– Мы тщательно проработали и торпедную версию. Если бы все было так, как считает «знающий автор», то при открытой передней крышке (а иначе стрелять нельзя) выброс порохового заряда произошел бы вперед, как из ствола обычной пушки. Задняя крышка, как и замок орудия, осталась бы на месте. Даже если бы её вышибло, хлынувшая под давлением вода не позволила бы развиться объемному пожару…

– «Можно предположить и несколько иной вариант развития этого трагического эпизода, – настаивает на своем сторонник торпедной версии. – Специалисты «Дагдизеля» принялись выяснять причины отказа техники. По их просьбе торпедный аппарат осушили и открыли его заднюю крышку. И в этот момент произошел подрыв пиропатронов и взрыв емкости с горючим торпеды».

– Предположить это можно только в страшном сне. В реальности ни один командир, если он не самоубийца, никогда и никому не позволит извлекать «невыстреленную» торпеду из аппарата в отсек, набитый боевыми торпедами, и производить с ней какие-либо манипуляции. Проблемные «изделия» разбирают и изучают причины отказа только на берегу, в торпедно-технических базах. Не могли специалисты «Дагдизеля» попросить об этом командира, иначе бы они не были специалистами. Не мог и капитан 1-го ранга Лячин разрешить им «осушить торпедный аппарат и открыть заднюю крышку», иначе он бы не был командиром.

– Мы живем в такое время, когда никто ничему не верит: не верят официальным сообщениям, и это понятно, в оные годы действительно много врали, не верят зарубежным пророкам, не верят порой самим себе. И вам не поверят… Что вы на это скажете?

– Я верю… Верую в Бога. А он знает, что моей личной вины перед экипажем «Курска» – нет. И сознавать это для меня важнее любого другого доверия.

– Одна из газет назвала подводников «Курска» «ягнятами Северного флота»…

– Это оскорбление памяти погибших. Они не жертвы, принесенные в заклание. Выбирая профессию подводника, эти ребята знали, на что шли, как знал и я, поступая в военно-морское училище. Тем они особенно дороги мне, потому что это были настоящие мужики, которые не прятались от военкоматов и которых не пугал риск подводницкой профессии. Что бы не случилось, они погибли при исполнении воинского долга. Есть один казенный термин, но он очень точно выражает суть того, о чем мы сейчас говорим, – «безвозвратные потери». Ничто не сможет вернуть этих парней, и никто не сможет их заменить. Эта потеря невосполнима. Она воистину безвозвратна. И я сколько буду жить, столько буду искать истину: почему погиб «Курск»?

Скажу ещё вот что: «Курск» торпедировал безразличие российского общества к Военно-морскому флоту вообще и подводному в частности. Подчеркиваю, безразличие не народа, а общества, в чьих руках находится так называемая «четвертая власть». Народ сделал все, чтобы сохранить российские корабли в нынешнее лихолетье. Не случайно наши подводные лодки, да и не только они, носят имена городов, взявших их под свою опеку.

Если отбросить откровенные нападки газет и телеканалов, которые решали на нашей беде политические проблемы своих хозяев, если не принимать всерьез те обвинения, которые идут от непонимания специфики подводной службы и спасательного дела, то я благодарен российской прессе за острые вопросы, поставленные ею перед правительством страны. Особенно по части спасательных средств. Я никогда не был врагом журналистов, врагом свободы слова. Напротив, в прошлом году получил от регионального Союза журналистов диплом «за открытость».

Надеюсь, что многочисленные публикации по «Курску» сделают все же доброе дело…

Когда в этом же полигоне – почти сорок лет тому назад – погибла подводная лодка С-80, тогдашний главком Адмирал Флота Советского Союза Сергей Георгиевич Горшков сумел выбить у Совмина под эту гибель средства на строительство специальных спасателей подводных лодок типа «Карпаты». Надо полагать, и теперь флот получит современные спасательные суда.

В Североморске в штабе Северного флота, что в стороне и над городом, свет в эти тревожные дни горел до поздней ночи.

Главнокомандующего ВМФ России адмирала флота Владимира Куроедова я застал в его здешнем кабинете. Он сидел перед экраном телевизора, вглядываясь в кадры подводной видеозаписи. Он молча кивнул на стул, и мы оба вперились глазами в серый сумрак застекленной глубины. Главком просматривал технические записи, сделанные водолазами. Сидел он, судя по горе окурков в пепельнице, не первый час, всматриваясь в каждый предмет, замеченный камерой на грунте. Резанула по сердцу растерзанная взрывом чья-то тельняшка. Кто носил ее? С кого содрала полосатую «матросскую душу» неумолимая слепая сила?

А это что за обломок? Куроедов нажимает кнопку стоп-кадра, и на мониторе застывает кусок исковерканного металла. Чем он был до взрыва? А главное – чей он? С «Курска»? С другой – чужой – лодки?

Куроедов – приверженец версии столкновения с иностранной субмариной. А для неё нужны вещественные доказательства. Но лучше один раз увидеть (хоть и на экране) своими глазами, чем услышать сто докладов подчиненных.

На его плечи легла вся тяжесть ответственности за трагедию «Курска». Он принял её и за себя, и за своих предшественников. В чем его только не обвиняли в сердцах и запале! Как будто он один мог за год своего флотоначалия восстановить и поправить все, что разрушалось десять лет…

Потом пошли страшные кадры – тела в отсеках. Капитан-лейтенант Колесников – мертвый и обгорелый – сидел в кресле затопленного девятого отсека… Стоп-кадр надолго остановил картину. В этом была своя мистика – погибший капитан-лейтенант и живой адмирал флота сидели друг против друга, разделенные толщей воды и стеклом телеэкрана, в страшном молчании. Казалось, они вышли на связь друг с другом по каким-то внечеловеческим каналам и теперь главком выслушивает последний – беззвучный – доклад своего офицера…

Я прикрыл за собой дверь. Я должен был оставить их наедине…

Через три недели после гибели «Курска» адмирал Попов вышел в море на атомном подводном ракетоносце «Карелия». Был раньше у инженеров такой обычай – становиться под новопостроенный мост, когда по нему проходит первый поезд, жизнью своей гарантируя надежность сооружения. Нечто подобное совершили и командующий Северным флотом вместе с главкомом ВМФ России: они вышли на ракетную стрельбу в Баренцево море. Смотрите все – наши корабли надежны, моряки не потеряли духа, Северный флот, несмотря ни на что, не подведет.

Баллистическая ракета вырвалась из-под воды и ушла через всю Арктику на камчатский полигон. Это был личный салют адмирала Попова экипажу погибшего «Курска».

Профессор Военно-морской академии капитан 1-го ранга Виталий Дмитриевич Доценко в своей брошюре «Кто убил «Курск» насчитал тринадцать версий гибели атомного подводного крейсера. Среди них под номерами «6» и «7» две весьма популярные для некоторых газетных расследователей версии о том, что подлодку протаранил тяжелый крейсер «Петр Великий» либо он же подбил её своей противолодочной ракетой.

В первые дни после катастрофы немецкая газета «Берлинер Цайтунг» опубликовала некий доклад, который, как утверждается, ФСБ представила президенту Путину. В докладе говорится, что подводная лодка «Курск» была подбита новой противолодочной ракетой «Гранит» с крейсера «Петр Великий». Авторы статьи заявляют, что комиссию по расследованию возглавлял директор ФСБ Николай Патрушев. Впрочем, сами представители ФСБ наличие подобного доклада отрицают.

Командир крейсера «Петр Великий» капитан 1-го ранга Владимир Касатонов заявляет:

– «Курск» даже теоретически не мог оказаться в зоне запуска ракеты с крейсера.

Так или иначе, но эта версия пошла гулять по страницам и каналам российских и зарубежных СМИ.

Даже если это было так, то ракетоторпеда, пущенная с «Петра Великого», нанесла бы атомарине несущественные повреждения, поскольку никогда при учебных пусках ни торпеды, ни ракеты не снаряжаются боевыми зарядами – дорого и опасно. Допустим наше «извечное головотяпство» – все-таки шарахнули боевой ракетоторпедой. Но тогда бы приборы акустического самонаведения привели бы её в самую шумную часть крейсера – под винты, в корму, а уж никак не в нос, где и обнаружены самые серьезные повреждения.