Моргенштерн задумался, правильно ли он сделал, когда по велению отца отправился в армию. В конце концов, его истинное призвание, данное ему природой, — заведовать делами сердечными и руководить суккубами. Последуй он призванию, возможно, его будни были бы более серыми, спокойными, а значит, менее нервозатратными. Сейчас, наверное, уже поздно рыпаться. Покинув пост главнокомандующего, Люциан вряд ли втянется в рутину. После случившегося будет сложно сконцентрироваться на том, в какое тряпьё одеть подчинённых и кого отправить на вызов, а после — куда отправиться после работы.
Может быть, у него была бы широкая клиентская база. Ну, знаете, привороты, отвороты, проблемы с потенцией и подобное. Всё это казалось Люциану таким простым, ничтожным, лёгким — просто блажью, которой он сам себя лишил, когда надел военную форму и влюбился в рыжеволосого психопата.
Впрочем, скорее всего, другая судьба вряд ли отгородила бы его от насилия, однако его количество явно стало бы меньше. Может, Моргенштерн даже не узнал бы, на что на самом деле способен. Правда, день ото дня Люциан всё больше убеждался, что вредно испытывать себя до гробовой доски. Он жил физически, но морально оказался истощен до предела. Моргенштерн пытался выжить Ваала из своего разума, чтобы больше не видеть кошмаров про него, чтобы Раух не получил возможности вернуться чёрной и страшной тенью драматичного прошлого.
Люциан думал, каким бы он был счастливым, если бы всего этого не произошло. Для него как для демона время летело иначе, чем для людей. Он ощущал себя как двадцатипятилетний молодой военный, на долю которого выпало множество неприятностей, а не как сильный демон. Да и как сказать «сильный»? Просто повезло с родителями. Да и судьбе, похоже, не хочется слишком быстро убирать его с шахматной доски, ведь впереди такая красивая партия!
Моргенштерн боялся злоупотреблять алкоголем, поэтому пил понемногу, но часто — просто чтобы не сойти с ума окончательно. Быть демоном — сложно, а сумасшедшим демоном — опасно. Люциан понимал, что часть проблем могла бы решиться, если бы он отказался от отношений с Молохом. Прошло слишком много времени, чтобы от этого было возможно отказаться. Идеальный вариант — чтобы его просто наконец-то прикончили. Просто. Без похищений, изнасилований, морального и физического насилия, хотя… Может, это и есть демоническое становление? Сходишь с ума до той степени, когда можно без разбору убивать и насиловать так же, как твои противники, и всё — ты великолепен. Люциану не нравился этот вывод. Может быть, потому, что он действительно в своё время свернул не туда.
Молох наблюдал за Люцианом, предпочитавшим никому не смотреть в глаза, что было странно для главнокомандующего, ведь именно личный контакт зачастую многое решал в военной политике. Запугать врага уже на переговорах — и выиграть себе преимущество. Убедить противника в победе — уже полдела. Вместо этого бледный, измученный собственным подсознанием Моргенштерн устало смотрел на генералов, цедил из бокала вино и тихим, хрипловатым голосом излагал суть своей тактики. Тогда в зале совещания все затихали и прислушивались, немного наклоняясь, чтобы не злить нового главнокомандующего.
Бывший же главком с сожалением смотрел на то, кем стал Люциан, и в глубине его души пробуждалась неведомая ему доселе всепоглощающая нежность — как аптечка, обладателем которой был он один. Молох подозревал, как можно залечить раны, и старательно подбирал лекарство, чтобы пациенту не стало хуже.
Молох привык к жертвам на войне, но ему хотелось облегчить участь Моргенштерна. Он понимал, что его нынешнее состояние — результат роковой ошибки. Виноваты не подчинённые, это просчёт того, кто их направлял. Если бы было возможно, Молох отрезал бы кусок собственного сердца, чтобы как-то растопить лёд Люциана.
Когда бывший главком приблизился к нынешнему, чтобы поцеловать его в шею, Люциан виновато улыбнулся и отвернулся. Сделал это так, будто болел смертельной болезнью и не хотел заразить. Отстранил мягко, чтобы не вызвать агрессии. Взглянул с блеском в глазах, возникающим, когда хочется плакать. Люциан был весь окутан чёрной одеждой, как окутывали его печаль и тоска. Молох разодрал бы её в клочья, но подозревал, что благодаря ей он ещё жив — как мышцы заставляют кишки не вываливаться из брюха.
Молох чувствовал себя скульптором, вытесавшим из мрамора Галатею. Проблема в том, что ей было холодно и скверно без тёплого, уютного мрамора, мерзко — от прикосновений ценителей искусства, трогавших её сальными пальцами. Но вернуть ей каменный кокон было уже невозможно. Галатея нуждалась в прочной защите, которую Молох не смог обеспечить. Стало слишком поздно для извинений.
Молох чувствовал, как треснула между ними земля.
— Я знаю, ты чувствуешь себя виноватым, — произнёс бывший главнокомандующий, открыв дверь в комнату Люциана.
Перед этим Моргенштерн изъявил желание спать раздельно, и Молох не смог ему отказать.
— Но ты не виноват, Люциан, — продолжил он. — Ты жертва обстоятельств.
Бывший главком чувствовал себя хирургом, допустившим непростительную ошибку. Пациент умирал на глазах, аппарат жизнеобеспечения трещал, как ненормальный, а он не знал, что делать, потому что плохо учил лекции и платил за экзамены. Пациент смотрел в глаза и умолял спасти, а хирург ненавидел себя за незнание и несвоевременность. За дверью стояли журналисты и жадно ждали его провала.
— Я уже не знаю, что думать и чем утешать себя, — Люциан сидел на балконе и без интереса наблюдал за адской пустошью.
Чёрная мантия покрылась пеплом от извергавшихся кратеров. Молох осторожно взял Моргенштерна за руку и провёл в комнату, чтобы посадить на кровать. Люциан обречённо посмотрел на него, ожидая худшего.
— Думаешь, я буду тебя насиловать? — тихо спросил Молох.
— Ты долго не занимался сексом, — пожал плечами Люциан. — Я не исключаю такой возможности.
— Я бы сделал так, — с нажимом произнёс бывший главком, — если бы заключил с тобой брак только ради этого, но я этого не сделаю. Не изнасилую тебя.
— Тогда зачем ты посадил меня на кровать? — Моргенштерн приподнял брови. — Мы могли бы поговорить и на балконе.
— Здесь уютнее, — проговорил Молох и опустился перед Люцианом на колени, взял его за полы мантии. — Ты позволишь?
— Делай что хочешь, — тихо ответил Моргенштерн и закрыл глаза.
Прошло несколько секунд, и он почувствовал, как Молох снял с его ног обувь и оголил ступни, подтянул штаны ближе к коленям. Голени и ступни оголились — Люциан почувствовал лёгкую прохладу, и после — мягкое прикосновение шершавых губ.
— Тебе не за что корить себя, малыш, — прошептал бывший главком. — Ты не виноват. Возможно, ты считаешь, что случившееся как-то посрамило тебя в моих глазах. Ты неправ. Мои чувства к тебе не изменились. Мне только жаль, что всё пришло к этому. Моя бывшая жена сошла с ума. Говорили, её довёл до безумия я. Глядя на тебя, я понимаю, что это очень правдоподобное объяснение случившемуся. Я допустил ошибку. Я позволил обстоятельствам сложиться так, что у Ваала появилось преимущество. Его физическая оболочка мертва, но его существо никогда не будет в покое. Я буду выворачивать его наизнанку каждый день, который ты приносишь в жертву своей печали. Он мучается с тобой. Ты спишь один, но ночами я слышу, как ты кричишь. Призраки прошлого? Раух мёртв. Он тоже мучается с тобой. Никто из них до тебя больше не доберётся. Больше никто не причинит тебе боли. Всю боль я возьму на себя, — он тепло поцеловал лодыжку Люциана и прижался к ступне щекой. — И растоплю твой лёд. Плевать на всё. Я буду греть тебя столько, сколько нужно. Плевать на секс. Я не ради него женился на тебе, малыш.
Моргенштерн почувствовал комок в горле. Ему не хотелось отталкивать бывшего главнокомандующего — настолько порыв был искренним. Люциан сжал в ладонях простынь и стиснул зубы, немного приподняв голову. Не хотелось вновь разводить сырость.
— Я устал от войны, — сдавленно произнёс Люциан, пытаясь держать себя в руках. — Но и заканчивать всё это я не хочу. Я слишком люблю тебя, Мо. Я понимаю, всё за что-то покупается, но ты… Ты самое дорогое. Я не знаю, хватит ли мне на тебя нервов и доживу ли я до момента, когда все враги наконец закончатся. И закончатся ли они.
