– Что же вы сделали?

– Наконец мы дошли до сути. Я думаю, что мне удастся пробудить в вас кое-какой интерес. Вы ведь внимательно слушаете меня, не правда ли?

– Еще бы! Говорите, прошу вас.

Арамис прошелся по комнате, убедился, что они одни и кругом все тихо, и вернулся к Фуке, который, сидя в кресле, в глубоком волнении ждал его откровений.

– Должен упомянуть, – продолжал Арамис, – о замечательной особенности этих близнецов: Бог создал их до того похожими друг на друга, что только он один и мог бы их различить. Их собственная мать не могла бы сделать этого.

– Возможно ли? – воскликнул Фуке.

– То же благородство в чертах, та же походка, тот же рост и тот же голос.

– Но мысли? Но ум? Но знание жизни?

– О, вот в этом неравенство, монсеньер, ибо бастильский узник несравненно выше своего брата, и если бы эта бедная жертва перешла из тюрьмы на трон, Франция узнала бы самого мудрого и благородного властелина, какой когда-либо правил ею.

Фуке сжал руками голову, отягощенную великой тайной. Арамис подошел к нему ближе и сказал:

– Есть еще разница, очень существенная для вас, монсеньер, между близнецами, сыновьями Людовика Тринадцатого: второй не знает господина Кольбера.

Фуке тотчас поднялся, бледный и взволнованный. Удар поразил более его ум, а не сердце.

– Я вас понимаю, – сказал он Арамису, – вы мне предлагаете заговор.

– Приблизительно.

– Одну из таких попыток, что меняют судьбы государств?

– И суперинтендантов. Да, монсеньер.

– Короче говоря, вы предлагаете мне подменить сына Людовика Тринадцатого, который сейчас спит в покоях Морфея, сыном Людовика Тринадцатого, который находится в тюрьме?

Арамис улыбнулся, и на его лице мелькнул отблеск его мрачной мысли.

– Допустим, так!

– Но вы не подумали, – сказал после тяжелого молчания Фуке, – вы не подумали, что такой политический акт может перевернуть все королевство?

Арамис молчал.

– Подумайте, – продолжал, все более разгорячаясь, Фуке, – ведь нам надо будет собрать все дворянство, духовенство и третье сословие; низложить царствующего короля, покрыть ужасным позором могилу Людовика Тринадцатого, погубить жизнь и честь женщины, Анны Австрийской, жизнь и покой другой женщины, Марии-Терезии, и, закончив все это, если мы только сможем это закончить…

– Я вас не понимаю, – холодно перебил Арамис, – вы сейчас не высказали ни одной полезной мысли.

– Как? – удивился суперинтендант. – Разве такой человек, как вы, не обсуждает практической стороны дела? Вы ограничиваетесь детской радостью политической иллюзии и пренебрегаете условиями выполнения, то есть реальностью? Возможно ли это?

– Мой друг, – сказал с небрежной фамильярностью Арамис, – как поступает Бог, когда одного короля заменяет другим?

– Бог? Бог дает распоряжение исполнителю его воли, который хватает осужденного, уносит его и сажает триумфатора на опустевший трон. Но вы забываете, что этот исполнитель – смерть. О, боже мой, господин д’Эрбле, неужели вы хотели?..

– Вопрос не в этом, монсеньер. Вы уже переходите за границы цели. Кто вам говорит о том, чтобы послать смерть Людовику Четырнадцатому? Кто вам говорит о том, чтобы подражать Богу в его делах? Нет. Я хотел вам сказать, что Бог совершает такие вещи без шума, без усилий, а люди, вдохновленные им, преуспевают, как и он, в своих предприятиях, в своих попытках, в своих делах.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хотел вам сказать, мой друг, – продолжал Арамис с тем же выражением, как и в первый раз, – что если были потрясение, шум или даже усилия при подмене короля узником, то я предлагаю вам доказать мне это.

– Что? – воскликнул Фуке, побелев, как платок, которым он вытирал лоб. – Вы говорите…

– Пойдите в спальню короля, – продолжал спокойно Арамис, – и я утверждаю, что даже вы, знающий тайну, не заметите, что в постели своего брата лежит бастильский узник.

– Но король?.. – пролепетал Фуке, охваченный ужасом при этом известии.

– Какой король? – сказал Арамис самым сладким своим голосом. – Тот, который ненавидит, или тот, который любит вас?

– Король… вчерашний?..

– Вчерашний король? Успокойтесь, он занял место в Бастилии, которое слишком долго занимал его брат.

– Боже правый! Кто же увез его туда?

– Я.

– Вы?

– Да, и очень просто. Я похитил его сегодня ночью, и пока он спускался во мрак – другой поднимался к свету. Я не думаю, чтобы это произвело какой-нибудь шум. Молния без грома никогда никого не будит.

Фуке глухо вскрикнул, будто пораженный невидимым ударом, и, судорожно сжав голову руками, прошептал:

– И вы это сделали?

– Довольно ловко. Что вы об этом думаете?

– Вы свергли короля? Вы заключили его в темницу?

– Да, это сделано.

– И это совершилось здесь, в Во?

– Здесь, в Во, в покоях Морфея. Не казались ли они построенными в предвидении такого дела?

– И это произошло?..

– Нынешней ночью.

– Нынешней ночью?

– Между двенадцатью и часом.

Фуке чуть не бросился на Арамиса, но удержался и сказал сдавленным голосом:

– В Во! В моем доме!

– Мне кажется, что у вас. Теперь этот дом ваш, как никогда прежде. Теперь господин Кольбер не может заставить украсть его у вас.

– Значит, у меня совершилось это преступление?

– Преступление? – проговорил пораженный Арамис.

– Да, это ужасное преступление! – продолжал Фуке, возбуждаясь все больше и больше. – Преступление худшее, чем убийство! Преступление, навеки лишающее меня чести и отдающее на поругание потомству!

– Вы в бреду, сударь, – сказал неуверенным голосом Арамис, – вы слишком громко говорите, будьте осторожнее.

– Я буду так громко кричать, что меня услышит весь мир.

– Господин Фуке, берегитесь!

Фуке повернулся к прелату и посмотрел ему в глаза.

– Да, – сказал он, – вы меня обесчестили, совершив это предательство по отношению к моему гостю, к тому, кто спокойно спал под моим кровом. О, горе мне!

– Горе тому, кто под вашим кровом готовил вашу гибель. Вы забыли это?

– Он был моим гостем и моим королем!

Арамис встал с перекошенным ртом и налившимися кровью глазами:

– Я говорю с безумцем!

– Вы говорите с честным человеком.

– Сумасшедший!

– С человеком, который помешает вам довести до конца ваше преступление. С человеком, который предпочтет умереть или убить вас, чем дать обесчестить себя до конца.

И Фуке, схватив свою шпагу, которую д’Артаньян положил у изголовья кровати, решительно обнажил блестящий клинок.

Арамис нахмурил брови и сунул руку за пазуху, как будто ища оружия. Это движение не ускользнуло от Фуке. Тогда, благородный и величественный, он отбросил далеко от себя шпагу, которая откатилась к кровати, и, приблизившись к Арамису, тронул его за плечо своей безоружной рукой.

– Сударь, – сказал он, – я готов умереть здесь, чтобы не пережить моего позора, и если у вас есть еще какое-нибудь дружеское чувство ко мне, убейте меня.

Арамис безмолвствовал и не двигался.

– Вы молчите?

Арамис поднял голову, и надежда снова блеснула в его глазах.

– Подумайте, монсеньер, – сказал он, – обо всем, что вас ожидает. Восстановлена справедливость, король еще жив, и его заключение спасает вам жизнь.

– Да, – отвечал Фуке, – вы могли бы действовать в моих интересах, но я не принимаю вашей услуги. Все же я не желаю вас губить. Вы просто выйдете из этого дома.

Арамис подавил крик, рвавшийся из его сердца.

– Я гостеприимен для всех, – продолжал Фуке с невыразимым величием, – вы также не будете принесены в жертву, как не будет принесен в жертву тот, чью гибель вы замышляли.

– Вы, вы будете принесены в жертву, вы! – произнес Арамис глухим голосом.

– Я принимаю ваше предсказание, господин д’Эрбле, но ничто меня не удержит. Вы покинете Во, вы покинете Францию; я даю вам четыре часа, чтобы вы могли спрятаться где-нибудь в надежном месте.