А времени было в обрез. На случай если собрание скажет «да». Великий Клешневидный Оглушитель уже монтировал прибор перехвата по чертежам, присланным с Марса вместе с просьбой. Огайо находил сложившееся положение весьма неловким. Он не был готов решать судьбу Земли и Солнечной системы.
Но сейчас возникла новая трудность. Собрание шло не так, как надо. Иначе говоря, слово взяла Шикарная Ленивая Конфетка.
Конфетка, несомненно, заслужила свой чрезвычайно похвальный эпитет «ленивая». За всю жизнь она не ударила пальцем о палец. Но слово «конфетка» подразумевало сексуальную привлекательность. Может, Конфетка и считала себя привлекательной. Но больше так не считал никто. Однако это было еще не все. Пример Конфетки показывал, во-первых, что даже самое лестное пурпуристское имя может быть придумано в насмешку и, во-вторых, что члены секты, столь искушенные в словесных играх, могли совершенно этой насмешки не замечать. К тому же у Конфетки было самолюбие, и не маленькое, и ни у кого не хватало духу посоветовать ей на время сменить имя.
Она была одной из немногих пурпуристок, понявших призыв раздеться догола и выкраситься в пурпурный цвет буквально, хотя, бесспорно, принадлежала к большинству членов секты, которым лучше бы вообще никогда не раздеваться и уж, конечно, не краситься в красный цвет. Впрочем, Огайо признавал, что ее внешность вызывает потрясенное молчание, а ведь это и провозглашалось целью в первом манифесте Обнаженного Пурпура. И Конфетку это устраивало, поскольку она была одной из самых рьяных и догматичных последовательниц учения. Но молчание молчанию рознь.
Сегодня вечером она была на редкость в отличной форме и кричала так, что временами переходила на визг. Она стояла во всем своем великолепии в чем мать родила, с кожей цвета спелой сливы, и метала громы и молнии.
– Пусть подыхают! – гремела она. – И земляне, и эти чертовы салаги в Солнечной области, все! Своей агитацией-гравитацией они загнали нас в эту дыру. С какой стати мы должны им теперь помогать? Сейчас, когда у нас появилась такая прекрасная возможность осуществить идеалы пурпуризма. Мы должны делать лишь то, что положено пурпуристам. То есть ничего. Ни вот столечко.
– Но харонцы совсем не похожи на пурпуристов, – заметил Прохладный Ветерок. Перебранка между Ветерком и Конфеткой могла длиться часами. – Они чего только не делают. Мы стремимся вернуться к природе, а она уж сама исполнит свое предназначение: энтропия приведет Вселенную к хаосу. Я просмотрел кучу данных, и. Конфетка, в этих харонцах нет ничего естественного. У нас дома, в Солнечной системе, извините, в Солнечной области, они распиливают на части планеты. Спроси меня: «Что, это мать-природа так делает?», – и я отвечу тебе: «Нет!». Я предлагаю выполнить просьбу для быдла на Земле и пижонов из Солнечной области, пускай они попробуют прикрыть харонскую лавочку.
– Ах, оставь этот бред. Ветерок, – ответила Конфетка. – Эти харонцы – ультрапурпуристы, пурпуристы с головы до пят. Ты хочешь знать, что они делают, я тебе открою. Они сдирают с Земли технологическую шелуху. Они помогают воцариться энтропии, чтобы природа погрузила нас в благословенный хаос. Посмотри на Землю. Спутники пропали. Ракеты почти все пропали. Космические дома, кроме нашего, все пропали, пропали, пропали. Нам надо просто тут отсидеться и не трепыхаться, а тем временем харонцы разберутся с землянами, и быдло снова вернется в хижины! А потом и на четвереньки опустится! А после того как накроют этот «Святой Антоний», мы все равно ничего не сможем сделать. В Солнечной области харонцы тоже крушат подряд всю технику. Вот идеал пурпуризма! Подчиниться природе! Братья и сестры! Мы поем эту песню с тех пор, как слой пурпурной краски впервые покрыл нашу кожу. Теперь Земля пляшет под нашу дудку, и Солнечная система тоже, а Прохладный Ветерок хочет сменить пластинку, потому что боится потерять какую-то чепуху. Кто не с нами, тот против нас!
Огайо Шаблон Пустозвон откинулся на спинку грязного, старого кресла и несколько раз моргнул. Удивительно! Ему приходилось мысленно переводить этот бред на нормальный земной язык. Он вдруг обнаружил, что больше не мыслит пурпуристскими терминами, а думает обычными словами. Возможно, он слишком долго торчал в центре связи вместе с Оглушителем (Фрэнком). Искусственные обороты странно резали слух Огайо. Когда-то эти речи казались ему умными, а сейчас он видел в них лишь идиотскую напыщенность, и это раздражало. К тому же выступавшие слишком громко орали. Может, его душа пытается что-то ему подсказать?
– Ты жаждешь крови, Конфетка? – спросил Прохладный Ветерок. – А если все в этом космическом доме, включая тебя, откинут копыта, потому что по твоему совету будут просто сидеть и протирать штаны?
Шикарная Конфетка окинула его свирепым взглядом.
– Мы все умрем, Ветерок, – презрительно проговорила она. – По этой причине мы и призываем наших братьев и сестер стремиться к Бессмысленной Цели. Бесполезно бороться против энтропии. Грядет тепловая смерть Вселенной, и…
– Эй, кончайте это филособлудие, – отважился прервать ее голос из заднего ряда. – И ты, и Ветерок. Все это мы уже сто раз слышали, хватит нам пудрить мозги. Огайо, какое у тебя мнение?
– Никакого мнения, одни сомнения. Кому отдать предпочтение.
Жаргонные словечки так и сыпались у него с языка, но он остро ощущал их фальшь. И Ветерок, и Конфетка были оба правы. С точки зрения философии пурпуризма, надо было устраниться и ничего не делать, ведь крушение старой, прогнившей земной цивилизации неизбежно.
Но вся корявая практика пурпуризма доказывала, что его цели утопичны, причем намеренно утопичны.
Такой была первоначальная задача пурпуризма. Поразить людей, чтобы они лишились благодушия и вспомнили, что мир не таков, каким мог бы быть. Пурпуризм должен был предложить людям цель, к которой можно тянуться, но до которой нельзя дотянуться, и таким образом подстегнуть их мысль. Если общество отвергало человека за самостоятельность мышления, он отворачивался от общества. Без сомнения, это было похвально и давало надежду на будущее. Огайо оглядел переполненную комнату. А какая цель у этих людей, кроме той, чтобы попасть на сегодняшнюю вечеринку? В Тихо не осталось ничего от пурпуризма. Его выхолостили, сохранилась лишь игра словами, но для чего она, когда никто не помнит о главной цели пурпуризма. Это не дело. Да, пурпуристами всегда двигал гнев, но когда-то была еще надежда. Правда, это было давно и не здесь, а теперь все забыто и испорчено психами из Пурпурной исправительной колонии Тихо. Надежда убита.
Колония Тихо. Вот причина всего. Если распространить среди уголовников в третьем поколении вероучение, цель которого – развитие личности, что останется от этого вероучения, кроме агрессивно-самовлюбленной болтовни? «Хватит, – думал Огайо. – Довольно нам носить клеймо Тихо: Пора вернуться к старым обычаям, прежние пурпуристы имели настоящую цель, хотя и не выпячивали ее напоказ. Гнев должен сочетаться с надеждой».
Настал серьезный миг, слишком серьезный, чтобы играть словами. Огайо кивнул: он принял решение. В конце концов ни одна философия не одобряет самоуничтожения. И пурпуризм не исключение.
– Оказывается, ты великий Пустозвон, Огайо, – язвительно сказала Конфетка. – Сидишь и киваешь. Никаких мнений, никаких мыслей. Это не по-пурпуристски.
Ее слова совершенно взбесили Огайо. Конфетка всю жизнь ни на шаг не отступала от ортодоксального пурпуризма.
Но за пределами космического дома лежала подлинная Вселенная, и она не очень соответствовала философии пурпуризма. «Пора устроить этим людям испытание действительностью», – думал Огайо. Он решил говорить обыкновенным языком. Может быть, это произведет на них впечатление.
– Ладно, пусть мы поступим по-твоему. – Его голос изменился, стал немного тише. – Конфетка не хочет говорить о том, что умрут реальные люди, что человечеству грозит полное истребление, потому что это не укладывается в ортодоксальные пурпуристские взгляды. Хорошо, мы не будем об этом говорить. Но если вы и вправду думаете, что мы одни из всего человечества заслуживаем спасения, то учтите, что мы умрем вместе со всеми. Если Земля погибнет, мы тоже погибнем. Можете назвать меня старым зябликом. – «Черт, опять сбился на жаргон». – Нам нужна Земля. Мы не способны обеспечить себя пищей или запустить собственные машины. Мы не умеем заботиться о себе.
