А она игралась с ним, как кошка с мышкой: то коготки отпустит, то опять сожмёт. То приголубит его, а то насмешничать начинает - иной раз до слёз его доводила, но он всё ей прощал...

В последний год жизни государя Петра Первого и в правление государыни Екатерины Алексеевны юный Пётр Алексеевич и Елизавета Петровна проживали в Петербурге, и мы их не видели. Но когда юный Пётр Алексеевич на престол российский взошёл, он изволил в Москву со всем двором вернуться и в Измайлово по-прежнему на охоту наведывался.

Пётр Алексеевич сильно в это время переменился: вымахал с коломенскую версту, но стал заносчив, груб со слугами и немилосерден. Даже со своими близкими был он пренебрежителен, - бабка его родная Евдокия Фёдоровна, бывшая царица, жена Петра Первого до Екатерины Алексеевны, от внука ласки так и не дождалась. Из монастырской ссылки он ее вернул и достойное содержание установил, однако теплом и вниманием отнюдь не одаривал.

Евдокия Фёдоровна единственный раз приезжала в Измайлово, тогда-то я её и видел. Стара она уже была, но величественна; росту небольшого, но держалась прямо, будто корону на голове несла, - сразу видать, что царица. Лицом, должно быть, в молодости была весьма пригожа, да и в старости привлекательности не утратила. Со слугами говорила тихо, но властно, - такую без крика послушаешься. Подумалось мне: вот если бы она царицей осталась, если бы её государь Пётр Первый от себя не удалил, по-другому жизнь в российском государстве пошла бы... Ну, да что говорить - человек предполагает, а Бог располагает!..

Коротким её свидание с внуком было: потолковал он с ней о чём-то часок и уехал на охоту. Ждала она его, ждала, да где там!.. Он на охоте неделями пропадал, разве дождёшься?.. Так и уехала, больше с ним не повидавшись.

Зато к Елизавете Петровне он не на шутку стал сердечную симпатию показывать. Случилось ли что промеж ними, нет ли, не знаю, но это уже не детские ухаживания были.

- Женюсь на Лизе, и делу конец! - говорил Пётр Алексеевич на все возражения. - Наше родство не близкое, у нас отцы и матери разные, - да разве не было примеров, чтобы и при близком родстве цари женились? Я император, - как прикажу, так и будет.

Видя такое его влечение, Долгоруковы поспешили Петра Алексеевича со своей дочерью Екатериной свести, которая была родной сестрой князя Ивана. Красавицей была княжна Екатерина, глядеть, не наглядеться, но скандал вышел: она к Петру Алексеевичу никакого расположения не чувствовала, у неё собственный воздыхатель имелся. Тем воздыхателем был иноземец Миллесим или Миллезим, - имя это или прозвище, не помню [9]. Такая у них любовь была, куда там! - но Долгоруковы этого Миллесима прогнали и чуть не силком заставили Екатерину с Пётром Алексеевичем обручиться. Как они их уговорили, никому не известно; его-то ещё могли склонить, он весь в их власти находился, но она была горда и характера сильного, такую сломить непросто...

Кстати, по отцу она звалась Алексеевной и если бы стала государыней, то в российской бытности три императрицы Екатерины Алексеевны были бы: первая - жена Петра Алексеевича Первого, вторая - его внука Петра Алексеевича Второго, третья - другого внука, Петра Фёдоровича Третьего. Впрочем, до другого внука тогда дело, верно, не дошло бы...

Как бы там ни привелось, но Бог рассудил иначе: в тот самый день, когда должна была княжна Екатерина с Петром Алексеевичем венчаться, наш юный царь умер. Говорили, что от оспы, - мы этого доподлинно не знаем, в последнее время он у Долгоруковых проживал, у нас не появлялся, - однако и при оспе люди выживают. У нас кузнец Михей оспой болел, за ним - Феофилакт, плотник, а за ним ещё Дормидонт, маляр, со всем семейством, - и никто не помер, слава Богу! А тут, молодой, в цвете сил, и, нате вам, помер! Правда, пил юный Пётр Алексеевич много, - я уж рассказывал, - и жизнь вёл беспокойную, разгульную, так что, может, и впрямь не смог болезнь одолеть...

Анна Иоанновна

По смерти Петра Алексеевича Второго императрицей стала Анна Иоанновна, дочь родного брата Петра Алексеевича Первого, слабого умом царя Иоанна, что умер в молодых летах, успев, однако, изрядное потомство оставить. В живых остались только девки, царевны; пребывали они со своей матерью, вдовствующей царицей Прасковьей Фёдоровной, все здесь, в Измайлове, пока государь Пётр Алексеевич Первый их в Петербург не перевёз, где своих племянниц за иностранных принцев замуж выдал.

Анна Иоанновна тоже была выдана за какого-то принца, но тот возьми и умри сразу после свадьбы [10]; так она и жила молодой вдовой на чужой сторонке. Как и отчего Анну Иоанновну на престол российский пригласили, нам не сообщили, не нашего ума это дело [11], но вернулась она из-за границы снова к нам в Измайлово. Жила она здесь год или малость поболее, но нам этот год целым веком показался. Что тут творилось, не приведи господи! Машкерады, балы, увеселения с фейерверками, заграничные театры, наших русских шутов да скоморохов представления - и прочее, и прочее, и прочее! И ладно бы, если шло то веселье от сердца, простое и искреннее, но нет - было оно надрывным, а нередко и злым.

Скажем, привезла государыня с собой великое множество карликов и карликовиц, - любила она всяческих уродцев, совсем, как её дядя Пётр Алексеевич. Он, однако, из них коллекцию составлял, после смерти сих уродцев в банки помещая, словно редких животных, а государыня Анна Иоанновна при себе таковых уродцев держала, поощряя на выходки, кои не в каждом кабаке допустили бы. Заполонили эти карлики и карликовицы всё Измайлово, житья от них не стало: такие пакостники, всех задирают, невзирая на чин и возраст, и всякие обидные мерзости выделывают. А тронуть их нельзя - головы лишишься.

На расправу государыня была скорой. Как-то повар наш Никодим недоглядел: подал ей к блинам прогорклое масло (государыня Анна Иоанновна очень русскую кухню любила - блины и пироги всегда к её столу подавали). Государыня осерчала и велела тотчас Никодима повесить. Схватили его и повели к дубу, что прямо под окнами кухни стоял. Мы глазам своим не верим - думаем, для острастки это делается, для одного только виду. Попугают, мол, и отпустят Никодима, тем более что и жена его с детьми прибежала; воют они, плачут, просят Никодима помиловать. Ан, нет, - накинули бедолаге петлю на шею, руки связали и вздёрнули на дубовом суку. Вот тебе и острастка, - лишили человека жизни ни за что, ни про что...

Плохое было время: людей и мучили, и казнили, - и часто по пустякам. По Москве ходить было страшно - не то вернёшься домой, не то нет. А уж сколько народу покалечили, сколько изуродовали, не сосчитать! Идёшь, бывало, по городу, смотришь: у этого ноздри вырваны, у того ушей нет; кто-то с клеймом на лбу красуется, а кто-то мычит языком надрезанным.

Лютовала Анна Иоанновна, ох, лютовала!.. Отчего так? Шептались, что за власть свою боялась - дуриком, де, власть к ней пришла, дуриком можно было её и потерять. Но я, грешный, полагаю, что причина не только в этом, но также в самой государыне была, в общем её состоянии. Немолодой Анна Иоанновна на трон взошла и больной, к тому же.

Грузна была невообразимо, расхаживала по Измайлову, задыхаясь и хрипя, за сердце хватаясь. В верхние палаты подняться не могла: для неё особый помост сделали, который подымали на блоках и верёвках. Опричь сердца, страдала почками: по малой нужде ходила с кровью, а бывало, и с криком. Дядя её, Пётр Алексеевич, в своё время тоже от почек криком кричал, - может быть, у них это семейное... Спала государыня плохо; на ночь приводили к ней в опочивальню девок-служанок и бабок-сказительниц. Девки пятки Анне Иоанновне чесали, а бабки сказки рассказывали, чтобы государыне легче было заснуть, но ни то, ни другое не помогало.

От таких немощей невольно озлобишься, а тут такая власть дана! Всё равно что топор дать безумцу, - таких дров нарубит, не обрадуешься...