Дария завершила песню-сказ и замерла, уронив с размаха руки. Она улыбалась счастливо, но её чёрные светлые глаза будто не видели никого кругом... Офонас чувствовал головокружение... Один миг продлилась тишина. И вдруг один из разбойников крикнул:

   — Лиф!.. Лиф!..

И все громко подхватили:

   — Лиф!.. Лиф...

   — Лиф!.. Лиф!..

   — Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

Офонас не знал, зачем они кричат, но среди всеобщих криков ему и самому хотелось кричать, выкрикивать:

   — Лиф!.. Лиф!..

Дария-биби понимала смысл этих криков. Она вновь вскинула округло руки над головой, убранной цветами, и покачивала, словно гибкой аркой, сцеплением тонких рук. Плечи её легко двигались, ходили, а всё её тело в прекрасной одежде легко и нежно колебалось, подобно тонкому древесному стволу под ветром лёгким... Дария-биби снова запела, сопровождаемая весёлой игрой музыкантов. Теперь звонче и яснее других инструментов звучали флейты и тамбуры...

   — Колет меня этот глупый тяжёлый лиф, — пропела Дария и повела тонкой рукой, пальцами, унизанными золотом колечек, мимо груди...

   — Лиф!.. Лиф!.. Лиф!.. — подхватили прочие.

   — Эй, принесите мне другой, полегче, — продолжила Дария-биби.

   — Лиф!.. Лиф!.. Лиф!.. — прозвучали мужские голоса.

   — К чему золотое шитьё, блестки и бахрома? — пела Дария. — От них этот лиф кажется совсем грубым.

   — Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

   — Я бросила ей мяч вчера, и она в смущенье Движеньем одним лёгким поправила свой лиф.

   — Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

   — Тот лиф, что принесла швея, не по нраву моей подруге. Моя госпожа бросила его в лицо швее.

   — Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

   — Когда обменяемся шалями, о сестрица. Отдай мне самый тяжёлый лиф.

   — Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

   — Как искусна та, что вышила эти узоры!

Прекрасно! Стал лиф, как цветущий сад.

   — Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

   — Не дай бог делать чашки лифа из муслина, госпожа! Как только померкли звёзды, лиф был готов.

   — Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

   — Когда Пиша коснулся её, она вскричала:

«Как ты смеешь трогать мой лиф!..»[101]

   — Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

Дария-биби смолкла, и музыканты смолкли вслед за ней. Смолкло всё внезапно, будто ножом острым срезало звуки. В тишине внезапной Дария-биби вскинула руки над головой, сцепив пальцы, и бросила руки с размаха книзу, расцепив унизанные кольцами пальцы в полёте кратком... Она притопнула обеими ногами в белый гладкий ковёр. И, повернувшись внезапно, она удалилась, не оглянувшись, будто истаяла в пространстве воздуха беседки, напитанном ароматами вина, пряных кушаний, и цветов, и сладких плодов...

Ещё какое-то время пили и говорили меж собой, освобождённые от власти пения-сказа. Офонас устал. Поднялся и пошёл к выходу из беседки. Весь он, Офонас-Юсуф, был напитан словами прозвучавшими, хундустанскими словами Дарии. Всё его существо, весь он словно бы раздался, опух, переполнился словами... Казалось ему, вот-вот брызнут слова из ушей, изо рта, из всех пор его тела... Он ушёл в каморку, где теперь было его жильё, и там уснул.

А в беседке продолжали пить, есть, говорить, и пели мужские песни. Сильные люди!..

Следующий день отдыхали от пира. Но после полудня начались сборы. Юсуфу также пришлось вооружиться. Ближе к вечеру сели на коней. Селение казалось вымершим, крестьяне оставались в своих домах и не показывались, не желая, должно быть, сделаться невольной помехой людям Мубарака. Выехали на дорогу. И здесь было пустынно. Должно быть, прошла весть о выезде разбойников, и путники прервали свой путь, расположившись там, где застала их эта весть тревожная.

Мубарак подъехал к Юсуфу, и кони их пошли голова к голове. Юсуф хотел было высказать своё восхищение дивными песнями Дарии-биби, но вдруг понял, что не следует ничего говорить об этом Мубараку. Ведь мелочно было бы благодарить сильного правителя, позволившего тебе, горькому бедняку, полюбоваться своим золотом!..

   — Ты знаешь, куда мы сейчас едем? — спросил Мубарак.

Юсуф отвечал, что нет, не знает. Он дивился: отчего Мубарак не спрашивает об отце Дарии-биби, откуда Юсуф знает отца Дарии-биби... Юсуф дивился выдержке Мубарака, понимая, что предводитель разбойников расспросит обо всём, когда вернёт Юсуфу коня, как обещал...

   — Мы едем в Лалгандж, — сказал Мубарак. — Я послал гонцов к Лал Сингху с вестью о пленении его супруги с прислужницами. Я обещал отпустить женщин тотчас и проводить их в Лалгандж с почётом, как только он передаст гонцам твоего коня. В ответ Лал Сингх отдал приказ о казни моих посланных. Его палач поспешил, моих людей казнили слишком скоро! А я не прощаю смерти моих людей. И будет моя месть также скорой. Я знаю, предатель Лал Сингх не осмелится вывести своих трусливых воинов навстречу моим всадникам. Должно быть, он запёрся в своём дворце в Лалгандже. Но мы возьмём приступом его гнусное логовище! Его сыновья будут казнены, его жёны и наложницы будут проданы как рабыни. А твой конь будет возвращён тебе. Надеюсь, Лал Сингх приказал обращаться с ним хорошо! — Мубарак усмехнулся...

Юсуф помолчал недолгое время, затем спросил с некоторой робостью:

   — Прости меня, мой господин, и я желал бы участвовать в этой битве!..

   — А ты хитёр! — Мубарак засмеялся громко.

   — Я порою могу быть умным на такой манер, — отвечал Юсуф.

И теперь они засмеялись оба...

Лалгандж представлял собой маленький городок, строения которого расположились вокруг дворца правителя. Дома оказались пусты; жители, узнав о приближении всадников Мубарака, бежали, унеся всё ценное из своего имущества, и нашли убежище в окрестных лесах. Мубарак приказал своим людям не грабить оставленные дома и не поджигать:

   — Лалгандж сделается нашим городом! — сказал Мубарак. — Его жители возвратятся и будут платить нам дань. Но дурно для нас, если они будут нас ненавидеть! А дворец гнусного язычника Лал Сингха я отдам вам, братья мои, на разграбление; и каждый из вас возьмёт столько золота, серебра, драгоценных камней и дорогих тканей, сколько сможет увезти! Всех рабов Лал Сингха я также отдаю вам, братья мои!.. Я знаю, вы не станете помехой друг другу!.. Я верю в храбрость и благородство моих воинов!..

И тотчас раздались крики:

   — Да живёт наш предводитель Мубарак!

   — Да здравствует Мубарак долгие и счастливые годы!

   — Да продлит Аллах годы благородного Мубарака!

   — Да живёт долгие годы щедрый Мубарак!..

Офонас и прежде, в Твери ещё, разное видывал. И походы воинские, и казни. Но всегда он бывал жалким зрителем или возможной жертвой; всегда боялся за свою жалкую жизнь. Лишь ныне он сделался полноправным участником военного похода. Более того, он — причина этого похода. Ведь ничего бы не произошло, если бы у Юсуфа не отняли коня! А может быть, и произошло бы! Может, конь Гарип — всего лишь повод; а не увёл бы Лал Сингх коня, другое случилось бы для возможности похода... Но и не стоило раздумывать!..

Пехотинцы Лал Сингха окружили дворец, защищая подступы к этому большому строению. Всадники Мубарака разделились. Одни принялись теснить воинов Лал Сингха; другие пробежали назад и уже карабкались на стены.

Если бы пехотинцев было множество, они, без сомнения, сумели бы справиться с всадниками, окружив коней, налетев множеством и убивая коней, стаскивая всадников с седел, работая ножами и не покладая рук. На место одного убитого пехотинца вставали бы десять живых. Но Лал Сингх не имел такого множества пехотинцев. Часть всадников Мубарака вытеснила воинов Лал Сингха от ворот дворца и смяла конной атакой. Наконец воины Мубарака разбили ворота камнями, потому что створки ворот были сделаны из дерева.

   — Берите живым Лал Сингха! — кричал Мубарак. — Берите его живым!..