— Здесь я, за топором ходил. — Славка вырос над обрывом, как сказочный джинн.

— А Дмитрий где?

— Он за коляской ушёл.

— Так зачем тебе-то было за топором ходить? Дмитрий его и привёз бы. Только время теряем.

Славка держал руки по швам:

— А я откуда знал, что он пойдёт за коляской!

Алик всплеснул руками:

— Ну и помощнички…

Он раздражённо пнул ногой холмик песка, нагребённый Николой, и, как страус, завышагивал по отмели. Голые ноги были по-птичьи тонки и угловаты. Да и грудь топорщилась рёбрами, которые, если дать волю воображению, можно было принять за страусиные перья.

— Сейчас же надо приниматься за постройку плота, — настаивал Алик.

Славка всё ещё стоял над обрывом солдатиком. Ноги у него были такие же, как у Алика, тонкие и кривые. Но рёбра на груди не проступали, он был пооткормленней. Ну, так парное молоко каждый день пьёт до отвала, а у Алика коровы нет, молоко покупное, с выдачи.

— Альберт, — самоотверженно предложил Славка, — Пока Митька едет через луга со своей коляской, пока плот собираем, давай я поныряю на глубину. Может, несколько раковин с жемчужинами достану.

Алик оттаял.

— Правильно! — заулыбался он. — Только не простудись, вода на дне ключевая.

— Ничего, это только сначала холодно, а притерпишься, так как в нашей Берёзовке.

— Давай, Вячеслав, давай, а мы с Тихоном пока дровами займёмся. Если замёрзнешь, у нас уже костёр к тому времени заполыхает.

Он побежал по берегу к кустам ивняка. Тишка же вскарабкался на обрыв и ринулся по примятому в траве проходу к лесу. Зачем по берегу-то понапрасну сновать, в лесу полно валежника. Перед взъёмом на взгорок он наткнулся на запряжённого волом Митьку, который пятился задом и рывками дёргал коляску. Коляска была нагружена сухими, бескорыми колодинами и сучьями, перевязана, чтоб воз не рассыпался, верёвкой. Никола шёл за повозкой с прутом и погонял брата, как лошадь:

— Н-но, Серко, н-но!

Колесо у коляски для такой дороги было слишком мало, застревало средь кочек, напутывало на себя траву и стопорилось.

Тишка кинулся к Митьке на помощь, но к такому возу и не подступишься. За левую «оглоблю» возьмёшься — коляска завалится на правый бок, за правую — её клонит влево.

— Знаешь что, — предложил Митька, — ты вставай на моё место, а я за колесо подниму.

Но у колеса-то самая тяжесть и есть. С Тишкиной стороны ручки у коляски длинные, вся поклажа сдвинута к колесу.

— Ой, Митька, с пупа сорвёшь…

— Да ты что? Давай поднимай.

И они потащили коляску, как носилки. Тишка затылком чувствовал, что Митька, согнувшись в три погибели, семенит мелкими шажками, наливается от натуги дурной кровью. Носилки дёрнулись к земле и встали.

— Подожди, Тишка, передохнём!

Митька, распаренный, уже сидел в траве.

— Неудобно за колесо-то, — оправдываясь, кивнул он на руки, вывоженные в грязи, — выскальзывает.

— Конечно, неудобно, — посочувствовал Тишка. — А мы давай её снова покатим.

— Да колесо сразу же травой забьёт… Уж лучше так.

Передохнув, они впряглись в носилки, сделали перебежку метров в тридцать и сели снова.

— Может, ребят позвать? — предложил Тишка.

Митька несогласно покрутил головой:

— Да и осталось-то — всего ничего.

Берег из травы был уже виден. До него оставалось ещё привала на три иль четыре.

— Н-но, лошадки! — взмахнул хворостиной Никола.

— Да погоди ты! — прикрикнул на него Митька. — Или не видишь, что лошади взмокли!

— А я их водичкой умою.

Они поднялись и, как солдаты в атаке, пригнувшись к земле, спотыкаясь, понесли свою ношу дальше, пока, уморившись, на последнем вздохе, не ткнулись головами в траву, не отдышались, не отёрли со лбов пот и не изготовились к очередному броску. Берег был уже совсем рядом. Алик бегал по нему в трусиках, и даже Никола, который ростом-то от горшка два вершка, уже увидел его.

— Митя, трус — это тот, кто в трусиках ходит? — спросил он.

— Да ты что? — Митька осушил лицо рукавом рубахи, и рукав сразу же потемнел. — Трус — это кто боится кого-нибудь…

— А-а-а, — задумался Никола. — Кто же меня боится? Мама любит, папа любит, ты тоже любишь…

Митька снова взялся за колесо. Тишка с готовностью впрягся в оглобли коляски. На этот раз они без передышки выбежали на берег.

Славка, ёжась, обтирал своё тело холодной водой, Алик — с обрыва — давал советы:

— Докрасна три, чтобы кожа горела. Тогда хоть в колодец — не страшно.

— Да я лучше нырну.

— Вячеслав, — удерживал его Алик. — Я читал советы врача. Надо приготовить организм к перемене температуры.

— Я уже приготовил.

— Нет, ты ещё ёжишься.

Славка зашёл по колено в реку, плюхнулся на живот — спина длинным белым обмылком торчала из воды.

— Разотрись, разотрись лучше, — настаивал Алик.

— Да ведь руками не разотрёшь, полотенце надо… Руками кожу-то только гладишь…

Алик, видимо, мысленно согласился с ним и отвернулся — делай, мол, чего хочешь.

— О-о, дров привезли, — обрадованно протянул он, увидев, что Митька развязывает воз. — А я походил тут по берегу, нашёл всего два обломка.

Митька свалил дрова на землю, вытащил из коляски несколько лоскутков берёсты.

— Здесь разложим или под обрывом? — посоветовался он с Аликом.

Алик, ничего не ответив, побежал к обрыву, где Славка уже нырял.

— Под обрывом ветер не дует и гасить потом легче — воду-то даже в пригоршнях можно носить, — рассудил Тишка, и Митька, согласившись с ним, перебросал валежины на песок, достал из коляски кастрюлю с кашей и приспособил её в холодную воду под берег, чтобы она не скисла.

Тишка оставил Митьку разводить костёр, а сам полетел к омуту. Алик чего-то размахивал руками и кричал на Славку. Славкина голова то, как буй, всплывала над водой, как раз в том месте, где отражалось солнце, дробила его на осколки и блики, расходящиеся кругами, то исчезала под водой, и солнце успокоенно собиралось на воде в раскалённый шар.

— Эх, надо было сетку-авоську взять, — досадовал Алик. — Не предусмотрели… Теперь ему приходится с каждой раковиной наверх всплывать…

Славкина голова снова проткнула солнце, и оно изуродованно закачалось на воде.

— Лови, Альберт! — Славка лёг на спину и, бултыхнув ногами, выбросил раковину. — Здесь их навалом. — Захлебнувшись, он закашлялся.

Алик рванулся туда, где упала раковина:

— Эх, сетку надо было брать… Растяпы! Никто не додумался.

Он разгрёб траву, раковины в ней не было.

— Да куда же он бросил? Надо было мне в руки бросать.

Алик судорожно разводил траву в стороны, будто жемчужина могла выскользнуть из раковины и, раскалённо тая, пронзить своим жаром землю и раствориться в ней.

— Да где же она? — Он торопливо полз на коленках, приминая траву.

Тишка пристроился за ним, но в это время в омуте забултыхало.

— Следующую ловите! — крикнул Славка.

Алик вскочил, ошарашенный.

— И ты смотри, куда упадёт! — приказал он Тишке.

Раковина, просвистев, упала вблизи, издав какой-то шмякающий звук. Тишка первым выпутал её из травы и передал Алику.

Алик разочарованно покрутил раковину в руках.

— Да она же тоже без признаков. — Он отшвырнул её обратно в реку и закричал: — Ты почему там берёшь, что попадёт?

Но Славка уже был под водой.

— Может, и эту бы проверить, всё-таки с глубины, — подсказал Тишка.

Алик заиграл желваками:

— Что я, не вижу? Слепой? Он же там без разбора берёт. — Алик обернулся к Тишке и прикрикнул на него: — А ты, когда не просят, не суйся! Ты мне ещё ту раковину не нашёл.

Тишка по примятой траве пополз на коленях, и рука каким-то чудом, уже на втором шагу, угодила на осклизший панцирь моллюска.

— Я нашёл! Альберт, я нашёл!

Но Алик не удостоил его ответом, потому что Славка вынырнул из воды в очередной раз и, стуча зубами, закричал:

— Л-ловите!

Алик поймал раковину на лету, как мяч. Она тоже была без признаков, но Алик оставил её в руках: