— Не шуми, братец, — спокойно сказал человек.
— Вам чего? — настороженно спросил Антон. — Не подходите, укусит.
— А зачем ему меня кусать? — так же спокойно возразил человек. — Среди собак дураки встречаются, но редко. В основном это народ умный. А этот господин к тому же, должно быть, образованный. Верно?
— Верно! — тряхнула головой Юка. Она проснулась от Боева лая и во все глаза смотрела на пришельца.
— Стало быть, не укусит. Кабы было за что, он бы уже тяпнул без всяких предварительных переговоров. А он понимает, что опасаться меня незачем. И вы не бойтесь.
— Мы и не боимся, — сказала Юка.
— Вот и хорошо. Тогда я с вами маленько посижу. Устал. Можно?
— Садитесь, пожалуйста, — великосветским тоном ответила Юка. — А вы кто?
Человек, опираясь на палку, медленно спустился с откоса, сел на камень. Еще совсем не было жарко, но на висках у него выступили капельки пота, дышал он тяжело, с трудом. Он снял брыль, достал платок и вытер лицо.
— Кто я? Бродяга, странник, как больше нравится.
— Не похоже, — сказала Юка, — бродяги обязательно оборванные и грязные, а странники ужасно волосатые.
— Разоблачила! — улыбнулся странник и потрогал гладко выбритый подбородок. — Придется отпустить бородищу, как у старорежимного дворника.
Лицо у него было сухощавое, суровое. От носа к твердо сжатым губам шли глубокие борозды, над глазами нависали кустистые брови, и глаза казались сердитыми, но, когда он улыбался, они щурились мягко и усмешливо.
— Из дома выгнали или сами сбежали?
— Сами.
— Брат и сестра?
— Нет, — сказала Юка.
— На сельских вы не похожи. Приезжие? — Антон и Юка согласно кивнули. — Как же вас зовут?… Очень хорошо… А меня Сергей Игнатьевич. Вопросы есть?
— А как же! — с энтузиазмом сказала Юка. — Почему вы так дышите? У вас стенокардия? Я знаю, — сказала она в ответ на взгляд Сергея Игнатьевича. — У моей мамы после блокады сделалась стенокардия. У вас тоже от блокады?
— У меня не от блокады. От слишком усердной жизни.
— Тогда вам ходить нельзя. Это же не обязательно — всегда можно доехать на чем-нибудь.
— Для человека, милая девочка, обязательно только одно — помереть. А ходить мне надо. Я по жизни, можно считать, в курьерском пролетел; болтало, грохотало, в окна пыль, а увидел немного. Надо хоть напоследок осмотреться. А для смотрения лучше пешего хода ничего нет… Раньше были такие странствующие философы. Всю жизнь пешком бродили.
— И нигде не работали?
— На службе не состояли… — усмехнулся Сергей Игнатьевич. — Бродили по земле и людей учили.
— И вы тоже?
— Я не философ, никого не учу. Сам учусь.
— Зачем вам учиться, у вас же, наверное, высшее?
— А что значит «высшее»? Такое высокое, что выше быть не может? Это название люди себе в утешение придумали, для самообмана. Умнеть никогда не поздно.
— У вас часы есть? — спросил Антон.
— Часы? — переспросил Сергей Игнатьевич. Он постоянно задавал вопросы, переспрашивал, словно плохо слышал или все время думал о чем-то другом и каждый раз ему надо было отрываться от этого другого и сообразить, о чем говорят. — Часов нет, дома оставил. Они у человека вроде надсмотрщика или погонялы. А я и без того жил впопыхах, взашей себя толкал. Ни оглянуться, ни подумать… Тебе время знать надо? Вон часы по небу ходят и под ногами лежат, — показал он на одуванчик. — Солнце встало в четыре, сейчас шесть, седьмой… — Сергей Игнатьевич присмотрелся к кустам на другом берегу и, улыбаясь одними глазами, сказал: — Если вы тут окопались от врагов, то, по-моему, пора занимать круговую оборону. Неприятель уже на ближних подступах, сейчас начнет артподготовку…
Юка проследила его взгляд.
— Нет, это наши, — сказала она и вскочила. — Сашко, давай сюда, не бойся!
Из-за кустов появились Сашко и Хома. Животы у них устрашающе вздулись, они несли их, придерживая руками.
— Ну, как оно тут? — спросил Сашко, искоса поглядывая на незнакомца.
— Порядок, — сказал Антон. — Митьку не видел?
— Нет, — сказал Сашко и снова посмотрел на Сергея Игнатьевича.
— Это дядечка хороший, ты его не бойся, — сказала Юка. — Чего это вы нагрузили?
Сашко, а вслед за ним Хома потянули рубашки кверху, на землю посыпалась картошка.
— Вот. Есть же Антону надо.
— Так она же сырая, а варить не в чем.
— А если испечь?
— Правильно, — сказал Сергей Игнатьевич. — Печеная даже вкуснее. Раз уж вы признали меня своим, а харчей у вас мало, принимайте меня в долю. — Он вынул из рюкзака кусок сала и положил рядом с картошкой. — К этому бы еще луку…
— Лук я принес и соль, — сказал Сашко, выгружая карманы. — Хлеба нету. Дома мало осталось, маты б заметили…
— Магазин в селе, конечно, есть. А что в магазине?
— Подушечки! — выпалил Хома, не сводивший глаз с чужого.
— И ты их любишь?
— Ага! — Хома в застенчивой улыбке показал щербатые зубы.
— Ты, часом, не подушечками зубы себе подпортил?
— Хуч бы, — вздохнул Хома, — а то сами выпадывают.
— Хлеб есть, керосин, сахар… — сказал Сашко.
— Ну, завтракать с керосином вроде не обязательно, а?… Может, ты сходишь?
— Гроши надо…
— Гроши найдутся. Держи. Купи буханки две. А лучше три. В осаде нужно иметь запас продовольствия. Верно? — подмигнул Сергей Игнатьевич. — Ну и подушечек, конечно, на всю братию… Что ж ты малого оставляешь? А кто подушечки будет нести?
Забыв о своей хромоте, Хома побежал следом за Сашком.
— Я тоже пойду, — сказала Юка, — надо дома показаться, а то еще искать начнут.
— А мы пока подготовим самое главное, — сказал Сергей Игнатьевич. — Пошли собирать хворост.
Сушняк горел жарко, почти без дыма. Под наблюдением Сергея Игнатьевича Антон старательно уложил картофелины в груду пепла под углями.
— Основная работа сделана, — сказал Сергей Игнатьевич, — теперь надо подать на стол тарелки…
Антон удивленно посмотрел на него.
— Вон они плавают, — показал Сергей Игнатьевич на листья кувшинки.
Антон попробовал рвать, листья плохо поддавались, длинные стебли тянули за собой корневища. Он вспомнил о своем великолепном ноже, и скоро груда глянцевых, пахнущих свежестью и в самом деле похожих на тарелки листьев лежала у костра.
— Стругай палочки сантиметров по двадцать — тридцать… Есть такое кушанье — шашлык по-карски. А мы приготовим шашлык по-царски. По рецепту того дядьки, что думал, будто цари едят сало с салом…
На выструганные палочки они нанизали вперемежку кусочки сала и кругляши нарезанного лука.
— Остается посолить, и полуфабрикат готов. Жарить будем потом…
Бой вскочил, прислушиваясь к треску в лесу, но увидел на тропинке Семена-Версту и снова лег. Семен спустился с откоса.
— Здоров, — сказал он. — Это ты тут сховался?
— Ты смотри не рассказывай никому, — сказал Антон.
— А чего б я рассказывал, шо мне за это гроши платят?
— А если заплатят? — спросил Сергей Игнатьевич.
— Шо? — не понял Семен.
— Если заплатят, говорю, тогда расскажешь?
— На шо оно мени нужно?… Кому надо, хай сам шукает…
— Анто-он! — раскатилось над рекой. — Анто-он!
На левом берегу стоял Толя с большим свертком под мышкой.
— Ну, чего кричишь? — сердито ответил Антон. — Здесь я.
Балансируя на камнях порога, Толя перебрался на правый берег.
— Здравствуйте, — вежливо сказал он Сергею Игнатьевичу. — Я принес тебе немножко покушать. Мне Юля еще вчера рассказала, но вчера, я не мог, мне не позволяли вставать. Здесь творог, вареные яйца и хлеб с маслом…
— Где ты все это взял?
— Дома, разумеется.
— Стащил?
— Неужели ты думаешь, что я способен украсть?
— Значит, ты рассказал? Значит, все узнают? — наливаясь негодованием, спросил Антон.
— Никто ничего не узнает. Я сказал, что мне нужно.
— И всё?
— И всё.
— От бреше! — сказал Семен.
Толя снисходительно посмотрел на него.
— Брехать, как ты выражаешься, не в моих привычках. Я говорю правду.
