А еще в мае Пятнадцатого народная власть Донецкой Республики разогнала всё казачество. Кому ультиматум, а у кого силой отняли оружие. Полетели наземь черные донские папахи. Полетели от новых ветров, да порой заодно с головой... К лету из обезоруженной "Макеевской сотни" остались в Кондратьевке десятка два приведений, а с ними и командиры: Север да Карабах. Кондрашка свела их с ума: Север назначил себя командиром батальона, присвоил себе полковника, сына Малого поставил своим заместителем, присвоив ему майора. Карабах стал директором этого Дома престарелых с единственным в нём стариком. Потом обезоруженная сотня приволокла в Дом престарелых охотничье дробовое ружье, потом установила с ним пост у дверей, потом назначила караул, потом открыли подвал и стали сажать туда тех, кто пил в карауле, и те выходили из подвала пьянее, чем были - другой караул прятал там брагу. Потом стали сажать и всех остальных, кто пил после и до караула... Это их и видел я после, в июле месяце на КПП Дебальцевской 7-й армейской бригады.
- Все самые преданные казачеству и остались! - объяснил мне за них Руслан.
Объяснил, а сам - глаза в пыль. Не дурак ведь, знает, что врёт.
А потом было что-то еще с этой сотней в Кондрашке... А потом они улетели все на Луну, или все умерли...
Развеял ветер "Макеевскую отдельную сотню". И награда ей то, что её постигло.
Всё - дым. Остались лишь люди и имена. Которым однажды в голодный год за две тарелки холодного супа, с верой лишь на слово, я продал Бессмертие. И уезжая, уже на границе с Россией, обещал еще раз: "Ребята, мне нечего на память вам подарить. Я могу оставить вам только бессмертие".
Я никогда не писал эту книгу. Это они - бойцы Новороссии, все эти годы являлись за мною в Россию, поднимая меня по ночам. Являлись за мной даже мертвыми - "Потому что, ты, обещал!"
Слышите вы, ребята?!. Мне нечем заплатить вам, кроме бессмертия. Слышишь, Орда, Синий, Японец и Зем... Вот она, Ваша книга - мой спутник ночи.
Бери, и захлебывайся воспоминаниями.
И книгу, как душу, не давай никому - порвут...
Сапожник. Был ранен осколком мины в Аэропорту в январе Пятнадцатого года. Залечил свою руку, подался снова служить. Напился, подрался, закончил всю службу, вернулся в Россию, да снова запил. Закодировался, да опять подобрал код к замку. Весь в ранах еще с Чеченской, а вся работа: зимой - такси, а летом - караси. Эх, труд! - проклятие пьющего класса...
- Сапог, - звонит ему в Россию Орда. - Куда теперь-то?
- В Сирию собираюсь. Навык теряю! - переживает он, пулеметчик, что запускает профессию.
- Сапог, мертвым деньги-то не нужны... - напоминает старик.
- Так я по тылам, - крутится пулеметчик.
- Дурак - ты! И тыл где, не знаешь, - видел его он в бою.
Связист. Ушел в Луганскую Республику к казакам в бригаду "Призрак". Там стал командиром роты, в Пятнадцатом подорвался в БМП на фугасе, и месяц валялся в госпиталях. Прислал свое фото: страшный, с синим в кровоподтеках лицом, с обгоревшею кожей, чернобородый и весь, как мумия, забинтованный. Глянешь, и первая мысль: на четвереньках полз с того света.
Дослужил до Шестнадцатого, собрался домой. Да крепко прилип к казачеству, что и дома подался туда же. Так и таскает: папаху на голове, ранение в рукаве.
- Что дальше-то, Связь?
- Работаю, - никогда ничего не расскажет.
- Казакуешь что ль?
- Та, да, - совсем по-донецки ответит Связист.
"Я или воюю. Или я пью!" ...Эх, Ива! Талантливый был бродяга!.. Напьется до горла, ружье на плечо, и - прощай, квашня, я гулять пошла. Блеснёт лишь с порога голубыми глазами:
- В моей смерти прошу винить водку, инопланетян и правительство...
И поминай, как звали.
- Куда ты, Ива? - может, успеешь вдогон.
- На Кудыкало, где Баба-Яга горе мыкала... - услышишь прощально.
В январе Пятнадцатого Ива и Док по пьяному делу "били" "укропов". Вечером, как стемнело, вышли в белых маскхалатах в Донецк, остановили таксиста, и приказали везти до врага. Таксист пытался было отбиться, отговориться, да ничего не добился, и тайной дорогой увез их на Марьинку, под город, за линию фронта. Явившись на вражеской территории, бойцы первым ходом завернули в кабак.
- У вас водка есть? Вкусная! - начал Ива с главного вопроса разведки.
И весь вечер бойцы плавали там золотыми рыбками, пока не припомнили, зачем же приехали. Позвали кабатчика и приказали звать к ним врагов:
- Сами уже не пойдем. Давай их сюда!
Тот тоже пытался было отбиться, отговориться, а понял, что бесполезно, достал телефон, позвонил украинским военным. Те не поверили, что у них дома "сепары", но, ради случая, собрались, подались в кабак, ловить "москалей". Подъехали к заведению, встали на улице покурить, позвонили кабатчику, посмеяться над шуткой:
- Зови москалей! Пусть выходят.
Кабатчик доложил Иве и Доку, что подан к столу "укроп", и ждет их на улице.
- Почем сегодня фунт человечьего мяса? - прямо от кружки пошел Ива в дверь, смеяться над шуткой.
Вышел в своем маскхалате. А там - с автоматами. Человек семьдесят. Ива смотрит на них, а они смотрят на Иву. И все не могут поверить в реальность.
- Ты, что ли звал? - кто-то с "укропов".
- Сейчас я вернусь. Оружие только возьму, - засобирался Ива обратно в кабак.
- Ну, иди, - опять из толпы.
Ива захлопнул двери, потопал к столу.
- Слышь, друг. У нас небольшие проблемы: мы попали в "котёл". И сейчас нас, кажется, будут варить, - поднимает он с лавки АК.
"Да, да..." - молча кивал за стойкой кабатчик. А Док почему-то сразу поверил, что кончились шутки:
- Где черный ход?!
"Укропы" стреляли им только вдогонку. И если б не темнота, вальнули б обоих. Но везет дуракам и пьяницам, и оба вернулись в отряд. В разорванных маскхалатах, а Ива с простреленной левой рукой, и геройским, как на медали лицом: ну, толпа, принимай попа!
- Выходили из окружения, подбили при отступлении, - озвучил Ива официальную версию. И покатил в госпиталь выздоравливать.
- Да, я его стрельнул по-пьянке, - чуть позже опроверг это Док.
В отряд Ива уже не вернулся - Орда обещал за эту историю засунуть его под топор. Из госпиталя Ива попал на "Семерку", стал там заместителем Сочи, после захвата "Семерки" подался в Луганск, потом в какое-то ЧВК, потом дальше за приключеньями, и так пропал для всех нас.
- Где он? - спрашивал я Орду.
- Для меня больше нет такого бойца - Ивы. Он умер там, еще на Марьинке. При ранении в руку. Не говори мне о нем, - так и не простил ему за это Орда.
Док. Начал в Аэропорту, был на Веселом, участвовал в штурме Дебальцево. Потом пришел "Второй Минск", и стала тоска воевать. А мирно жить уже и невмочь. Док расстался с Республикой, записался в одно ЧВК, стал ждать отправки на юг.
В Чечню - по приказу, на Донбасс - по совести, а в Сирию - за деньгами: вот и вся жизнь.
- Чё, там медом намазано? - спрашивали мы из Донецка.
- Деньги нормальные платят. Пока молодой, повоюю, - ленился он объяснять.
И вот съездил в Сирию, вернулся со своими копейками, быстро потратил, да снова туда.
- Тут не Донбасс! - по интернету слал он из желтых пустынь кадры Третьей Мировой.
И мы только присвистывали, глядя на Апокалипсис.
А потом Дока убило. В марте Шестнадцатого разнесло на фугасе в каком-то ауле. В том самом месте, где "деньги платили нормальные". Было ему двадцать восемь лет. Жил он в Челябинске. Не женат, детей нет. Идеальное мясо для мясорубки. "Поминальные" от ЧВК выданы матери.
Прощай, Док. Прощай, Ватсон. Прощай, Рома Анищенко. Ты был добрый, и это главное, что осталось теперь вспоминать.
