- Кто-то думает, Никита, что золото добывают в каменоломнях. Ерунда! Море - вот неистощимый источник золота!
- Кхм, - смущенно откашлялся бывший логофет геникона, - боюсь, Константин, твоя последняя мысль несколько сложна для меня...
- Смотри, - эпарх вынул из ножен длинный, богато отделанный кинжал. - Толедская сталь, великолепная ковка, превосходная закалка, искуснейшая отделка... Подарок одного испанского еврея, ведущего здесь свои дела. Подобный клинок можно купить у нас не менее, чем за две с половиной сотни номисм. В Толедо ты купишь его за пятьдесят. Зато у нас за пятьдесят номисм можно купить опечатанный моей печатью тюк шелка. И продать его в Толедо за те же две с половиной сотни. Понимаешь?
- Ну, торговля...
- Морская торговля, Никита! Представь себе, что толедского оружейника и коринфского прядильщика не разделяет море. Что помешает им просто поменять клинок на тюк шелка, коли стоят они примерно одинаково? И все, простой обмен - и никакого золота здесь даже не возникает. Но море, к великому счастью торговцев, разделило их. И вот уже хитрый купец покупает шелк у нас, чтобы продать его впятеро дороже за Пиренеями. Ведь шелка у нас много, а там он - редкость. Затем он покупает у подданных Альфонсо Благородного продукцию оружейников, которой там куры не клюют, чтобы с такой же прибылью продать здесь! И вот то, что без участия моря выглядело бы простым обменом без всяких выгод, оказывается теперь предприятием, приносящим торговцу просто сумасшедшие деньги, Никита! Колоссальные деньги! Этих денег хватает и для того, чтобы наполнить бездонную казну басилевса, и для того, чтобы сытно кормить целую армию моих портовых разбойников, и для того, чтобы совсем не бедствовать купцу самому!
- Но я все еще не понимаю тебя, Константин! Морская торговля всегда была выгодным предприятием. Почему тебя это вдруг так обеспокоило?
- Да потому, что Империя научилась очень ловко освобождать торговцев от излишков золота. Налоги, пошлины, сборы, поборы, 'благодарности'... На безбедную жизнь еще остается, а вот на что-то большее - уже нет. Но представь себе купцов, которые сумели избавить себя от материнских объятий Империи. Купцов, которые торгуют без налогов, пошлин, без всего того, о чем мы с тобой оба очень хорошо осведомлены. Ты представляешь, какое огромное могущество очень и очень быстро скопится в их руках? Ведь золото - это и есть истинное могущество.
- Венецианцы...! - ахнул Никита Хониат.
- Да, венецианцы. Тогда, после поражения у Траяновых ворот деваться Василию II было просто некуда. Единственный выход - просить помощи у венецианцев. И он его использовал. Что ж, их флот помог императору. За что тот и расплатился Золотой Буллой. Как же, многократное снижение торговых пошлин! Собственные пристани в Галате! Право решать все вопросы напрямую с императором, минуя голодные рты чиновников и писцов! А Хрисовулы Комнинов через сотню лет и вовсе освободили их от всяких пошлин, плохо ли?
- Хорошо... - задумчиво продолжил за эпарха Никита Хониат, - И тогда же, всего через восемь лет после получения первой Золотой Буллы, их дож впервые бросил в Лагуну золотое кольцо: 'Я обручаюсь с тобой, о Море, в знак безграничного могущества'. Стало быть, конфискации и аресты венецианцев тридцать лет назад были...
- ... бессмысленны! - оборвал эпарх неспешную мысль Никиты. - Они запоздали лет на сто. К этому времени Империя уже ничего не могла противопоставить тому могуществу, что успели набрать эти купчишки. Так что, севшему на трон Исааку Ангелу не оставалось ничего, кроме как подтвердить все их привилегии и возместить понесенные убытки.
Под навесом повисло молчание, казалось ничуть не нарушаемое ревом Арены и треском колесниц, как раз в этот момент попавших в завал. Крики раненных, ржание коней, ругань служителей, растаскивающих сцепившиеся упряжки - все это было где-то там, далеко. За столом же царило молчание тяжело обдумывающих все сказанное и услышанное мужчин.
- А скажи мне, мой мудрый друг, - прервал, наконец, тишину эпарх, - на что бы ты направил в первую очередь свое могущество, будь ты дожем Венеции? Вот представь себе: уже накоплены огромные богатства, уже выстроен крупнейший торговый и сильнейший военный флоты, уже подмята под себя немалая часть морских торговых путей... Просто поставь себя на место венецианцев. Что бы ты сделал, имея все это?
- Я сделал бы все, - медленно и как бы не веря самому себе проговорил Никита, - чтобы уничтожить Империю. Это единственная надежная гарантия того, что мое положение не пошатнется и в будущем...
- Вот!!! - рявкнул эпарх, тут же впрочем, успокаиваясь, - Ты сам все и сказал. Я не боюсь крестоносцев самих по себе. Самое страшное, что они могут натворить, опять придя сюда - это захватить земли империи и посадить своего басилевса. Ну и что? Еще одна варварская династия, третье поколение которой станет еще большими ромеями, чем мы с тобою. Да, конечно, пришельцы заменят собою имперскую аристократию - всех этих столь любезных твоему сердцу Палеологов, Ватацев, Дук, Кантакузинов... Подумаешь, вместо одной кучки имперской аристократии возникнет другая, вытеснив прежнюю на задворки. Нет, это не страшно. Ведь по внутренней сути франки мало, чем отличаются от нас. Так было уже не раз. За многие века своего существования мы, римляне, хорошо научились переваривать варваров. Культура - дай ей хоть немного времени - всегда перемелет дикость. Нет, я не боюсь крестоносцев.
- Венецианцы?
- И венецианцев самих по себе я тоже не боюсь. Да, эти уничтожат Империю в тот самый момент, как только у них появится такая возможность. В отличие от франков, Империя им не нужна. Никакая! Ни в каком виде! Но вот сил-то у них для этого пока нет. Одного морского могущества все же недостаточно, чтобы смести нас с лица земли. А сухопутных сил у них слишком мало.
Но вот когда франки и венецианцы сойдутся вместе... Да, тогда возможно все, что угодно.
- ....?
- Мое сердце немеет, Никита. Я жду беду.
***
Да, - размышлял уже про себя господин Гольдберг, - Византия... Сколь много потеряла Европа от ее гибели! И сколь много обрели враги Европы, приняв в свои руки наследие второго Рима! Ведь именно ромейская культура превратила арабов из скопища диких племен в блестящую цивилизацию, многие столетия бросавшую вызов диковатым по сравнению с ними европейцам. Именно византийской наследие сделало то же самое с полчищами пришедших в Анатолию османов...
Между тем, меланхолические размышления Евгения Викторовича были прерваны звуками, которых он здесь, ну никак не ожидал услышать! В зимнем, сгущающемся к вечеру морозном воздухе плыли звуки "In a Sentimental Mood" великого Дюка Эллингтона.
Господин Гольдберг обернулся в поисках источника звуков и обнаружил самую обыкновенную деревянную флейту. Вот только находилась она в руках у господина Дрона! Теперь представьте себе, государи мои, двухметрового громилу, упакованного в сплошной доспех и верхом на звероподобном жеребце. За спиной на ремне болтается огромный меч. Поводья примотаны к луке седла (хороший конь в группе - все равно, что трамвай на рельсах). А в пальцах у громилы флейта и он этими пальцами довольно ловко перебирает! Не можете? И господин Гольдберг бы не смог, если б не вот она - картинка!
А звуки, между тем, плыли, как магнитом притягивая к себе лица спутников. Вот замолчали святые отцы, вот начали оборачиваться ехавшие впереди воины сэра Томаса. Звуки то уходили вверх по ступеням пентатоники, то возвращались вниз, снова вверх, и вновь обрушивались через пониженную третью "блюзовую" ступень глубоко вниз - к шестой, и снова уходили вверх, старательно обходя первую. Ведь первая - это остановка, конец, "поезд дальше не идет". А джаз - это движение, нескончаемые переходы от напряжений к "релаксу", завершающемуся обязательно еще большим напряжением.
А, между тем, владелец заводов-газет-пароходов завершил тему и перешел к импровизациям. Чем-то его соло напомнило господину Гольдбергу записи американского кларнетиста и саксофониста Вуди Херманна сороковых годов прошлого века. Такой же полный отказ от пентатоники, на которой построена сама тема, и весьма изысканное опевание третьей и седьмой ступеней минора. Но господин Дрон-то, этот 'заводской' бандюган, откуда этого всего понабрался?
