О монахе Болотове тогда вроде бы ничто не напоминало, но ведь известно, что он много работал для монастыря. При внимательном осмотре поселка оказалось, что болотовские творения вполне сохранились – что значит умелое владение живописной техникой. Они располагались на фасаде бывшего надвратного храма скита при Святых воротах, под открытым небом, омываемые дождем и засыпаемые снегом. Болотовские росписи и тогда, спустя почти столетие после написания, не потеряли своих ярких красок.

Сестра Дмитрия Михайловича – Софья Михайловна (1845–1888?) – стала первой настоятельницей Шамордина монастыря, дочерней, так сказать, обители Оптиной пустыни, где принимали постриг женщины, но чаще девицы. Пост свой она заняла после двух браков, с Языковым и Астафьевым; согласилась уйти от мира не без душевной трагедии… Среди местных монахинь подвизалась и единственная, горячо любимая сестра графа Льва Николаевича Толстого Мария Николаевна, по мужу тоже графиня Толстая. Она много лет приезжала в Шамордино, прежде чем принять здесь постриг. Граф не единожды навещал в Шамордине сестру, хотя к ее постригу относился неодобрительно. Кстати, к началу XX столетия и в бывшей усадьбе Болотовых Дворянинове возник небольшой женский монастырь, так что стоило ли так опрометчиво покидать родовые земли, или уж не до родовой истории было бедным дворянам?

В Шамордине Толстой был знаком не только с игуменьей Болотовой, к которой он, похоже, оставался совершенно равнодушен как к очередной церковной бюрократке, будущей возможной начальнице любимой сестры, а вовсе не деятельнице духовного просвещения. Зато к Андрею Тимофеевичу Болотову Толстой относился с искренним восхищением, называя его «Записки» «драгоценнейшим писанием», а уж и в мемуарах, и в силе слова великий писатель толк явно знал.

К тексту книги Е. Н. Щепкиной необходимо дать небольшое пояснение историко-топонимического характера. Автор несколько раз употребляет слово «украйна». Этим термином, причем именно со строчной, а не заглавной буквы, определялись в русской исторической науке конца XIX столетия окраинные, а если сказать точнее – пограничные земли Московской Руси. Слово «украйна» встречается и в более ранних документах, оставаясь в русском речевом и письменном обиходе не одно столетие. Граница, а, следовательно, и украйна имелась как с запада, так и с востока государства. Обычно этот термин не применялся в отношении северной части страны, а также юга, где степные просторы и наличие кочевников долгое время не позволяли с большой точностью определить государственную границу. Говорили просто – Дикое поле.

К Украине, называвшейся в XIX веке Малороссией, а ныне ставшей независимым государством, применяемый Щепкиной термин «украйна» отношения не имеет.

Любителям и знатокам творчества А. Т. Болотова может показаться странным, что автор книги называет его родовое имение «Дворениново», через «е». Современная топонимическая традиция указывает на другой вариант названия – Дворяниново, через «я», вероятно, от слова «дворянин», «дворянское поселение». Надо полагать, что Екатерина Николаевна не сама выдумала такое название, а воспользовалась архивными документами XVII столетия, когда русский язык был ближе к старославянскому и народному. Ведь ей удалось найти немало документов, посвященных именно Дворенинову, и этот топоним ее нисколько не смущал. Подобного рода изменения названий в России встречаются достаточно часто. В «Дворянинове» в 1883 году был восстановлен нехитрый внешний облик усадебного дома автора «Записок»; была устроена небольшая историко-мемориальная экспозиция, воссоздан уникальный парк. Постепенно сквозь молодую поросль стали проявляться черты прежнего романтического болотовского садово-паркового ансамбля, выдающегося, единственного в своем роде памятника русского садово-паркового искусства.

Другое создание Болотова на тульской земле – художественный ансамбль уездного города Богородицка, знаменитого некогда имения графов Бобринских. Он начал перестраиваться и нарушаться самими хозяевами еще в XIX столетии. Здесь теперь тоже музей, и также многое напоминает о создателе усадебного и городского ансамбля Богородицка – Андрее Тимофеевиче Болотове, хотя потомки графов все больше заявляют о себе: мол, мы потомки Екатерины Великой, и основатель нашей династии прогулял и проиграл по парижам не один миллион от русского крепостного мужичка. Потом первого графа Бобринского крепко посадила под каблук скромная прибалтийская немочка, и уж до конца дней граф без ее воли пикнуть не смел. Это его свободолюбивое потомство устраивало драки в Московском университете на политической почве. А Болотов только строил да благоустраивал…

Сейчас читателю предстоит погрузиться в изучение русской жизни давно ушедшей эпохи. Путешествие это не станет легкой прогулкой, но от этого удовольствие от погружения в прошлое, надеюсь, нисколько не уменьшится, особенно с такими милыми спутниками, как ученый-энциклопедист Андрей Тимофеевич Болотов и его верная исследовательница-биограф Екатерина Николаевна Щепкина.

А. В. Буторов

Не раз воспользовавшись записками А. Т. Болотова для отдельных очерков¹, с помощью его указаний разыскав по архивным документам его предков XVI и XVII веков, мы решаемся теперь соединить в один связный рассказ все те данные для характеристики нескольких поколений одной и той же семьи из старинного служилого сословия, которые мы почерпнули из многотомных записок. Нас главным образом побудило к этому желание привести в тесную связь поколения допетровского времени с их жизнью и обстановкой, с поколениями первой половины XVIII века. Занимаясь только судьбами представителей служилого класса, мы прерываем свое повествование на том моменте, когда Указ о вольности дворянства закончил историю этого класса. В 1762 году наступает уже другая эпоха с усложнившимися общественными отношениями, с более широкими потребностями; жизнь поколений екатерининского века входит в новые рамки и с ними переносится в XIX век, поэтому посвященные ей две трети записок Болотова смело могут служить материалом для особой цельной работы.

В своем рассказе мы не беремся с одинаковым вниманием и проверкой разобрать все главы нашего источника; в силу этого, признаемся, рассказ выходит неровным, отрывочным. Но записки так подробны, касаются стольких сторон русской жизни даже за первую половину прошлого века, что отчетливый критический разбор требует всесторонней эрудиции, большого труда, кропотливого и мелочного, а это нам не по силам. Следует еще иметь в виду, что записки Болотова не простой дневник, не воспоминания, – это целое литературное произведение, написанное по обдуманному плану в легкой, занимательной форме; автор писал его на шестом десятке лет для своих взрослых и подраставших потомков по проверенным памятью и дополненным заметкам, которые он начал вести впервые в 1757 году, отправляясь в первый прусский поход. Для произведения поздних лет записки, в общем, правдивы, довольно искренни; но, частью в силу личных свойств автора, отчасти потому, что написаны с целью назидания, поучения юношества, они одноцветны, монотонны; автор явно старается не касаться темных сторон личной и общественной жизни, избегает всего малоназидательного, непригодных примеров. Это свойство сильно усложняет полную критическую разработку памятника; односторонние отзывы и характеристики автора требуют дополнений, дорисовки, и разбор одного источника грозит обратиться в полную историю русского общества XVIII века.

В XV и XIV веках северные части нынешних Тульской и Калужской и юг Московской губернии составляли еще южную окраину государства: на ее землях отражались набеги крымцев, грозных врагов народного благополучия; все города этой украйны строились, соображаясь с дорогами, по которым крымцы приходили разорять Русь, и все входили в линии укреплений. Главной заботой летучих конных отрядов татар при выборе дорог на Москву было по возможности избегать переходов через реки; поэтому их главные пути на большей части своего протяжения представляли как бы водоразделы речных бассейнов. Решаясь по необходимости на переправы, они очень осторожно выбирали броды через реки и раз навсегда запоминали их. Все же броды, дороги и тропы, шляхи и сакмы, по-татарски, давно изучили и знали русские; их караулили, загораживали рвами, засеками. Главная дорога татар – так называемый муравский шлях – проходила по возвышенности между речками окского и донского бассейна и с дальнего юга, от Крымской Перекопи, вела к самой Туле. Далее, за Тулой, ожидали неизбежные переправы через Упу близ Дедилова, затем через Оку; близ Каширы находился едва ли не самый удобный брод, слывший Сенкиным. Все это надолго определило важное значение Тулы и соседних с нею городов: Каширы, Алексина, Дедилова, Крапивны. Многие годы туляки и каширцы жили в постоянной тревоге и ожидании набегов со степей.