Юнги лежит на спине и изучает потрескавшуюся штукатурку на стенах и потолке. Он даже не меняет позы, когда входит альфа. Даже не смотрит в его сторону. Вычисляет его только по запаху. Король города решил навестить того, кого сам же и наказал. Намджуну можно все. Даже зайти в камеру к заключенному, хотя по уставу это не полагается. Альфа проходит к противоположной от омеги стене и опускается на скамью. Юнги выглядит паршиво. Он лохматый, измученный, с темными кругами под глазами: непонятно от размазанного карандаша или просто от того, что вымотался.
— Если ты пришел спросить, как мне спалось, то отлично. Можешь не беспокоиться, — говорит Мин и поворачивается лицом к стене. Намджуна не хочется ни видеть, ни слышать.
— Я пришел поговорить, — устало говорит Ким, словно и он не спал всю ночь. — Это единственное место, откуда тебе не сбежать. Так что тебе придется меня выслушать.
Юнги расковыривает в стене дыру пальцем и сам не понимает, почему под веками так сильно жжется. Словно кто-то раскрошил стекло и посыпал на глазницы. Ужасно хочется плакать. Хорошо, что он лежит спиной к альфе, Юнги не позволит ему увидеть его состояние. Омега устал. Так, как никогда до этого. Устал от борьбы с собой, от борьбы с альфой, от вечной борьбы дожить день до конца: лишь бы дотянуть до следующего, лишь бы положить голову на подушку, а потом заново, начать все снова, и все часы в сутках уговаривать себя не сломаться. Хотя хочется. Хочется расслабиться, отпустить себя, позволить этим стягивающим и удерживающим его чем-то целым узлам лопнуть, и растечься по полу кровавым месивом пропитанным болью. Такой сильной, что лучше не подходить - прошибет.
Юнги даже начинает нравиться тут, за решеткой. Можно лежать весь день, никого не видеть, не слышать, не иметь связей с внешним миром и тихо угасать. Раньше Мин боялся одиночества, бежал туда, где люди, а сейчас одиночество превратилось в верного друга, с которым можно не лгать, не притворяться и не скрывать своих чувств. Намджун, правда, продлиться одиночеству не позволил.
Снова пришел и снова вырывает Юнги из его объятий. Он всегда появляется вот так и за секунду разрушает все то, что успел отстроить омега в его отсутствии. А потом уходит. Оставляет после себя дымящиеся руины, что-то, что даже вблизи не напоминает уже Юнги, и уходит. И так раз за разом.
Мин сглатывает комок в горле, еще больше вжимается в стену и, стараясь не выдавать дрожь в голосе, говорит:
— Я бы тебе похлопал, вот только сил нет. Отличный был ход, я оценил. Каждый раз, когда я думаю, что ты больше уже не извратишься, ты меня удивляешь. Браво. Чего ты хочешь от меня? — голос у Юнги треснутый, прерывающийся.
— Тебя.
Намджун даже не задумывается, а Юнги больно кусает губу и часто-часто моргает, лишь бы не разрыдаться и не затопить все вокруг своими слезами. От каждого слова альфы хочется биться головой о стену и наконец пробить ее уже. Борьба внутри омеги вот-вот дойдет до пика, и его разнесет, тогда Юнги точно не соберет себя воедино.
Но Намджуну этого мало, он добивает:
— Я не могу без тебя. Не могу и не хочу. Я буду сейчас звучать как чудовище, но я хочу тебя себе, даже если ты не хочешь. Даже если ты ненавидишь меня и так и не сможешь простить, я уже не говорю о том, что ты когда-то ответишь мне взаимностью. Ты будешь убегать, будешь сопротивляться, ты ведь по-другому и не умеешь, ты не сдаешься, а я буду раз за разом находить тебя, буду делать тебе больно осознанно-неосознанно. Это не может так больше продолжаться. Вся моя агрессия по отношению к тебе, все последние поступки, они исходят именно из того, что ты не мой, а я не могу смириться с этим. Не могу принять тот факт, что ты можешь быть с кем-то другим, можешь быть не моим.
Внутри Юнги по одному оголяются нервы, он комкает в кулак футболку на груди, часто дышит и усиленно трет пальцами стену, лишь бы позорно не разреветься.
— Я прошу тебя, прими мое предложение. Это настолько ненормально, что я сам не знаю, что с этим делать.
Намджун до побелевших костяшек сжимает края скамейки, каждое слово дается с огромным трудом, альфа понимает, что звучит отчаянно жалко, но он должен решить этот вопрос здесь и сейчас.
Юнги слушает его и не верит. Этот альфа и понятия не имеет, о чем он говорит. Да, он скотина, и он урод, каких еще поискать, но Юнги любит его. Пытается, правда пытается, забыть, стереть из памяти, переключиться на что угодно, только бы не думать о Намджуне, но не выходит. Несмотря на все, что между ними было, Юнги любит его. А Намджун думает, что нет. И это даже смешит омегу. Юнги садится на скамейку, утирает тыльной стороной ладони глаза и смотрит на альфу. Намджун вроде трезвый. И он точно не спал этой ночью: он выглядит измотанным, да и одежда на нем вчерашняя. Ким сидит, вытянув ноги и скрестив руки на груди. На Юнги он не смотрит, а уставился в видимую только ему точку впереди.
— Я тебя не понял. Я вообще не понимаю, чего ты хочешь? — Юнги собирает остатки сил и вопросительно смотрит на альфу.
— Я хочу, чтобы ты переехал ко мне. Хочу, чтобы ты официально стал моим омегой. Хочу, чтобы ты был рядом со мной. Был моим, — Намджун наконец-то отрывает взгляд от стены и смотрит на Мина.
— Типа оформить отношения? — сказать, что Юнги в шоке — ничего не сказать.
— Да, — Мин аж воздухом давится от лаконичного ответа альфы на свой вопрос.
— Да ты болен! — Юнги встает на ноги и нервно ходит по камере. — Ты что, сумасшедший? Ты меня пугал, бил, насиловал! Ты уничтожил мою семью! Мой отец проходит по делу, связанному с твоим картелем! О чем ты вообще говоришь? На каких основаниях ты мне такое предлагаешь? — Мин переходит на крик и даже привлекает внимание охраны, ходящей по ту сторону от решетки.
— Я люблю тебя.
— Что? — Мин осекается и медленно опускается обратно на скамью.
Юнги обхватывает себя руками, прижимает колени к груди и даже не пытается унять пульсирующие будто от разряда тока внутренности. Намджуновское «я люблю тебя» мигает красной неоновой вывеской в голове, и омеге приходится усиленно жмуриться, чтобы перестать видеть эти слова. Три слова одним махом стирают все «до». Будто это не Намджун, который собственноручно затолкал в глотку Юнги гранату и заставил ее проглотить, и омегу разорвало так, что ходи и собирай кровавые ошметки по всему городу. Это с виду Юнги непробиваемый вовсе, цельный гранит, но если присмотреться, он весь в трещинах, весь в зияющих пустотой черных дырах. И сейчас из этих расщелин идет свет. Сперва слабо мигает, еле пробивается, но с каждой секундой все больше и больше заполняет нутро, и Юнги кажется, что он светится изнутри. Мин прикрывает лицо ладонями и пытается заново закрыться в панцире напускного равнодушия.
— Это не мой выбор. Если руководствоваться разумом, то это ненормально, и вообще я бы никогда в жизни не полюбил такого, как ты, — Юнги возмущенно восклицает, но рот открыть ему не дают. — Позволь договорить. Ты избалованный, неконтролируемый, безбашенный омега. Я бы в жизни не подумал, что все выйдет так, как вышло. Когда я впервые тебя встретил, мне просто хотелось поиграться. Ты же красивый, — хмыкает альфа и зарывается пятерней в свои волосы.
— Даже если бы не пришлось брать тебя в заложники и использовать в войне с твоим отцом, я бы все равно тебя заполучил. Ты меня интересовал в то время только как омега, которого мне хотелось трахнуть. А потом… потом все пошло не так. Я сам до сих пор не понял, как вообще такое случилось. Ты неправильный, и именно в это я и стал влюбляться: в твою неправильность. Ты ведь не лезешь ни в какие рамки, ты разрушил все мои принципы, все, во что я свято верил, ты перекроил мое нутро, поменял мышление. Ты ведь всего лишь ребенок, ты не видел даже и доли того, что я, не проходил весь тот путь, который прошел я, но ты смог во мне что-то изменить. И это меня пугает. Меня, того, кого ничего никогда не пугало. Я не могу нормально функционировать без тебя. Каждое слово, которое я сейчас говорю тебе, дается мне с огромным трудом, мне сложно и тяжело, поэтому постарайся понять меня правильно. Я знаю, что слишком много боли причинил, знаю, что ты прошел все круги ада из-за меня, но позволь мне исправиться, вымолить прощение, показать тебе и другую свою сторону. Я сам себя никогда не прощу за то, что делал все это время, особенно за то, — Намджун делает паузу, выдыхает и продолжает. — Что убил собственного ребенка, такое ведь не забывается, — горько усмехается альфа. — Это и есть мое наказание, и я буду мучиться с ним до конца жизни.
