Надо идти к гостям — Чонгук поздоровается и снова утащит лису куда-нибудь, где можно будет целовать и не насыщаться. Альфа ведет Мина за собой, но Юнги отпускает руку у окон и остаётся любоваться ночным городом под ногами, пока Чонгук общается с гостями. Чимин постарался. Вечеринка отличная, фуршетные столы валятся от обилия изысканных закусок, а дорогой алкоголь льется рекой. Сам Чимин порхает между гостями, весело щебечет с знакомыми и с честью справляется с ролью хозяина вечеринки. Вот только Юнги прекрасно замечает бросаемые омегой совсем не невинные взгляды на Риза, видит, как альфа не реагирует или старается не реагировать. Юнги не понимает Чимина — он знает, что любовь, если это конечно любовь, не подконтрольна, но все равно Юнги сложно понять, чем руководствуется Чимин, зная отношение брата ко всему этому.

Юнги тянется к принесенному ему стакану апельсинового фреша, когда видит, как Риз уводит Чонгука в угол комнаты и что-то озабоченно ему говорит. Чонгук легонько кивает в ответ, а потом Риз передает ему небольшую коробочку, кажется подарок, потому что коробочка украшена красным бантиком.

— В письме написано лично в руки вам, поэтому я не вскрывал подарок. Я бы не обратил на коробочку внимание, если бы не приписка — Мин Юнги. Пришло в офис, сегодня днем через курьерскую службу, — Риз смотрит на Мина в противоположной стороне комнаты и Юнги понимает, что что бы ни обсуждали альфы — это касается именно его. Омега съёживается от последующего взгляда Чонгука и залпом выпивает свой сок.

Чон с коробочкой в руках скрывается в сигарном клубе, Риз следует за ним. Минут через десять Юнги вызывают туда же. Провожаемый озабоченным взглядом Чимина, омега следует за охраной своего альфы.

Коробочка разорвана и на столе, Чонгук уже без пиджака, стоит прислонившись к окну с руками в карманах и смотрит так, что Юнги теряется. Путается в этой вмиг размывшейся реальности, кожей чувствует, что в ней лучше раствориться, лучше закончить всё до… потому что на дне черных зрачков Чонгука четко отражается то самое «после». И даже воздух в комнате тяжелеет, пропитывается запахом страха, он забивается мерзкой слизью в легкие, и Юнги его не выплюнуть. Чонгук смотрит так, что омега прикрывать раны не успевает — одним взглядом вспарывает кожу, сдирает с него живьем, и Юнги пока не знает, как и где, но он однозначно проебался. Остались секунды, и наступит конец.

— Я получил самый главный подарок на свой день рождения, — Чонгук кивает на столик. — Мне он не понравился.

У Юнги дежавю. Он прекрасно узнает этот тон, и ничего хорошего он не сулит. От мороза в его голосе Мин коченеет, путается в собственных ногах, но подходит к столику. Он видит разбросанные по нему фотографии и сразу же прикрывает глаза. Лучше бы не видел, но уже поздно. Юнги на коленях перед каким-то альфой, которого видит впервые на фото, Юнги в кофейне с Техеном, фото сделано через улицу, но кто на нем — ясно, как день.

— Чонгук… — тишина разрушает, впившиеся в него глаза альфы добивают. — Я… мне что-то подсыпали.

— Банально, но я готов выслушать, — альфа отталкивается от окна и подходит к застывшему у столика омеге. — Расскажи мне, почему мой омега отсасывает другому альфе, и почему мой омега встречается за моей спиной с моим врагом.

— Я ждал там Чимина, — Юнги трудно говорить, он с трудом подбирает слова, не знает с чего начать. — А потом мне принесли мохито, больше я ничего не помню. Клянусь, я не знаю этого альфу.

— Меня не было пару дней, и что? Блядская кровь разыгралась? Решил на стороне себе ёбыря найти? — лучше бы у Юнги лопнули барабанные перепонки — слышать это невозможно. Он не выдерживает, не справляется.

— Чонгук, я бы никогда…

— То, что ты блядь, я уже понял, но Техен? Что, блять, ты делал с Техеном?

— Мы случайно столкнулись, мы говорили о Хосоке — это его омега. Позвони ему, спроси, умоляю.

— Ты ничего не попутал, малыш, не забыл с кем разговариваешь? — голосом альфы лёд бы крошить, хотя зачем. Чонгук сейчас этим голосом с Юнги плоть срывает — кусочек за кусочком — без анестезии.

Мин открывает и закрывает рот, отчаянно ловит воздух, не может сказать ни слова, да и стоит ли… Чонгук не верит.

— Чонгук, — Мин вздрагивает от голоса, влетевшего в комнату Чимина. — Там гости спрашивают… Что происходит? — омега подходит к столику и тянется к фотке с Техеном.

— Чимин, пожалуйста, расскажи ему, что было тогда в кальянной. Он не верит мне, — молит его Мин.

— Техен? — Чимин ошарашенно смотрит на фото и не реагирует, на дергающего его за руку Юнги. — С моим бывшим? Серьёзно? — омега зло отталкивает Мина и идет на выход.

— Пойдем, прокатимся, — Чонгук обходит Мина и тоже идет на выход.

— Пожалуйста, — Юнги с места не двигается. — Поверь мне.

Юнги летит в пропасть вниз головой, не за что ухватиться, зацепиться, он уже слышит звенящий в ушах ветер, видит поглощающую темноту, в которую несётся со скоростью двести восемьдесят километров в час, но не видит дна. Построить бы вокруг себя стены со звукоизоляцией и запереться. Спрятаться бы, никому ничего не объяснять, не убеждать, просто исчезнуть, но не в этой жизни: Чонгук кивает своим альфам и, Мин заметив, что они идут к нему, сам следует на выход.

Чонгук не понимает, что именно он чувствует. Он привык к ярости и узнает эту подкатывающую к горлу желчь за секунду, но сейчас он чувствует не только ярость. Он чувствует горечь от потери. Потому что Чонгук потерял то, чем никогда и не обладал. Чонгук думал, что приручил, что сделал своим, поставил клеймо, присвоил, но Юнги как песок в Сахаре: он просачивается сквозь пальцы и утекает. Пусть глаза и уши альфы им забиты, пусть он сидит в легких, наполнил их до отказа, но его все равно не удержать, не привязать. Юнги сделал выбор, осознанно пошел на предательство и измену. Лису не надо заново знакомить с Чонгуком, не нужно предупреждать о нём, предостерегать — он и так все знает, он многое видел своими глазами, прочувствовал на своей коже, но все равно перешел эту черту, все равно сделал шаг. Осознавая. И это выбешивает на раз. Срывает все тормоза, все триггеры, взрывает заходящееся в бешенном ритме сердце и заставляет время остановиться. Для Чонгука. Всё замирает, зависает на этом небольшом временном отрезке, где Чон прижав к себе омегу, говорил, что скучал, может быть сказал бы еще что-то, но хвала высшим силам, что удержался, что разум не окончательно потонул в этих лисьих глазах. Чонгук ставил эксперименты, разрывал свою голову копошащимися там мыслями о хрупком пареньке поселившемся в нем, проверял себя, втирал его под кожу дозами, сам не верил в то, что он чувствует к омеге, в то, что это большее, чем секс. Ему сложно объяснить свои чувства, еще сложнее их признать, но они есть и дальше глупо отрицать. А тут судьба сама решила распорядиться, она вовремя остановила Чонгука, показала ему, насколько даже он может быть ослеплен. Чонгук боялся иметь слабости, и теперь он больше их иметь не будет. Лимит исчерпан. Юнги — лживый, двуличный омега, которому оказалось всего мало, а Чонгук знает, как с такими поступать. Он похоронит сегодня все свои чувства к лисе вместе с ним же в одном гробу.

***

Юнги будто во сне. Все краски, огни, машины — всё размыто. Он сидит на заднем сиденье внедорожника и невидящими глазами смотрит в ночь за окном. Кажется, усталость достигла своего апогея. Не хочется ни бороться, ни доказывать что-то, ни говорить. Ничего. Хочется прикрыть веки, откинуться назад и уснуть — вечным сном. Юнги обесточен. Из него вырвали всё, что хотя бы иногда напоминало ему, что он человек, кто-то сыграл с ним в плохую шутку, кто-то так подло поступил, и главное, черт разберет, зачем и для чего. Юнги — выжженная пустошь, подыхающая без людского понимания и тепла ненужная вещь, выброшенная на обочину. Точнее инструмент, которым воспользовались и толкнули в руки своему палачу. Чонгук не позволил объясниться, не дал нормально рассказать, что же все-таки произошло. Юнги не знает, от чего хуже — что он умрет вместе с ребенком, или что его так и не выслушали в стопятисотый раз. Оставили кричать и доказывать, попутно строя между ним и собой стену, не дали даже шанса…