Соня не закончила фразы, поскольку слушателей у нее не было: весь класс помчался курить. Соня знала, что они курят. Директор тоже знал. Директору  –  пятьдесят, Соне  –  двадцать два. Он на них кричит, а ей по фигу. Ей вообще все по фигу… Она достала телефон и, не глядя на кнопки, набрала номер. В ответ послышались гудки. Она ждала до последнего, но ей никто не ответил. Она вздохнула и осмотрелась кругом. Белявский не пошел со всеми на перекур. Он сидел в классе и играл в змейку на своем телефоне. Соня подошла к нему и наклонилась к экрану.

– Ты что, не куришь?  –  Вопрос учительницы прозвучал как упрек.

– Неа.  –  Белявский лениво шарил по кнопкам.

– Интересно знать почему?  –  спросила Соня еще враждебнее.

– Ломает.  –  Белявский нажал на «сброс».  –  Че свое здоровье поганить? Пусть другие помирают, мне по херу. Ой, простите,  –  прибавил он без всякого выражения, не отрывая глаз от экрана. Соня пожала плечами и отвернулась.

II

«privet ty gde? otvet’ mne tseluyu S»

III

На русском дела пошли совсем из рук вон. Петров стоял у доски и безуспешно пытался отыскать подчинительный союз в сложносочиненном предложении. Слово «росистой» он подчеркнул пунктиром, а «неторопливо» – волнистой линией. Подлежащее и сказуемое были отделены запятой и разделены квадратными скобками. Разборы Петрову явно не удавались.

Соня мрачно посмотрела на доску и неожиданно для себя спросила:

– Петров, ты кем хочешь быть?

– Еще не знаю, – пожал плечами подросток, – Но явно не учителем: я себя достаточно уважаю, чтоб позволять кому не лень иметь себя за гроши.

Соня вздрогнула:

– Спасибо за откровенность.

– Расслабьтесь, я не вас имею в виду.

Петров и правда не хотел обидеть Софью Андреевну: он просто повторял то, что всем давно известно. И он был прав. Соня, словно механическая кукла, открыла рот и сказала приторным голосом, который в свое время так ненавидела в школьных учителях:

– Ну что ж, поговорим об этом лет через десять. Садись на место. Как всегда – два.

– За что? За правду? – Петров, как водится, искренне удивился.

– За правду тоже. Но в основном за разбор. – Соня с воинственным видом обозрела панораму сражения. – Кто еще готов побиться за правду?

Кристина Лосева неторопливо делала себе маникюр, но при Сониных словах она вдруг вскинула голову и прощебетала:

– Как вам не стыдно! Вы, взрослая и умная женщина, сидите по уши в дерьме и позволяете молокососам учить вас жизни! Да я вообще не врубаюсь, как, имея образование, можно здесь прозябать!

Глаза у Сони сузились, но она промолчала. «Сволочи, – подумала она про себя. – Я по уши в дерьме, это правда. А вы-то что?» Она опять взглянула на класс. На ум пришли типичные фразы из сочинений Лосевой: «Эта книга, очень интересная по своему содержанию, очень интересует нас потому, что ставит очень много интересных вопросов». Что-то в этом роде. Ноги красивые. Кофточка из «Mango». Соня проглотила слюну и сказала Лосевой вполне добродушно:

– Ну-ну, Кристина, все не так плохо. Есть места похуже этого – морг.

В ответ раздался громкий и глупый смех. «Si vis pacem, para bellum», –решила Соня и объявила контрольную. Она мстила им единственным доступным ей способом.

«На дощатой террасе под аккомпанемент виолончели веснушчатая Агриппина Саввична потчевала винегретом и другими яствами коллежского асессора Аполлона Филипповича», – злорадно диктовала она, готовясь выставить очередную порцию двоек.

IV

Длинные гудки доставали. Соня стояла у окна, смотрела на огромную вывеску «ПетерСтар» и монотонно щелкала пальцами по клавишам телефона. Обернувшись, она увидела, что за ней, по-видимому, с большим интересом наблюдает Маша Клячкина из 10-го «б».

– Хахалю звоните?  –  спросила Маша сочувственно.

Это было слишком:

– Клячкина, ты!.. Да как ты смеешь? Я тебе не подруга! Я учитель! Я…

– Да не переживайте вы так,  –  продолжала Маша невозмутимо.  –  Я с одним парнем тоже через это прошла: трезвонила на его гребаную мобилу, а этот хрен не брал трубку. И знаете, что я сделала?

– Что?  –  с живейшим интересом спросила Соня. Маша снисходительно пожала плечами:

– Послала в пень. Теперь встречаюсь с Пахой из сто восьмой. Хотите, покажу?

– Нет.

Но Маша все равно показала: покопавшись в своем большом рюкзаке, она достала голубой бумажник с красным сердечком и, раскрыв в нужном месте, протянула Софье Андреевне. Соня, у которой в кошельке лежал Курт Кобейн, завистливо уставилась на бритого балбеса в спортивной куртке. Он стоял среди зеленой травы в зенитовском шарфе и щурился от солнца.

– Ну как?  –  спросила Маша с ухмылкой.

– Симпатичный,  –  вежливо промямлила Соня и побрела на урок к 10-му «а».

V

«privet prosti 4to ya tebya dostayu no ty propal S»

VI

– Какие нравственные проблемы затрагивает Достоевский в своем романе?  –  спросила Соня в шестьдесят второй раз. Молчание, как будто дети спят или умерли. Соня знала: 10-й «а» не проймешь. Не заинтересовать. Не напугать. Не вывести из себя. Не оскорбить. Не обидеть. Ничего не подействует.

– Поднимите руку, кто прочитал «Преступление и наказание»?  –  вопрошала Соня. Ни один человек не поднял руку. Было бы даже странно, если б кто-то поднял: в 10-м «а» не принято «выделяться», инициатива наказуема. Соня это хорошо понимала: она сама училась в похожем классе и старалась быть как все. Возможно, кто-то и хотел бы ответить, но стесняется (ведь потом на него будут смотреть как на предателя). Но что она может сделать? Она же не психолог, она училка и все:

– Поднимите руку, кто не читал?

Народ безмолвствовал.

– Да, поднимите же руку! Хоть кто-нибудь! Смирнов?  –  С надеждой в голосе устремилась Соня к одинокой руке, возвышавшейся над склоненными головами.

– Можно выйти?

Соня не разозлилась, а лишь кивнула:

– Выйди.

В ответ послышался вялый смех 10-го «а». Этот класс даже смеяться умудрялся пассивно. Соня была в бешенстве:

– Так… Я открываю журнал… Сами виноваты… Лисичкин!

Долговязый парень в потертых джинсах нехотя поднялся со стула и промямлил:

– А я пойду в Политех…

– И что? – нетерпеливо спросила Соня.

– А то, что мне не нужен ваш Достоевский,  –  ответил он и потупился.

– «Мой Достоевский»?  –  Соня задохнулась от возмущения.  –  А впрочем, да: он мой… Не самый милый человек, но… какой ни есть, а все же компания… А что у вас? Компьютер, кофемашина… Уродский дом, автомобиль, и то не у всех… Самый главный в жизни и волнующий миг – покупка телевизора… Но я не буду вас обманывать, я не знаю, кто счастливее в результате: вы или я…  –  Она внезапно опомнилась. На нее смотрели двадцать шесть пар удивленных глаз.  –  Ладно,  –  сказала Соня.  –  Ладно, черт с вами…  –  Она взяла с учительского стола книгу, раскрыла на четвертой странице и (не без удовольствия, хотя и с досадой) начала читать им вслух:  –  «В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей коморки, которую нанимал от жильцов в С – м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К – ну мосту»…

VII

«Дастаевский пишит полную поебень. Он устарел и оташел в прошлое. Никаму не интирестно читать про эту гребаную старушку. Всем интирестно про секс и женьщин читать». Соня оторвалась от сочинения Денисова и уронила голову на руки. Кто виноват, и что делать? Идти к директору? Но «дирек» не поможет, увы. Наорет, но не поможет. Вызовет родителей, и все равно не поможет: дело-то труба. Соня собрала оставшиеся тетради и положила в сумку.

Идти домой не хотелось. Эти злые и несносные существа были все же лучше, чем одиночество. Одиночества в прямом смысле слова Соня не боялась, но ведь в том-то и дело, что она почти не оставалась одна: рядом с нею, где-то поблизости жило безобразное и гнусное существо. Оно было бесформенным и зловещим. Соня помнила его столько, сколько помнила себя. Сначала это жуткое существо не имело имени, но однажды (еще в детстве) Соня взяла в руки альбом, где была картина, изображавшая поверженное чудовище, чем-то похожее на монстра из ее страхов и называемое «драконом». Соня тоже стала называть его так.