Купцы толковали о магнитных скалах, кои могут притянуть все железные части корабля. Оттого и железных гвоздей не употребляют. Заодно припоминали и другие морские диковины: один торговец всё говорил о морских женщинах-чудовищах: выплывают из морских волн, совсем нагие, а хвост как будто у рыбины большой. И натягивают тетивы луков и пускают стрелы, убивают всех, кого на палубе завидят...

Пришлось заплатить две золотые монеты хорошего чеканного золота и две монеты — за провоз коня. Ведь из Хундустана везут пряности, ткани, краску индиго, а везут в Хундустан коней. Это все знают. И везут коней с Ормузского пристанища, там их грузят на корабли. Везут верховых коней для путешествий и быстрой езды, везут их из Аравии и Персии. Боевых коней везут из степей Золотой Орды, в бою покрывают их кольчугой. В степи лошадь возможно купить за восемь, а то за десять динаров, и гонят к Ормузу. Иной раз перегоняют табуны по шесть тысяч лошадей, и на каждого купца приходится по сто, а то и двести коней. Говорили, степной конь идёт в Индии за сто динаров, а лучшие кони идут по шестьсот динаров, а то и дороже. Говорили, до тысячи динаров может доходить цена. А в Индии для коней место дурно, мрут. Иной индийский правитель покупает всякий год до тысячи лошадей, да столько же и братья его накупят. А к концу года, глядишь, сотня коней в живых осталась, другие все околели. А конюхов и коновалов сведущих купцы — торговцы конями — стараются не допускать до хундустанских конюшен; выспрашивают, что делаешь, не коновал ли ты; могут и убить...

   — Глупые это слухи! — сказал один из купцов. — Всех конюхов да коновалов не перебьёшь. Да и не слыхано такое, чтобы за один год до тысячи лошадей околевало...

   — Надобно ещё, чтобы кони выдержали морское путешествие! — вмешался другой купец. — Сколько их там околеет в индийских конюшнях — это уж неведомо. А в море кони мрут, правда это...

Офонас снова затосковал. Думал о Микаиле. Где сейчас Микаил? Отыскалась ли девушка, дочь индийского купца? Повидается ли с царевичем Офонас?.. Да и с конём Гарипом свыкся Офонас-Юсуф. Везёт он коня для продажи, для расставанья его с конём, а всё жаль было бы коня такого, выкормленного, выхоленного своими руками, зря загубить... Будет Офонас в пути морском только и думать, что о Гарипеконе, беречь его, кормить из своих рук...

По воде большой — рябь сильная, будто огненное покрывало, сотканное из огней мерцающих... И Офонас вспоминает индийского купца, как тот рассказывал царевичу Микаилу о сожжении своих отца и матери...

«...да в Сари жил месяц, в Мазандаранской земле. А оттуда пошёл к Амолю и жил тут месяц. А оттуда пошёл к Демавенду, а из Демавенда — к Рею. Тут убили Хусейна, из детей Али, внуков Мухаммада, и пало на убийц проклятие Мухаммада — семьдесят городов разрушилось.

Из Рея пошёл я к Кашану и жил тут месяц, а из Кашана — к Наину, а из Наина к Йезду и тут жил месяц. А из Йезда пошёл к Сирджану, а из Сирджана — к Тарому, домашний скот здесь кормят финиками, по четыре алтына продают батман фиников. А из Тарома пошёл к Лару, а из Лара — к Бендеру, то пристань Ормузская, и тут море Индийское, по-персидски дарья Гундустанская. До Ормуза-града отсюда четыре мили идти морем.

А Ормуз — на острове, и море наступает на него всякий день по два раза, Тут провёл я первую Пасху, а пришёл в Ормуз за четыре недели до Пасхи. И потому я города не все назвал, что много ещё городов больших. Велик солнечный жар в Ормузе, человека сожжёт. В Ормузе был я месяц, а из Ормуза после Пасхи в день Радуницы пошёл я в таве с конями за море Индийское».

Минуло более седмицы. Доплыли до Моската, что подвластен мелику Ормуза. Десять дней шли до Моската. Ветер был слабый. Купцы говорили, что при сильном ветре за три дня дошли бы!..

В этом же караване судов плыли на других кораблях венецианский купец Никколо Конти, оставивший описание своего путешествия торгового, и юный ибн Маджид, тот самый «мавр из Гуджарата», что сделался позднее лоцманом кораблей португальского Васко да Гамы... Любопытно было бы свести этих людей известных с Офонасом, заставить их говорить друг с другом в нашем писании, и чтобы читали их занятные и поучительные речи, записанные, и дивились бы... Но, право, не хочется измысливать такую измыслицу. И потому оставим каждого на его корабле и с его участью. И пусть Офонас-Юсуф плывёт, беседуя более всего с бессловесным конём Гарипом... Кто ещё соединяет в себе столько бессловесного ума и чистой доброты? Кто, если не конь?!..

Утро начинается с того, что вычерпывают воду. Офонас, он, пожалуй, самый сухопутный из всех, что плывут в караване. Русы — люди сухопутные, они кораблей не любят, большой воды побаиваются. Офонас глядит, как вычерпывают воду; страшно ему, а если потонет корабль... Но Офонас не выказывает своего страха. Соромно! Приметят — поднимут на смех...

Гребцы — истинные мученики. На скамьях, полуголые, потемнелые от солнца, напрягают силы...

А для купцов беда — качка. Не заснёшь, качает, мотает из стороны в сторону, дёргает... Мутит от этой качки. Изо рта зелёная слизь выходит с болью в горле…

Иные купцы прижимают к носам маленькие серебряные сосуды, наполненные благовониями. От гребцов и моряков несёт мучительным смрадом, будто живым гниением... Офонас не запасся благовониями для такого случая и потому терпит...

А тут ещё нежеланные соседи путников — блохи, пауки, странные неведомые насекомые... А крысы!.. Морские крысы... Порою они казались истинными хозяевами на кораблях... Против длиннохвостых спасения не сыскивалось. На кораблях рассказывали о них страшное и таинственное. Говорили, будто крысы способны обращаться в людей. Одна история рассказанная была особенно страшна. Офонасу после вспоминалась эта история, когда он оставался, случалось, ночами сам с собою один на один.

В этой истории рассказывалось о юноше, который впервые в своей жизни плыл на корабле своего отца. В бурю корабль потерпел крушение. Все погибли, а юноша спасся, уцепившись за обломок доски. Долго носило его по морю, в волнах. Силы его всё более истощались. Ему чудилось, будто он вот-вот умрёт, погибнет от голода, холода волн и жара солнечного неба. И вдруг показался корабль вдали. Корабль приближался. Юноша, теряя последние силы, замахал руками. Затем догадался, что делать; снял с себя мокрую рубаху и махал рубахой. Ветер вскидывал рубаху кверху. Корабль приблизился. Юноша криком принялся призывать на помощь. Но никто не откликался. Вот корабль подплыл совсем близко. Но никто не отзывался на отчаянные призывы. Юноша оставил обломок доски, спасший его, и, бросившись в воду, поплыл к кораблю. С неимоверными усилиями он взобрался на палубу. Но никто не встретил его, никого он не увидел. Корабль казался безлюдным. И внутри никого не было. Юноша не заметил и следов пищи. Это очень опечалило его. Но зрелище, каковое вскоре открылось его глазам, опечалило его ещё более и устрашило. Он увидел много скелетов. И один из них оказался прикован цепью. В ужасе смотрел юноша на это страшное зрелище. Он не знал, что же ему делать теперь: снова броситься в воду или остаться на этом страшном корабле. Он увидел на палубе две малые лодки и подумал, что лучше уж метаться по волнам в малой лодке и грести самому, нежели оставаться на корабле без гребцов. Но несчастный был совсем обессилен и потому решил отдохнуть на безлюдном корабле. «Сейчас у меня нет сил грести, — думал он, — в лодке я непременно погибну. Лучше уж я приду в себя на этом корабле, а если корабль потонет, стало быть, моя судьба — погибнуть в море». И он остался на корабле. Попытался он снова заняться поисками еды, но ничего не мог отыскать. Он лёг в одном из внутренних помещений на груду одеял и задремал. А когда проснулся, увидел, что стемнело. Он чувствовал, что корабль едва покачивает на волнах. Он был настолько голоден, что перед глазами темнело. И внезапный шорох наполнил его сердце надеждой. Приподнялся юноша и посмотрел в угол, откуда слышался шорох. И разглядели его глаза огромную крысу. Она шевелилась в углу, будто барахталась. Юноша сам не понимал, что же он творит, и, собрав последние силы, он кинулся в угол, и ему удалось схватить чудовищное животное. Далее он уже не сознавал себя. Голод правил его телом и разумом. Несчастный рвал свою добычу руками и раздирал ногтями. Крыса визжала и завывала. Она всё ещё оставалась жива. Лицо его было залито кровью животного. Он пожрал крысиную голову, не выплюнув ни зубов, ни усов, ни жёсткой щетины. Своими зубами он разорвал брюхо крысы, уже мёртвой и безмолвной, и пожрал её внутренности и трёх детёнышей, уже почти готовых к рождению. Чувство насыщения одолело его. Ощупью в темноте он вернулся на груду одеял, упал на них и заснул без снов, будто провалился, рухнул во мрак.