Их единственным спутником был старый Каспар, родившийся в их доме и поседевший у них в услужении. Он всегда сопровождал своего господина, сражался подле него и однажды прикрыл его, когда тот упал с лошади, собственным телом, получив то самое ранение в лицо, которое теперь его обезображивало. Он был теперь и камердинером графа, и его компаньоном, и его дворецким. Единственным существом, которое старик любил так же, как и своего господина, была молодая барышня, его госпожа, выросшая под его надзором. Он водил ее за руку, когда она была еще дитя, смотрел за нею с беспокойством отца и даже осмеливался, подобно отцу, делать ей выговоры и наставления и радовался, когда замечал, что она внушала своим обожателям почтение и восхищение.

Начало смеркаться. Путешественники ехали уже несколько часов через узкий горный проход, по берегу шумящего ручейка. Местность походила на дикую пустыню. Скалы часто угрожали обвалом; у их подножий паслись стада белых коз, встречавших путников блеянием. Им предстояло проехать две-три мили, чтобы достигнуть ближайшей деревни. Их проводник Пьетро, старый пьяница, выпивший лишнего на последней станции, сидел не шелохнувшись, пел песни и изредка покрикивал на своих лошаков. Невзирая на частые просьбы самого графа и ворчание старого Каспара, он отнюдь не принуждал их идти быстрее.

Между тем начали собираться густые тучи, которые вскоре совершенно затмили вершины гор. Постепенно и воздух на возвышенных местах стал сыр и холоден.

Опасения графа насчет дочери наконец победили его терпение. Он выглянул из окна кареты и прикрикнул на старого Пьетро гневным голосом:

– Пошел скорее! Так мы до полуночи не доберемся до гостиницы!

– Да вот она, синьор, – отвечал проводник.

– Где же? – спросил граф.

– Вот там, – сказал Пьетро, указав на полуразвалившееся строение, лежавшее в четверти мили от них.

– Неужели это гостиница? Это больше походит на развалины, нежели на постоялый двор. Я предполагал, что мы заночуем в хорошей деревне.

В ответ Пьетро испустил тысячу жалоб и заверений, всегда имеющихся наготове у ленивых проводников:

– Такая плохая дорога, такие крутые горы! Ах, мои бедные животные! Они измучились, они набили себе шеи, они хромают, они не в состоянии идти до ближайшей деревни!.. Впрочем, ваше превосходительство, вы не сможете найти лучшего ночлега, чем в этой гостинице: это настоящий дворец и какие добрые хозяева! И какой стол! Какие кровати! Ваше превосходительство может здесь жить и спать как вельможа!

Графа было легко уговорить, поскольку, опасаясь, что сырой ночной воздух повредит здоровью дочери, он желал поскорее добраться до ночлега. И старинная карета с шумом и грохотом въехала в ворота гостиницы.

Здание отчасти соответствовало описаниям проводника. Оно было весьма просторно и действительно когда-то могло называться замком или дворцом. Это внушительное сооружение было выстроено из гранитных и мраморных плит и состояло из целого ряда закоулков, выстроенных, казалось, без всякого смысла. И в самом деле, некогда оно служило дворцом для увеселений какого-то итальянского князя. Внутренние покои и флигеля могли вместить целый военный отряд.

Однако это здание вряд ли могло удовлетворить гостей. Люди, встретившие путешественников, были скверно одеты и внушали подозрение. Но все они знали старика Пьетро и встретили его с радостью, когда он торжественно въехал в ворота.

Хозяйка явилась лично, чтобы указать графу и его дочери их комнаты. Их провели через длинный, темный коридор, а затем через анфиладу комнат. Все помещения замка имели между собой сообщение и были просторны. На вид все было бедно и запущенно. На сырых стенах кое-где висели картины, на которых из-за слоя копоти почти ничего невозможно было разглядеть.

Гости выбрали себе две сообщающиеся между собой спальни, дальняя из которых предназначалась для девушки. Кровати оказались чрезвычайно старыми, и когда последовала очередь столь расхваленных Пьетро перин, то оказалось, что все они набиты льном, сбившимся в большие комки.

Увидев это, граф только пожал плечами, но деваться было некуда.

Мороз подирал по коже, и путешественники обрадовались, когда собрались в общей комнате или зале, где в большой дыре, которую никак нельзя было назвать камином, горел огонь. Незадолго до этого туда бросили несколько зеленых веток, которые наполнили помещение едким дымом. Эта комната соответствовала всем остальным. Пол был выстлан кирпичами и чрезвычайно грязен; посередине стоял большой дубовый стол, размеры и тяжесть которого не позволяли сдвинуть его с места.

Только одно обстоятельство находилось в противоречии с общей бедностью – одежда хозяйки. Хотя платье ее было чрезвычайно грязно и изорвано, однако сшито из дорогой парчи. Серьги, кольца и несколько ниток жемчуга, с крестом из драгоценных камней, были достойны украсить любую принцессу. Черты лица ее были, скорее, красивы, но обнаруживали нечто, внушившее девушке отвращение к этой особе. Она была чрезвычайно заботлива и расторопно выполняла приказания гостей, однако граф и его дочь почувствовали облегчение, когда она оставила их на попечение замарашки служанки, а сама пошла готовить ужин.

Каспар беспрестанно бранил проводника, который от нерадивости или умышленно привез его господина и госпожу в такую гостиницу, и клялся своими усами, что отомстит старому плуту, как только они выберутся из гор. Он без конца ссорился с подозрительной служанкой, которая настойчиво пыталась выведать денежное положение путешественников.

Граф по натуре был добр и без ропота принимал все тяжести путешествия. Может быть, перенесенные настоящие несчастья научили его сносить без жалоб те неудобства, которые делают несчастными счастливых людей. Он придвинул к камину большое сломанное кресло для своей дочери, другое – для себя, потом взял в руки щипцы и постарался разложить дрова так, чтобы они вновь загорелись. Несмотря на все его старания, дым распространился по комнате так, что этот добрый господин потерял остатки терпения. Он встал, взглянул на дочь, оглядел грязную комнату, пожал плечами и снова принялся за дрова.

Ничто так не удручает в гостинице, как ленивая прислуга. Он долго терпел дым и хранил молчание, чтобы не вступать в разговор с нерадивой горничной. Наконец он был вынужден попросить сухих дров. Служанка вышла, пробурчав что-то себе под нос. Торопливо возвращаясь с охапкой сухих прутьев, она поскользнулась, упала и ударилась виском об угол одного из стульев. От падения с ней случился обморок, а из раны на виске полилась кровь. Как только она очнулась, то увидела, что дочь графа обследовала ее рану и перевязала ее своим платком. Такую помощь оказала бы всякая девушка, имеющая чувство сострадания; однако было ли что-то в поведении этого приветливого существа, которое склонилось над ней, или в голосе красавицы, но это тронуло сердце служанки, не привыкшей получать помощь от господ. Она схватила нежную руку польки, прижала к своим губам и воскликнула: «Дай Бог, чтобы вас сохранил святой Франциск, синьорита!»

Приезд новых гостей нарушил тишину в гостинице. Это была испанская принцесса с большой свитой. Все вокруг пришло в движение: хозяйка спешила принять таких важных гостей, и бедный граф, его дочь и их ужин были позабыты на несколько часов. Старый Каспар пробормотал столько польских ругательств, что итальянский слух пришел бы в отчаяние, если бы мог их понять. Впрочем, невозможно было убедить хозяйку, что старый господин и его юная дочь важнее, чем все дворянство Испании.

Шум, возвестивший о прибытии новых постояльцев, привлек девушку к окну, откуда она могла видеть приехавших гостей.

Молодой кавалер выпрыгнул из кареты и помог выйти из нее принцессе. Принцесса была старухой с безобразным лицом и черными блестящими глазами. Она была богато и со вкусом одета и опиралась на трость с золотым набалдашником, высота которой едва не превышала рост самой принцессы. Молодой человек был высок и строен. Юная графиня, скрытая от взоров приезжих занавеской, тотчас отскочила от окна, как только его увидала, и испустила глубокий вздох, закрывая ставню. Что означал этот вздох, я сказать не могу. Может быть, причиной его было разительное отличие между богатым экипажем принцессы и грозившей рассыпаться каретой ее отца, стоявшей поблизости.