Офонас торопился закончить своё писание. Уже оставалось совсем мало сил. Старался писать скоро, быстро...

«А оттудова же поидох двенадцать дни до Мошьката, и в Мошкате же Великий день взях. И поидох до Гурмыза девять дни, и в Гурмызе бых двадцать дни. Изъ Гурмыза поидох к Лари, и бых три дни. Из Лари поидох к Ширязи двенадцать дни, а в Ширязи бых семь дни. А изъ Ширяза поидох к Верху пятнадцать, а в Вергу бых десять дни. А из Вергу поидох къ Езъди девять дни, а въ Езди быхъ восемь дни. А изъ Езди поидох къ Спагани пять дни, а въ Спагани шесть дни. А ис Пагани поидох Кашани, а в Кашани бых пять дни. А ис Кошани поидох к Куму, а ис Кума поидох в Саву. А ис Савы поидох въ Султанию. А ис Султанин поидох до Терьвиза. А ис Тервиза поидохъ в орду Асаибе. В ърде же бых десять дни, ано пути нету никуды. А на турьскавъ послал рати своей сорок тысяч. Ины Севасть взяли, а Тоханъ взяли да и пожьгли. Амасию взяли и много пограбили сел, да пошли на Караманъ, воюючи.

И яз из орды пошёл къ Арцицинц, а из Въцана пошёл есми въ Трепизонъ. И въ Трапизон же приидох на Покровъ святыя Богородица и приснодевыя Мария и бых же въ Трапизони пять дни. И на корабль приидох и сговорихъ о налоне дати золотой от своеа головы до Кафы, а золото есми взял на харчь, а дати в Кафе. А въ Трапизони же ми шубашь да паша много зла ми учиниша, хламъ мой всь к собе взнесли в город на гору, да обыскали всё. А обыскивають грамотъ, что есми пришёл из орды Асанъбега.

Божиею милостью приидохъ до третьаго моря до Чермнаго, а парьсьйскым языкомъ дория Стимъбольскаа. Идох же по морю ветром пять дни и доидох до Вонады, и ту нас стретилъ великый ветръ полунощь и възврати нас къ Трипизону, и стояли есмя въ Платане пятнадцать дни, ветру велику и злу бывшу. Ис Платаны есмя пошли на море двожды, и ветръ нас стречает злы, не дасть намъ по морю ходити.

Олло акъ, Олло худо период егерь, развее бо того иного Бога не знаем. — Боже истинный, Боже, Боже покровитель! Иного Бога не знаю. И море же преидохъ да занесе нас сы къ Балыкаее, а оттудова Тъкъръзофу, и ту стоали есмя пять дни. Божиею милостью придох в Кафе за девять дни до Филипова заговейна-поста».

Усталость налегает. Большой град Паган-Исфахан. На равнине, окружённый поясом горным. Здесь огнём и мечом прошли великий Тимур и Джеханшах Кара Коюнлу[152]. И с тех пор не может подняться град. Хотел Офонас вернуться через Мазендеран, но нет, не выходило, и повернул на Тебриз.

А дале Кум. Базар хороший, денег у Офонаса, почитай что и нет; а ещё сколько добираться! Офонас сидит в караван-сарае, с пятью другими купцами делит одну горничку. Надобно беречь деньги, но разум перекормлен, перепитан Хундустанской жизнью, и теперь всё кругом видится, представляется избледневшим. И потому Офонас купил дурманного зелья немного, не такого сильного, и лежит на кошме, жуёт. В глазах не является ничего, но медленно накатывает ленивое упокоение, челюсти пожимаются лениво... «А в Куме город, только худ, зделан из глины, что садовой замет, да башни. А ряды, и карамсараи, и товары есть, а овощов всяких много. А ис Кума ходят в Мултанецко царство, в Ындею на вьюках на верблюдах».

Возможно было и рискнуть. Офонас пришёл в себя и купил тканей-платов. Был расчёт простой: в Куме ткани оказались недороги, а в пути перепродаст подороже, накинет цену, вот и пойдёт барыш.

В Савэ пошёл с караваном, на верблюде. «Два дни ходу ровным местом промеж гор». Деньги берег. В городе на торге покупал для еды дешёвые плоды: инжир, айву, яблоки, груши, гранаты. «А в Саве посад невелик, города нет; ряды и карамсараи всё каменное, а овощов всяких много». Продавал платы хорошо, а ещё и перец да краску.

Прошёл Офонас через города, порушенные завоевательными войсками. Джеханшах Кара-Коюнлу разорил Султанию. «А Султанея была царство древнее, и город был каменной, добре велик. И в том болшом городе кремль, нутреняй город.

А в кремле нутренном, сказывают, больших дворов было болши двадцати, опричь большого города и посадов. А ныне тот болшой город разорён до основания. А у нутренего города только одна стена да дву башни, и ров, да заросль. А тепере посадишко, да ряды и карамсараи, а всё каменное — и царского двора ворота с столбы каменые добре высоки...»

Рядом с городами, чей расцвет миновал, ярко выдавалось цветение Тебриза. В столицу державы правителя Узуна Хасана везли самые лучшие ткани персидские, жемчуга, шёлк-сырец гилянский, да шерстяные платы-ткани Халеба и Бруссы, да гундустанские краски и пряности. Сотни ткачей-мастеров в ремесленных кварталах города изготовляли шёлковые ткани, шерстяные, хлопковые, да шали, да ковры. А серебрянники и медники делали какие украшения! А оружейники!.. А на улках, на торгах кого только не встретишь! Персы, армяне, грузины, мусульмане, несториане, якобиты. А прекрасная Синяя мечеть! А медресе Насрийе, а огромный рынок крытый Кайсарийэ!

Вертятся в памяти слова именований, затеняют видения в той же слабеющей памяти. Офонас закрывает глаза. Теперь он более слышит в памяти своей, нежели видит взором внутренним... Как было? Из Тебриза пошёл в ставку Узуна Хасана. Пришёл Офонас в толпе купцов. Кланялись. Высокий и худой Узун Хасан смотрел живо, на тюрбане сверкал огромный рубин. Охранные грамоты выдали купцам особые писцы правителя. Офонас назвался здесь Юсуфом.

Узун Хасан воевал с Мехмедом, османским султаном. Сорокатысячное войско собралось в Битлисе и оттуда двинулось в Эрзинджан. Сожгли Эрзинджан, после — Токат. Взяли Амасию...

Добрался Офонас до Кафы. А там беда. На пути в Крым ограбили московиты большой караван, добиравшийся из города Генуи, из очень далёкого города, из италийского города, очень далёкого. А Кафа-то, она город генуэзцев! И за бесчинство московитов должны были ответить все купцы с Руси. Так решили генуэзцы! Князь московский Иван отправил посла Никиту Беклемишева, в Кафу для переговоров. Да ещё и союз заключил Беклемишев от имени своего князя с ханом крымским Менгли Гиреем.

А в Трабзоне власть Узуна Хасана не признавали. Грамоту его отняли, а заодно и имущество забрали. Осталось у Офонаса мало денег, те, что на теле своём прятал...

А за девять дней до Филиппова поста Офонас добрался в Кафу. Там встретился с купцами из Москвы. Ещё два года тому назад караваны на Русь не ходили, а ныне вновь пошли. На пристани Офонас увидел тотчас, как садился на корабль Никита Беклемишев с дьяками и служителями. Офонас успел схлестнуться, поссориться с москвичами Гридей Жуком и Степаном Василевым-Митриевым. Они были купцы большие, бывали во многих местах, купеческие общества оглавляли. Конечно же, никто не заходил так далеко, подобно Офонасу. Да что им была эта дальность его пути, если он ничего не добыл, не нажил, голяком возвратился!..

Офонас бранился и говорил, что от Москвы все беды берутся! Москва хочет пожрать и Тверь, и Новгород Великий... Отмахивались от слов Офонасовых. Что он был для них? Бедолага, никто и звать никак... А кто же мог дознать, что совсем скоро османский султан возьмёт Кафу[153]!..

Но добираться на Русь Офонасу пришлось милостями Гриди Жука и Степана Василева. Совсем издержался Офонас, обеднял вконец.

Ехали в Смоленск по холоду. Жилья кругом не видано было. Составили повозки, лошадей распрягли, пустили в серёдку. А ночью буря со снегом нагрянула. Лошади вырвались и ушли в лес. Никто не хотел наутро идти искать, это ведь были разбойничьи места. Но Офонасу уж нечего было терять. Он пошёл с одним из служителей Василева, тоже отчаянным парнем. Привели лошадей назад.

А дале темница, следствие, крепкие допросы, побои. Эх!.. Не добраться Офонасу до тверского погоста. Вдруг тоска падает на душу. Как будто не могилки Ондрюши и Насти, а сами они, живые совсем, дожидают, ждут Офонаса. Вот он пойдёт к дому, а Настя выйдет навстречу. И Ондрюша побежит вперёд к отцу... И после всё будет, сделается ладно, хорошо. Они все будут жить хорошо... Такие простые мечты, видения посещают Офонаса. Отчего-то он верит в эту встречу, верит наперекор правде о смерти Насти и Ондрюши. Он знает её, эту правду, но теперь она, правда эта, вся какая-то блёклая, тусклая в его разуме. Она, правда эта, на самом деле будто и неправда! Потому Офонас в своём видении, будто въяве, несёт на руках своих Ондрюшу. Ондрюша накрепко обхватил отца за шею, а Настя поспевает мелкими шажками рядом и ухватила Офонаса за рукав кафтана, а глаза её смеются в изумлении, и она дивится, каков Офонас чёрен лицом, далёкие земли солнцем окрасили его лицо, и чело, и ланиты...