовое собрание. И снится мне Обама. Я ему тогда даже немножко симпатизировал.

– Ну да, как же – нобелевский лауреат, миротворец!

– Вот я и увидел его на нашем приходском собрании, – продолжил я. – Сидит на галерке, улыбается. А мне неудобно: такой человек в кои-то веки к нам заглянул, и никто на него не обращает внимания. Думаю: предложу-ка ему войти в нашу ревизионную комиссию. Но он отказался, сославшись на занятость: «Простите, парни, я и так к вам еле вырвался, а в комиссии работать надо». Но видно было, что предложение ему понравилось.

Проснувшись, я тогда еще подумал: что если он наш, православный, только тайный?

– Ерничаем мы с тобой сейчас над американцами, а вспомни, как с начала девяностых рвался наш народ туда, в сторону «проклятого капиталистического Запада», – вспоминает Владимир. – Как будто и не было между нами никакого противостояния и «холодной войны». Я сам чуть было не уехал. На нашей работе тогда один всех подбивал: поехали в Южную Африку! Очень уж там, говорил, хорошо, и денег платят не сосчитать – не то что у нас в автобусном парке.