— Что рассказывать. Вы уехали, меня забрали в управление.

— Как домашние дела?

— Нормально.

— Как Рита?

— Жива-здорова.

— А ты возмужал. Да... Время идет... Как дети?

— Сын и дочь растут.

— Мама?

— Спасибо, здорова.

Горчаков помолчал, а затем задал вопрос, который, наверное, сразу же хотел задать, но воздержался:

— Выяснил что-нибудь про отца?

— Да, Семен Антонович, пытали его гестаповцы перед смертью... жаль только, не знаю, где он похоронен... — Помолчав немного, Славин спросил: — А у вас без изменений?

— Все по-старому, если не считать, что дети институты окончили. Сын — юридический, дочь врачом стала.

Славин обратил внимание, что за это время Горчаков закурил уже четвертую сигарету, и сказал:

— Много курить стали, Семен Антонович.

Тот усмехнулся:

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. А у меня, браток, здоровья на троих хватит, так что могу запросто курить и водки рюмку-другую выпить.

Не знал Славин, что ровно через год он, со слезами на глазах, будет вспоминать эти слова, стоя у гроба Семена Антоновича, который умрет от рака легких.

Они договорились встретиться в выходной день и расстались. Горчаков поехал в министерство, а к Владимиру Михайловичу зашел Иван Мочалов.

— Когда я вызвал Ломова из вашего кабинета, — рассказывал Мочалов, — к нам подошла медсестра, и мы втроем направились к выходу. На первом этаже нас встретил неизвестный мужчина. Он был в светлом плаще, в руках держал черный зонтик. Этот мужчина незаметно показал Ломову три пальца, и они, сделав вид, что между собой незнакомы, разминулись. Я в этот момент разговаривал с медсестрой, и тот мужчина наверняка считал, что я не заметил его жеста. Я посадил Ломова и медсестру в машину и вернулся, попросил дежурного выяснить, кто этот человек. Потом отвез Ломова в больницу, где побеседовал с лечащим врачом. Кстати, тот утверждает, что у Ломова от такого удара голова не должна болеть. Я попросил доктора проследить, чтобы к больному никого не пропускали, а сам поехал обратно. Дежурный, когда я пришел к нему, сообщил, что это был родной брат Ломова — Василий. Я считаю, что здесь что-то нечисто. Смотрите: родные братья делают вид, что не знают друг друга, делают мимоходом какие-то знаки. Вот и решил на всякий случай сообщить вам.

— И правильно поступил. Дело в том, что нам нельзя исключать и версию о том, что Ломов причастен к преступлению. Где сейчас брат Ломова?

— Здесь, на втором этаже, ожидает следователя Леонова, а дежурный, когда интересовался, кто он, не стал говорить о том, что следователя сегодня не будет.

— Давай сделаем так: ты сейчас поезжай к судмедэксперту Воложину и забери у него кляп, которым преступники затыкали рот Ломову. Но прежде чем уехать, приведи брата Ломова ко мне.

Мочалов вышел из кабинета и через несколько минут привел второго Ломова. Славин спросил:

— Вас по повестке следователь вызвал?

— Да, вот она.

Майор взял повестку и вслух прочитал:

— Ломов Василий Петрович. Вы — родной брат Леонида Петровича?

— Да. Скажите, а его что, арестовали?

Этот вопрос поставил Славина в тупик. Чтобы выиграть время и придумать ответ, он полез в нижний ящик тумбы письменного стола, достал бланк протокола допроса и переспросил:

— Вы у меня что-то спрашивали?

— Да, я спросил, действительно ли моего брата арестовали?

Славин подумал: «Значит, он допускает, что его брата могут арестовать. Никаких возмущений, протестов. Даже не признался в родстве в коридоре».

Славин решил повременить с ответом и спросил:

— Вы, наверное, видели, как его выводили из управления?

Ломов оглянулся на стоявшего у окна Мочалова и, чуть смутившись, ответил:

— Да, собственно, я его встретил в коридоре, когда вел его вот этот товарищ старший лейтенант.

Мочалов как будто теперь вспомнил:

— А, так это вы ему показали три пальца? — И, повернувшись к Славину, пояснил: — Когда я вместе с Ломовым направлялся к выходу, то этот товарищ шел нам навстречу. Смотрю, он показывает моему подопечному три пальца, — старший лейтенант взял с подоконника свою папку, подошел к двери, приостановился и спросил: — А что означал ваш жест?

— Это я ему показывал, какой срок получил один наш знакомый.

— Кто этот знакомый? — спросил Славин.

— Шацкий... Яков, он на одной улице с нами живет.

Мочалов кивнул Славину и ушел. Славин, словно желая внести ясность в ответ брата Ломова, задал следующий вопрос:

— Когда судили Шацкого?

— Сегодня, прямо из зала суда арестовали.

Владимир Михайлович хотел задать вопрос: почему он сделал вид, что незнаком со своим родным братом, но решил подождать. Записал в протокол показания, а затем спросил, в какое время накануне преступления из дому ушел его брат Леонид. После этого задал еще несколько «нейтральных» вопросов и отпустил его. Оставшись один, майор решил версией о бухгалтере не заниматься. «В первую очередь, — думал Владимир Михайлович, — надо срочно выяснить, за что судим Шацкий». Вспомнил, что судили его в народном суде Советского района, и направился туда.

Старшая нарсудья Вера Игнатьевна Островная, очень симпатичная и приветливая женщина, встретила Славина с улыбкой. Она помнила его по совместной работе в районе и была рада видеть гостя.

— Вера Игнатьевна, сегодня вашим судом осужден Шацкий. Как бы познакомиться с его делом.

Островная попросила принести уголовное дело. Вскоре в кабинет вошла девушка, она протянула старшей нарсудье пухлую папку и тут же вышла.

— Вот он, ваш Шацкий Яков Аркадьевич. Привлечен к уголовной ответственности за кражи из квартир. Нате, Владимир Михайлович, дело и изучайте. Я бегу в райком, так что оккупируйте мой кабинет и работайте. Когда закончите, дело сдайте в приемную, секретарю.

Славин начал читать.

Учиться Яков не хотел. Уже в четырнадцать лет его поставили на учет в детской комнате милиции за кражу из газетного киоска. У него был старший брат Григорий, который в своих показаниях говорил, что дружит с Ломовым. «Стоп. Интересно, что он показал о Ломове?» Славин стал записывать. «Я знаю Ломова Леонида Петровича с детства, мы проживали недалеко друг от друга на одной улице. В отношении Леонида я ничего плохого сказать не могу и считаю его хорошим человеком. При мне он никогда ничего плохого не делал».

Владимир Михайлович перевернул страницу и увидел протоколы допроса Ломова и обыска в его квартире. В протоколе значилось, что в его квартире обнаружены и изъяты две женские шубы, три золотых кольца и золотой перстень. Все эти вещи были опознаны потерпевшими.

Славин листал дальше и снова увидел протокол допроса Ломова. Здесь он вынужден был признать, что Шацкий обворовывал квартиры и что он, Ломов, знал об этом и прятал вещи, обнаруженные у него дома, по просьбе Шацкого. Затем в поле зрения Славина попал протокол допроса Шацкого Григория. В графе «сведения о судимости» значилось, что он ранее дважды судим за кражи. Первый раз по статье сто сорок первой — это кража личного имущества, второй раз по восемьдесят седьмой — кража государственного имущества.

— Так, — вслух проговорил Славин, — надо выяснить, что кроется за восемьдесят седьмой статьей. — Он взглянул на текст показаний Шацкого и сразу же похвалил следователя, который отразил в протоколе, что допрашиваемый был судим за кражу денег из сейфа совхозной бухгалтерии. Славин перелистал дело и прочитал приговор, который был написан от руки и еще не был подшит к делу. Из приговора было видно, что Щацкий до суда находился на свободе и взят под стражу прямо в зале суда.

Славин передал дело секретарю и направился в управление. Ему предстояла встреча с начальником отдела вневедомственной охраны и сторожем, которого Ломов снял с дежурства.

Оба уже находились в управлении. Начальник отдела по просьбе Славина охарактеризовал Ломова и Бурнового — сторожа, которого бригадир снял с охраны учреждения. Славин спросил: