Я двигался в дом, в темноту и холод. Навстречу мне не то выплывало, не то прорисовывалось лучиком света изображение старого кресла с гнутыми ножками. В кресле неподвижно сидела старуха. Её лицо казалось одновременно и строгим, и добрым. На плечи был наброшен мохнатый платок, а седые волосы растрёпаны. Я вроде бы знал её, и от этого ощущал необъяснимый страх. Она зашевелилась, взглянула в мою сторону, и на её лице отразилось недовольство. Морщины на лице затряслись, губы зашевелились. Я не слышал её слов, но понимал, что она меня ругает. Она схватилась за подлокотники, и я понял, что она хочет встать, чтобы направиться в мою сторону. Мне стало страшно. Но темнота вокруг вновь сгущалась, окружая и меня, и старуху. Через мгновение я уже ничего вокруг не видел, но чувствовал, что темнота сейчас сожрёт и меня.

Я закричал. Впереди была только тьма. Она кружилась и затягивала. Мне было больно. Сердце билось очень часто. Всё тело словно горело, а в правой части живота что-то давило и резало. Я всё ещё пытался идти вперёд.

Дождь перестал. Но меня трясёт от холода. Я понимаю, что у меня температура. В районе пятки ноет натёртая об обмотки мозоль. Утро. Навстречу движутся синие люди. Они косятся на меня с отвращением. Я ковыляю по узкой улочке, высматривая глазами скамейку. Чтобы немного отдохнуть.

Голова снова начинает кружиться. У меня нет сил идти, и я хватаюсь рукой за подвернувшуюся чугунную ограду. Знакомый узор. Жёлтая виолончель. Почему я всё время вспоминаю про эту виолончель? Узор на ограде – пара кованых листочков. Никакой виолончели.

За оградой – голубое здание, похожее на куб, с широким крыльцом. Я приближаюсь к нему сбоку.

– Это же то место, – шепчу я.

Я работал здесь раньше. Вон там, на четвёртом этаже. Я вглядываюсь в окна сквозь синюю дымку и вижу, что стёкла выбиты, рамы обуглены, а на штукатурке вокруг – следы копоти. Здесь был пожар. Когда? Почему?

Может, это к лучшему? Может, мне можно попасть туда, в явно нежилое помещение, и некоторое время передохнуть? Голова моя работает не очень хорошо, поэтому самые простые идеи радуют. Я прохожу в калитку, поднимаюсь на крыльцо и вхожу.

Прямо передо мной стоит седой морщинистый мужчина в чёрной форме с надписью «Охрана». Я пробую что-то сказать, но язык не слушается, в горле резь, и слова не могут вылезти наружу.

–Что? – спрашивает охранник. – Нет никого. Всё закрыто.

Я хрипло мычу.

– Что тебе здесь надо?! – орёт он.

Я пячусь назад, сумев выговорить «Работаю я тут». Он словно не слышит.

– Пошёл, пошёл отсюда! Не понял, что ли?

Во мне, как и обычно, поднимается злоба. Но у меня нет сил по-настоящему злиться. Я мог бы наброситься на него и перегрызть горло… Как же я хочу есть… И правая часть живота ноет угрожающе. Если бы я съел что-нибудь помягче, он бы наверняка немного успокоился. Кашу. Или кефир. Или банку сгущёнки. Нет, не саму банку, а то, что внутри… Размечтался.

Я иду прочь. Меня трясёт. То ли от беспомощной злобы, то ли от холода. Хотя на улице, должно быть, жара. Синий солнечный свет покрывает асфальт причудливыми тенями, колышущимися на ветру. Наверно, у меня температура. Она не даёт голове соображать. План. План. Нужен план. Мне нужно выбраться. Куда?

Куда вообще я должен идти? Язык до Киева доведёт. Язык у меня есть. Нужно ли мне в Киев? Нет. А, вспомнил… Волга впадает в Каспийское море. Хотя точно ли это так? Может, она уже не впадает. С тех пор, как на эту территорию пришли пумары, никогда ничего не знаешь наперёд… Стоп. Какие ещё пумары? Что с моей башкой? Вроде и работает, но не пойми как.

Надо поесть. И найти людей, которые меня знают и могут помочь. И найти денег. И попасть домой, чтобы лечь и принять лекарство. Где мой дом? Где эти люди? И поесть. И домой.

Бреду вдоль по улице. Справа тащится вереница машин. Движется ещё медленнее меня, потому что впереди пробка. Зачем люди покупают машины? И главное – как? Если сейчас батон стоит тридцать с лишним рублей, то сколько же стоит вот такой новенький «Шевроле»? Тысячу рублей, что ли? Откуда люди берут такие деньги?

Я думаю не о том. Мне надо вспомнить. Вспомнить. Болит горло. Режет в животе. И это всё только для того, чтобы я не смог вспомнить. А может, и не надо вспоминать. Может, там, в моём прошлом, только плохое. Может, я поэтому и не могу вспомнить, что сам себе это запретил.

Какие-то садистские опыты на людях. Уродская работа без зарплаты. Шаурма из капусты. Я не хочу туда, в это прошлое. Я просто хочу найти дом. Поесть и отдохнуть.

Глаза мои выхватывают из синей дымки банан. Он манит меня – наполовину очищенный, зрелый, но в меру. Голубая мякоть, зелёная шкурка… Я бросаюсь к нему, отламываю сколько могу и бегу прочь, оставляя девушку на остановке с раскрытым ртом.

– Э! Что за дела? – доносится сзади. Но мне всё равно. Я уже далеко. С блаженной улыбкой ковыляю в подвернувшийся двор. Присаживаюсь на угол оградки. Жую банан.

Отлично я это провернул. Раз – и еда. Почему-то банан испачкан кровью. А, у меня кончики пальцев в порезах. Откуда? Наверно, зацепился за что-нибудь острое. Вот только когда? Жую. Очень скоро чувствую в животе урчание. Боль отступает. Мысли немного проясняются.

Значит, так. Я заболеваю. Долго на улице не протяну. Нужно искать место, где спрятаться. Лучше всего попасть домой. Для этого надо вспомнить, где я живу. Мозг дарит мне кусочки воспоминаний не случайно, а по какому-то правилу. Скорее всего, окружающая обстановка или мои собственные мысли напоминают мне фрагменты прошлого. Значит, нужно думать о доме. Или находиться рядом с местом, которое может напомнить о доме.

Я встаю. Возвращаюсь на улицу. Я вполне мог здесь идти с работы к метро. И ехать потом домой. Домой. Что там, дома? Жена, дети? Не думаю. Может, любимые предметы. Мягкая игрушка? Да нет, мне же лет тридцать как минимум.

Странно. Я остановился. В одном из кусочков жизни, которые я недавно переживал, была палатка с шаурмой. Как раз напротив входа в то здание. Я вспоминаю этот вход, который видел несколько минут назад. Абсолютно пустая улица. Да там и некуда поставить палатку. Как это может быть? Что это?

Может быть, то, что я вижу – это вовсе не прошлое? Может, это просто такой необычный сон? Но здание, где работал, я вспомнил правильно. И эта дорога ведёт меня к метро. Я в этом уверен. Сейчас убедимся на практике.

Двигаюсь дальше в ту же сторону. Впереди магазинчики, люди толпятся. Большой зелёный вокзал. Это первый ориентир в моих блужданиях, который я точно могу назвать собственным именем. Теперь я знаю, где нахожусь. Метро «Белорусская».

Лохмотья, постеленные на асфальт. Загорелое пропитое лицо. Кривая улыбка, противный жалостливый голос. Баян, играющий заунывную усреднённую мелодию. Попрошайка поёт беззубым ртом свою странную песню:

Не гляди ты так грозно,

Уходи подобру.

Рано всё же иль поздно

А я тоже умру.

И меня похоронят

Под берёзой кривой,

И никто не уронит

Ни слезинки живой,

И могилка осядет

От дождей и ветров.

Проходи, Бога ради,

Коль богат и здоров…

Я не богат. Видимо, не совсем здоров. Стакан перед попрошайкой притягивает меня. В нём лежит немного мелочи и, кажется, скомканная пятидесятирублёвка. Я мог бы схватить и убежать. Приближаюсь. Готовлюсь. Но если я схвачу стакан, он погонится за мной. Стукнет баяном по голове. Рядом наверняка прячутся бандиты, на которых он старается. В конце концов, мне просто противно. Я не такой, как он. Как странно. Я украл только что банан у приличной девушки, а монетки у этого противного персонажа – не могу. От попрошайки воняет чем-то кислым. Наверно, давно он не мылся.

– Жора, что это за говно?!

Я вздрогнул. Голос раздавался за стенкой. От неожиданности я выпустил из рук шлейф, и он скрылся под толщей подобных. Кажется, голос принадлежал Паше. Ему отвечал Левин, но его было едва слышно, и я не мог разобрать слова.

Я снова извлёк шлейф наружу и воткнул в разъём. Сколько уже винчестеров я перебрал? Штук пять точно. И все либо дохлые, либо чуть живые, покрытые сбойными участками почти полностью. Вокруг меня на столах стояло несколько древних системных блоков, а на стуле рядом была свалена гора комплектующих. Я пытался укомплектовать компьютерный класс из того, что мне предоставил Левин.