Атос вернулся к себе.

Но он не успел дойти до своего цветника, как калитка осветилась пламенем. Все факелы остановились и как бы залили огнем всю дорогу. Раздался крик: «Герцог де Бофор!»

Атос бросился к дверям своего дома.

Герцог сошел с лошади и искал глазами хозяина.

– Я здесь, монсеньер, – сказал Атос.

– А, добрый вечер, дорогой граф, – отвечал герцог с той сердечностью, которая подкупала все сердца. – Не слишком поздно я приехал к вам?

– Прошу вас, входите, ваша светлость.

Опираясь на руку Атоса, герцог де Бофор вошел в дом. За ними шагал Рауль, окруженный офицерами герцога, среди которых у него было несколько друзей.

В тот момент, когда Рауль, желая оставить герцога наедине с Атосом, закрывал дверь и собирался перейти вместе с офицерами в соседнюю залу, герцог обернулся.

– Это тот юноша, которого так хвалил мне принц? – спросил господин де Бофор.

– Да, это он, монсеньер.

– Да он настоящий солдат! Он здесь не лишний, оставьте его с нами, граф.

– Оставайтесь, Рауль, раз монсеньер разрешает, – сказал Атос.

– Как он высок и красив! – продолжал герцог. – Вы мне его дадите, если я его попрошу у вас, сударь?

– Что вы хотите сказать, монсеньер?

– Я ведь приехал проститься с вами. Вы разве не знаете, кем я собираюсь вскоре стать?

– Думаю, тем, кем вы всегда были, монсеньер, – храбрым принцем и прекрасным дворянином.

– Я собираюсь стать африканским принцем и бедуинским дворянином. Король посылает меня покорять арабов.

– Что вы говорите, монсеньер?

– Странно, вы не находите? Я, чистокровный парижанин, я – король предместий (меня ведь прозвали рыночным королем), я перехожу от площади Мобер к минаретам Джиджелли[1]; я становлюсь авантюристом, искателем приключений.

– О, монсеньер, если бы не вы сами это мне говорили…

– Вы бы не поверили, не правда ли? Все же поверьте мне и простимся. Вот что значит снова обрести королевскую милость.

– Милость?

– Вы улыбаетесь? Ах, дорогой граф, вы знаете, почему я принял это назначение?

– Потому, что ваша светлость любит славу больше всего.

– О, какая же это слава – ехать стрелять из мушкета в этих дикарей! Я не так смотрю на славу и надеюсь, что я там найду кое-что другое… Но я хотел и хочу, чтобы моя жизнь, – слышите, граф, – чтобы моя жизнь имела бы еще и эту грань после всех странных огней, какими она блистала пятьдесят лет. Вы ведь согласитесь, что довольно странно родиться сыном короля, воевать с королями, считаться одним из могущественнейших людей своего века, быть всегда на высоте своего положения, походить на Генриха Четвертого, быть великим адмиралом Франции – и поехать за смертью в Джиджелли к этим туркам, маврам и сарацинам?

– Монсеньер, почему вы настаиваете на этом? – сказал смущенный Атос. – Неужели можно предположить, что столь блестящая судьба закончится в этом жалком углу?

– Неужели вы думаете, справедливый и доверчивый человек, что если я еду в Африку по такому смешному поводу, то я не постараюсь с честью выйти из этого смешного положения? Неужели я не заставлю говорить о себе? Разве для того, чтобы нынче заставить говорить о себе, когда есть принц, господин де Тюренн и еще несколько моих современников, разве мне, адмиралу Франции, сыну Генриха Четвертого и королю Парижа, можно сделать что-нибудь, кроме того, чтобы подставить свой лоб под пулю? Черт возьми! Уверяю вас, что об этом будут говорить. Я буду убит назло всем и против всех. Если не там, то в другом месте.

– Монсеньер, вы чрезмерно преувеличиваете. А в вашей жизни чрезмерной была только храбрость!

– Черт возьми, дорогой друг, это ведь храбрость – ехать туда, где цинга, дизентерия, саранча и отравленные стрелы, как мой предок Людовик Святой. Вы знаете, что эти негодяи до сих пор употребляют отравленные стрелы? И потом, я об этом давно думаю. И вы меня знаете: когда я чего-нибудь хочу, я хочу очень сильно.

– Вы пожелали уехать из Венсена, монсеньер?

– Да, но вы мне в этом помогли, мой друг; и, кстати, я смотрю по сторонам и не вижу моего старого друга господина Вогримо. Как он поживает?

– Господин Вогримо и доныне – почтительный слуга вашей светлости, – сказал улыбаясь Атос.

– У меня есть для него сто пистолей, которые я привез как наследство. Мое завещание сделано.

– Ах, монсеньер, монсеньер!

– И вы понимаете, что если бы вы увидели имя Гримо в моем завещании…

Герцог засмеялся, потом обернулся к Раулю, который с начала этого разговора задумчиво стоял рядом, и сказал:

– Молодой человек, я знаю, что здесь есть некое вино Вувре…

Рауль поспешно вышел, чтоб распорядиться об угощении герцога. Господин де Бофор взял Атоса за руку и спросил:

– Что вы хотите с ним делать?

– Пока ничего, монсеньер.

– Ах, да, я знаю; со времени страсти короля к… Лавальер…

– Да, монсеньер.

– Значит, все это правда?.. Я ее, кажется, знал, эту Лавальер. Она некрасива, как мне показалось…

– Да, монсеньер.

– Знаете, кого она мне напоминает? Одну довольно милую юную девушку, мать которой жила около рынка.

– А-а! – улыбнулся Атос.

– Хорошие были времена! – добавил господин де Бофор. – Да, Лавальер мне напоминает эту девушку.

– У которой был сын, не правда ли?

– Кажется, да, – ответил герцог с наивной беспечностью и удобной забывчивостью. – А вот Рауль, он ведь ваш сын, не правда ли?

– Да, монсеньер, это мой сын.

– Этот бедный мальчик обижен королем и поэтому страдает.

– Страдает, но старается сдерживаться.

– Вы дадите ему тут засохнуть? Это нехорошо. Право, дайте его мне.

– Я хочу его сохранить, монсеньер. У меня только он один на свете, и пока он захочет здесь остаться…

– Ну, хорошо, хорошо, – отвечал герцог. – Все же я вам бы это очень советовал. Я вас уверяю, что он из того теста, из которого делаются маршалы.

– Возможно, монсеньер, но ведь маршалов Франции назначает король, а Рауль никогда ничего не примет от короля.

Разговор прервался, так как вошел Рауль. Он шел перед Гримо, который в своих еще уверенных и твердых руках нес поднос со стаканом и бутылкой любимого вина господина герцога.

Увидев своего старого приятеля, герцог радостно воскликнул:

– Гримо! Здравствуй, Гримо! Как поживаешь?

Слуга низко поклонился, обрадованный так же, как и его знатный собеседник.

– Вот мы и встретились! – сказал герцог, энергично трепля по плечу старого Гримо.

Гримо снова поклонился, еще ниже и радостнее.

– Что я вижу, граф? Только один стакан?

– Я пью с вашей светлостью, только если ваша светлость меня приглашает, – с благородной скромностью сказал Атос.

– Черт возьми! Вы правы, что приказали принести только один стакан – мы будем оба пить из него как братья по оружию. Пейте первым, граф.

– Окажите мне милость, – сказал Атос, тихонько отодвигая стакан.

– Вы чудесный друг, – отвечал герцог де Бофор.

Он выпил и передал золотой кубок своему другу.

– Но это еще не все, – продолжал он. – Я еще хочу пить, и мне хочется оказать честь вот этому красивому малому, который здесь стоит. Я приношу счастье, виконт, – сказал он Раулю. – Пожелайте чего-нибудь, когда будете пить из моего стакана, и, черт меня побери, если то, что вы пожелаете, не исполнится.

Он протянул кубок Раулю, который быстро сделал глоток и так же быстро сказал:

– Я пожелал, монсеньер.

Глаза его горели мрачным огнем, кровь прилила к его щекам; он испугал Атоса своей улыбкой.

– Что же вы пожелали? – спросил герцог, откинувшись в кресло и одной рукой передавая Гримо бутылку и кошелек.

– Монсеньер, обещайте мне, что вы исполните то, что я пожелал.

– Разумеется, раз я сказал.

– Я пожелал, господин герцог, отправиться с вами в Джиджелли.

Атос побледнел и не мог скрыть своего волнения. Герцог посмотрел на своего друга, как бы желая помочь ему отпарировать этот неожиданный удар.