Он все еще обращался больше к Михали, чем к ее мужу.

– А у вас есть предположение, где Офер? – решился спросить Зеев.

Авраам выглядел напряженным.

– Пока, к сожалению, нет, – сазал он. – Надеемся найти его как можно скорее.

И вдруг он взглянул на хозяина квартиры и спросил:

– А может, лично у вас есть какие-то идеи?

Зеева поразила прямота, с которой был задан этот вопрос. Свет на лестнице погас, и он снова включил его. Впервые с тех пор, как пришли менты, он почувствовал, что кто-то с ним говорит. Но сказал лишь:

– Хорошо бы!

Их дверь была единственной дверью в доме, на которой не было таблички с фамилией семьи – одни лишь цветные наклейки с именами слесарей, сантехников и электромонтеров, да треугольный магнитик пиццерии. И Лиат даже не спросила его фамилию.

Пока они мыли Эли, Зеев, как бы походя, спросил у Михали:

– И о чем же тебя спрашивали?

Его злило, что она первая не задала ему этот вопрос. И что сама не рассказала, о чем говорила со старшим ментом. Обида на то, что Авраам предпочел побеседовать с Михалью, не исчезла – наоборот, после короткого разговора возле двери Зееву стало еще горше.

– Ну, о том же, что и тебя. Насколько хорошо я знаю Офера. Не заметила ли чего-то необычного, видела ли здесь его приятелей или каких-нибудь подозрительных типов, с которыми он водится…

– И что же ты ответила?

– Что нет. Что в начале года ты дал ему несколько частных уроков у них в квартире, что у нас он не бывал и что я с ним никогда не разговаривала, кроме «здрасте» на лестнице. Может, разок спросила, как продвигается его английский или что-то в этом роде. Я сказала, что на этой неделе вроде как и вправду слышала оттуда спор или ссору, вечером, довольно поздно, и мне показалось, что это было позавчера, во вторник вечером, перед тем как он пропал. Но что я понятия не имею, кто спорил и о чем, и имеет ли это отношение к Оферу – может, просто его родители ссорились между собой.

Пятый сюрприз. Зеев был поражен.

– Ты что, вправду слышала? – спросил он.

Его жена засмеялась.

– А ты считаешь, я бы просто так болтала? Ты-то разве не слышал?

– Не помню, – ответил мужчина, – наверное, я уже спал. Может, это было у них по телевизору?

– Да знаешь, все может быть, – согласилась Михаль.

После того как она укачала Эли, они сидели за легким ужином и смотрели по телевизору «Рождение звезды». В новостях ничего не было. Михаль вернулась на балкон и продолжила работать, а Зеев открыл «На берегу» Макьюэна, очень короткий элегически-грустный роман о любви, ускользнувшей из-за взаимного недопонимания. Он читал его в последние дни, каждый раз по паре страниц, и, откладывая книгу, всегда ощущал великую печаль. Ему нравились лаконизм и точность деталей у английского писателя, которого он раньше не читал. Эли заплакал, и Зеев пошел в его комнату и сунул ему соску. От последнего стакана чая он отказался и теперь сидел и ждал инспектора Авраама, решив, что предложит ему выпить по чашечке кофе. Этот день принес меньше, чем обещал. А Зеев чувствовал, что ему так много нужно сказать… Он услышал голоса на лестнице – кто-то поднимался и спускался, но нельзя было понять, связано ли это с поисками Офера или кто-то идет по своим делам. Соседи вошли и вышли, зазвонил звонок, и кто-то сказал:

– Это я.

Хлопнула дверь, зажегся и погас свет. На улице поредела череда машин, а после одиннадцати в доме воцарилась тишина. Авраам не придет. Зеев вернул в кухонный шкафчик две чистые чашки, стоящие наготове на столешнице, переоделся в ванной, почистил зубы и лег в кровать.

Михаль, как всегда, пришла в спальню вскоре после этого. Она разложила на кровати пижаму, разделась на глазах у мужа и, глядя, как он читает, стала медленно надевать пижаму. Зеев не отводил глаз от книги. Когда женщина сняла лифчик, в комнате повеяло чем-то непристойным. Она раздевалась перед чужим человеком, которого еще не знает.

– Думаешь про Офера? – спросила Михаль, и он ответил:

– Да.

– И что думаешь?

– Что, может, мы поучаствуем в поисках. Если они будут проводиться в уик-энд. Оставим Эли у твоей мамы или возьмем его с собой в кенгурушнике.

– Думаешь, Офер сбежал из дому?

– Не знаю. У меня такое впечатление, что он не такой уж самостоятельный и сильный мальчишка. Чтобы так вот сбежать, нужна смелость. Уже вторая ночь с тех пор, как он исчез. И где-то же он должен ночевать…

Эти слова вызвали у Михали дрожь.

– Настоящая опасность, – сказала она. – Я вообще не могу себе представить, что она сейчас чувствует. Две ночи, когда ты понятия не имеешь, где твой сын… Ужасно!

Зеев задремал еще раньше – он внезапно нырнул в сон. Только что бодрствовал – а через секунду его глаза сомкнулись. Жена поглядела, как он тихо дышит, и пошла в детскую, проверить, накрыт ли Эли. Когда она укутывала его одеялком, малыш вздохнул, протянул к ней ручонки и пролепетал во сне что-то невнятное.

В пятницу утром его разбудил длинный звонок в домофон. Было поздно, гораздо позже, чем он обычно просыпался.

– Посылка для Ави Авраама, – послышалось из-за двери, и он отпер ее.

Во рту у него было сухо и прогоркло оттого, что он мало спал после длиннющего дня, в течение которого выкурил почти три пачки «Тайма». Курьер цветочного магазина был в шлеме. Он спрятался за букетом цветов в розовых, сиреневых и белых тонах – лилии, лизиантус, герберы и множество зеленых листьев – и, отцепив поздравительную открытку, прочел:

Авраам не стал перезванить, чтобы поблагодарить за цветы, и положил букет на кухонный стол, пока без воды. Слишком яркий дневной свет бил в подсобный балкон. Инспектор поставил на конфорку турку с водой и турецким кофе на два стакана и пошел в ванную смыть остатки тяжелого сна. От тарахтенья стоящего у дома грузовика трясся пол. Это так отличалось от обычной тишины, в которой он привык просыпаться! Обычно инспектор вставал без всякого будильника раньше шести утра, чистил зубы, прохаживаясь по квартире, в которую проникал лишь слабый свет, включал в кухне чайник, переходил в гостиную, открывал жалюзи и, не прерывая чистки зубов, глядел на темную улицу, где не было почти никакого движения – только ряды машин, застывших вдоль тротуаров. Иногда пройдет человек, спешащий до света на работу, а то вдруг защебечет какая заблудшая птица…

А может, шум шел и не снаружи. Может, он был в нем самом. Авраам проснулся с чувством страшного беспокойства, будто услышал звонок домофона – и тут же некий внутренний самосвал вывалил на него весь вчерашний день. Все картины, все разговоры. Эту сумятицу, Хану Шараби, увиденную сквозь заляпанную стеклянную дверь, бесконечные звонки по мобильнику, разговоры с участком, ощущение, что все вышло из-под контроля, Игоря Кинтаева, соседей, пялящихся с балконов на улице Гистадрут, ночную езду по городским улицам, одинокую, бесцельную…

Накануне Авраам тоже как проснулся – сразу подумал про Хану Шараби. Было без десяти шесть. Он проверил мобильник и увидел, что за всю ночь не пришло никаких сообщений. И нельзя было понять, плохой это знак или хороший.

Инспектор отказался от пешей прогулки и поехал на машине, чтобы, если что, быть за рулем. Еще до половины восьмого он вошел в почти пустой участок. Дежурный сказал, что ночью сообщений по поводу пропавшего мальчишки не поступало, и утром тоже никто не просил связаться с матерью или узнать, не вернулся ли тот домой.

Следующие два часа были жуткими. Пустота. Авраам посылал электронные письма, заполнил бланк с личными данными, который нужно было передать в отдел кадров для поездки в Брюссель, почитал заголовки на сайте газеты «ХаАрец» и просмотрел дело Кинтаева, чтобы потом продолжить расследование. Сложенный вчетверо листок с краткой записью вчерашней беседы с матерью Офера лежал у него на столе, там, где Авраам его забыл.