Прежде чем закрутить интригу, я основательно прощупал почву. Первой мыслью был шантаж Филиппова разглашением супружеской неверности. Но его жена, как я вскоре выяснил, оказалась дамой мудрой и понимающей, о романах мужа была прекрасно осведомлена и смотрела на них сквозь пальцы. Начальства он также не боялся – во-первых, существовали деловые связи, за которые, как известно, всё прощается, а во-вторых, на нашем Олимпе и не было строгих моралистов. По-настоящему Филиппову мог повредить лишь серьёзный публичный скандал, и вот его-то он действительно изо всех сил стремился избежать, тщательно маскируя свои похождения. План мой был прост и неприхотлив. Я решил сговориться с одной из его жертв, и убедить подать заявление в полицию. Затем, оказавшись посредником между ним и девушкой, разгулялся бы сполна, и вытряс из нашего доморощенного Калигулы максимум возможного. В успехе дела сомнений не было. Во-первых, зная характер Филиппова, я понимал, что тот не станет решать вопрос с потерпевшей напрямую, а во-вторых справедливо полагал, что он прибегнет именно к моему посредничеству – вряд ли в подобных обстоятельствах ему захочется широко распространяться. Однако, воплотить этот план в жизнь оказалось сложновато. На первых же порах я столкнулся с десятком непредвиденных трудностей. Главное же, как я ни старался, жертвы и слышать не хотели ни о каких юридических разборках – одних Филиппов напугал до смерти, другие ещё надеялись на добровольную подачку от него, третьи просто желали забыть о нём, как о страшном сне. Однако, надежды я не оставлял и ждал подходящего случая.
Однажды Филиппов вызвал меня в «Алые паруса» в полвторого ночи.
– Чтоб через двадцать минут был, – крикнул он в трубку, причём в его голосе, к моему удивлению, отчётливо различился страх. Я понял, что случилось нечто, выходящее из ряда. Дверь в квартире была открыта, и я беспрепятственно прошёл внутрь. Филиппова ждал меня в зале. Он был полностью одет и сидел в кожаном кресле у журнального столика, сложив руки на груди и опустив голову. Когда я окликнул его, он поднял голову и посмотрел на меня затравленным щенячьим взглядом. Лицо было бледно, глаза странно блестели.
– Что случилось? – спросил я.
Не ответив, он быстро поднялся с места и резким пружинистым шагом вышел из комнаты. Я поплёлся следом, предчувствуя недоброе. В огромной спальне была приоткрыта дверь, и через щель цедился слабенький жёлтый свет. На полу, посреди серо-голубого дизайнерского ковра, усеянного яркими пятнами крови, лежала совершенно голая женщина. Я сначала даже не различил её лица – оно совершенно распухло и являло собой бесформенную фиолетовую маску. Синяки были и по всему телу. Одной рукой, неестественно изогнутой, словно насильно вывернутой, она держалась за ножку кровати, а другой прикрывала грудь.
– Вот… – сухо промямлил Филиппов. – Посмотри, что можно придумать. Может, врача вызвать, или там ещё что…
Я шагнул к девушке и тронул её за руку. К моему великому удивлению, бедняга была жива и даже в сознании – в ответ на моё прикосновение она слабо застонала. Я попробовал поднять её, но не смог – любое движение, видимо, причиняло ей резкую боль, и она начинала громко стонать.
Мы с Филипповым вышли в коридор, где у нас состоялся продолжительный разговор. Он явно был растерян – юлил, петлял, скакал с одного на другое. Больше всего он боялся ответственности – очевидно было, что без медицины на этот раз обойтись не получится, но вызвать скорую в нашей ситуации означало фактически сдаться милиции – кто-нибудь из врачей непременно набрал бы ноль два. А там хлопоты, деньги, и самое страшное – огласка… Глядя на то, как он суетится и подпрыгивает, я напряжённо размышлял. Это был мой шанс. Даже для Филиппова этот случай – выдающийся, тут имелись уже не мелкие побои, на которые наша Фемида всегда равнодушно закрывает глаза, а серьёзные увечья, способные вызвать серьёзные же юридические последствия. Кроме того, я полагал, что и сама жертва на этот не откажется от мести обидчику. У меня созрела мысль перевезти девушку к себе, вылечить и убедить выступить на моей стороне. Оставалось только уломать патрона передать мне её, но пока я поспешно сочинял аргументы в пользу этой идейки, проблема решалась сама собой. Немного помявшись, Филиппов сам предложил забрать беднягу. Собственно, другого выхода у него и не было. Избитая отчаянно нуждалась в медицинской помощи, а таскать врачей в «Алые паруса» было занятием рискованным. Собственника квартиры в доме хорошо знали, и кое-кто из местных обитателей вполне мог задаться, наконец, не совсем удобными вопросами.
Мы наспех условились о деталях, включая, разумеется, и материальную сторону дела, затем укутали избитую в одеяло и осторожно дотащили до машины в подземном паркинге.
Эта ночь моей гостье далась непросто. До пяти часов она пролежала без сознания, затем поднялась температура и начался бред. Знакомый врач, приехавший к семи утра, вколол обезболивающее и провёл полный осмотр. У бедняги обнаружились вывих руки, ушибы мягких тканей, сотрясение мозга, а главное – разрыв радужной оболочки правого глаза. Глаз, как выяснилось, был повреждён окончательно, после его пришлось удалить. Но в целом дела оказались не так уж плохи – жизненно важные органы оказались без повреждений, и даже не потребовалась, к огромной радости Алексея Анатольевича, какая бы то ни было госпитализация.
Распоряжением Филиппова в редакции мне дали двухмесячный отпуск, и я всё это время посвятил заботе о девушке. Первое время она лежала, не вставая, жевать пищу не могла, так что по совету докторов кормить её приходилось через трубку измельчённой овсяной кашей. Я менял ей памперсы, бегал за лекарствами, приводил врачей. Всё это было не так уж сложно, а, кроме того, у меня имелся огромный опыт заботы о матери. Время летело быстро. В конце второго месяца больная поправилась почти полностью, разве что врачи ещё не разрешали снять повязку с глаза (операцию на нём сделали на вторую неделю, как только она смогла ходить самостоятельно). Тогда мы уже активно общались. Оказалось, что девушку зовут Машей, она приехала в Москву из Перми, к своему брату, жившему в столице два года и работающему тут официантом в каком-то ресторанчике. Брат, у которого уже была семья, взять её к себе отказался, а больше в Москве бедняге устроиться было некуда. Первое время, пока у девушки ещё оставались деньги, она жила в маленькой семейной гостинице в Бутово, а когда те кончились, подвернулось место у одной старушки на Баррикадной. Эта старушка, бывшая сотрудница цирка на Цветном бульваре, болела какой-то дурной и неизлечимой болезнью и требовала постоянного ухода. Мария заботилась о ней, готовила, убиралась, доставала таблетки, и так далее. Старуха, впрочем, оказалась какой-то странной шовинистской, искренне презирала свою помощницу за то, что та была не москвичка, и подозревала за ней всякие гадости, к примеру, то, что девушка собирается отобрать её квартиру. Жизнь Маши постоянно отравлялась придирками, издевательствами и унижениями, которых даже эта кроткая овечка не смогла, наконец, терпеть. Вскоре она нашла место на овощебазе при марьинском рынке «Садовод», которое особенно привлекло тем, что там иногородним давалось общежитие. В этот период её и обнаружил Филиппов, который регулярно рыскал по подобным злачным местечкам в поисках жертв. Он обхаживал её несколько недель – водил по ресторанам, которые она прежде видела только по телевизору, задаривал дорогими украшениями, таскал с собой в заграничные командировки, и, наконец, уговорил переехать к себе. По всей видимости, она совершенно искренне поверила ему (что, как увидит после читатель, было неким нравственным оксюмороном), а кроме того он, несмотря на свою плюгавенькую наружность, несомненно, по-настоящему понравился ей как мужчина. Причину, по которой он её избил, она и после, спустя месяцы не могла припомнить, да, впрочем, Филиппову и не нужен был для этого какой-либо особенный повод.
Меня Маша с самого начала сочла своим спасителем, неким рыцарем в сияющих доспехах, специально спустившимся в ад, чтобы вырвать её
