- И вновь ты прав, блистательный, - уныло кивнул Никита. - Да и можно ли ожидать иного, если император окружил себя безродной чернью, осыпая их дарами и жалованиями, а истинные сыны империи удалены из столицы или пребывают в страхе перед неправедными судами, пытками и казнями? - Голос Никиты окреп, перекрывая иной раз даже шум арены, на щеках выступил нервический румянец. -  Где Кантакузины, где Палеологи, Ватацы, Дуки, где Фоки, Каматиры, Контостефаны?! Где все те, кто был всегда опорой трона? Кто во главе стратиотских меросов и турм выметал когда-то арабов из захваченных ими провинций? Кто  насмерть стоял против персидской конницы, против орд гуннов, аваров, славян, болгар, печенегов? Их нет! Дворцом, армией и флотом ныне правят те, чьих дедов продавали когда-то на подмостках галатского рынка! Чернь, повсюду чернь! Чернь на площадях, чернь во главе дворцовых секретов, чернь в шлемах стратигов и навархов..!

- Все тот же Никита, - добродушно улыбнулся эпарх, - вспыльчив, как тростник, честен и прям, как корабельная мачта, безрассуден и смел, как дан. По-прежнему ненавидишь чернь и все так же превозносишь достоинства имперской аристократии. И никак не хочешь понять, что столь возмущающие тебя толпы черни на площадях - ее же рук дело.

- Константин, - возмущенно вскинулся Никита Хониат, - деяния твоих славных предков описаны еще в 'Хронике' Евсевия Кесарийца! Как ты можешь так говорить?

- Поверь, мне это нетрудно, - все так же улыбаясь, откликнулся эпарх. - И именно потому, что мой скрипторий набит хрониками разных времен, как пояс армянского купца золотыми номисмами. Где, спрошу я тебя, где сегодня наши добрые стратиоты, составлявшие еще двести лет назад основу ромейского войска? А? Их почти не осталось! А почему? Да потому, что их земельные наделы давно уже куплены, взяты за долги, да просто отобраны все теми же Дуками, Палеологами, Ватацами... А внуки доблестных стратиотов либо остались париками на бывших своих наделах, либо подались сюда, в столицу, вливаясь в ряды столь ненавистной тебе черни. Которую я вынужден кормить из городских запасов, ибо ни городского ремесла, ни денег для вступления в ремесленные корпорации у них нет.

- Но...

- Разве не запретил Роман Лакапин новеллой от 943 года покупку, продажу или отчуждение любым иным способом стратиотских наделов? Разве не повелел он возвратить общинам отчужденные земли? Разве не было это справедливым и мудрым указом во имя поддержания силы и численности ромейского войска? Разве не зависели жизнь и смерть Империи от его соблюдения?

- Да, но...

- И что же?! - Теперь выражение лица эпарха уже не было ни благодушным, ни умиротворенным. Грубое медвежье рыло вдруг вылезло из-под привычной улыбчивой личины, почти как тогда, под Мириокефалоном. В ложе ощутимо повеяло страхом. - И что, я спрашиваю?! Кого это остановило? Земли общин продолжали таять, как воск в пламени свечи! Лишь Василий Болгаробойца, встав с кнутом за спиной у всех этих Кантакузинов, Фок, Каматиров, сумел остановить растаскивание земель. Прекрасно! Результаты не заставили себя ждать. После сорока лет борьбы покорены, наконец, болгары, побеждены иверы, присоединены армянские земли.

Казалось бы, вот она - правильная политика! Сажай на землю стратиотов, и неисчислимое войско принесет тебе власть миром! Но стоило лишь душе македонца отлететь для встречи с Создателем, как владения нашей доброй аристократии вновь начали округляться, а списки стратиотских реестров становиться все тоньше и тоньше! И вот - мы имеем то, что имеем. Армия развалена. Имперские провинции заняты сельджуками, норманнами, франками... И все это - дело рук нашей доблестной аристократии, опоры, мать ее, трона! Что скажешь, мой добрый друг? Разве не так? Есть, что возразить?

- И в третий раз ты прав, - уныло кивнул Никита, которому ранее как-то не приходило в голову под этим углом взглянуть на проблемы Империи, - что уж тут возразишь, все так.

- Впрочем, не это меня пугает более всего, - минутная вспышка прошла, и лицо эпарха вновь приняло свойственное ему благодушное выражение. Аристократия всегда и везде разоряла демос, превращая его в чернь и доводя государство до отчаяния. И всегда находились люди, возвращавшие народу благосостояние, а государству - силу. Разве не покрылись восемнадцать веков назад крестьянские наделы вокруг Афин ипотечными камнями, гласящими, что поля заложены по ссудам? Разве не угрожали фаланги Спарты и Мегар самому сердцу Аттики просто потому, что некому уже было встать в строй афинской фаланги? Но пришел Солон, стряхнувший с народа кабалу, а за ним Писистрат, изгнавший богатейшие роды и вновь разделивший землю между земледельцами.  И что? Приход персов Афины встретили не разоренным и сотрясаемым гражданской войной, но богатым и мощным городом, выставившим против врага крупнейшее войско и самый могучий флот.  А случай Спурия Кассия!

- Но причем здесь это? Насколько я помню, консул Спурий Кассий был казнен по обвинению в попытке узурпации власти?

- Полно, Никита! Нам ли не знать, насколько обвинения могут отличаться от действительных проступков! Благородный консул был автором первого аграрного закона времен Республики. Его закон запрещал патрициям оккупировать захваченные у окрестных народов земли, но требовал раздавать их крестьянам, которые мечом и щитом, в строю легионов отвоевывали эти земли для Рима. Вот за это Спурий Кассий и был казнен. Но не прошло и десяти лет, как его обвинители, квесторы Кезон Фабий и Луций Валерий, ставшие к тому времени консулами, сами потребовали принять ненавистный Сенату закон. А почему? Да просто некому стало приходить на зов легионных труб. Великий Рим остался почти без войска.

Так было всегда и будет всегда. И поверь, Никита, если бы меня беспокоили всего лишь неурядицы, вызванные безудержным обогащением аристократии, я был бы беззаботнейшим из смертных. Это старое зло, и рецепты против него многократно и успешно испытаны множеством тиранов и диктаторов прошедших столетий.

- Тогда что тебя беспокоит, Константин?

- Вот смотри, Никита, ты ведь логофет Геникона...

- Бывший!

- А-а, бывших логофетов не бывает. Как логофет Геникона, ты лучше кого бы то ни было знаешь, как и откуда пополняется имперская казна. Ведь все налоги империи проходят через твои руки, не так ли?

- Ну, разумеется! А к чему ты клонишь?

- Скажи, Никита, откуда поступает в казну самый большой поток золота?

- Что за вопрос, Константин? Всем известно, что порты и припортовые рынки Константинополя - это главный источник золота для сокровищниц Буколеона.  За ними идут порты и рынки Фессалоник, Коринфа, Афин, Трапезунда, Адрианополя...

- Во-о-т. Порты и рынки. Торговые пошлины и иные сборы только лишь с портовых комплексов Константинополя дают казне не менее двадцати тысяч номисм в день. В день, Никита! Сколько крестьянских хозяйств нужно обобрать до нитки, чтобы получить такую сумму?

- Э-э-э... ну, это примерно годовой сбор с 6-7 тысяч крестьянских дворов.

- Годовой, Никита! Годовой сбор с 6-7 тысяч крестьянских дворов каждый день поступает в казну с портов и рынков только лишь Константинополя.  А сколько золота кроме этого до казны просто не доходит? Ведь служащие таможни, портовые асикриты, нотарии, эпопты, да те же равдухи, что следят за порядком на рынках - они все тоже хотят есть. И никто из них, ты знаешь, не бедствует. Наоборот, купить любую из должностей стоит немалых денег. Представляешь, Никита, какое количество золота покидает каждый день купеческие кошели и обретает новых хозяев? И что, можем ли мы сказать, что купечество обеднело, что оно нищенствует, влачит жалкое существование?

Перед глазами Никиты тут же предстало не менее дюжины крайне упитанных физиономий из 'золотой тысячи', которые нередко бывали у него, дабы 'порешать вопросы' по налогам и задолженностям. Ну, уж нет, - усмехнулся про себя опальный вельможа, - кто-кто, а эти точно не бедствуют. Константин верно истолковал его усмешку и продолжил.