Горчаков взглянул на Славина:

— Вот так и живем, товарищ лейтенант! Что ни день, то что-то случается.

— Мне говорили, что в вашем районе самая сложная оперативная обстановка.

— Это ясно.

Славин уже успел заметить, что «ясно» любимое слово Горчакова. Начальник взял в руки предписание, повертел его и снова положил на стол.

— Обстановка действительно сложная. Не раскрыты три убийства, грабежей целая серия, а в лесу на окраине города — территория тоже наша — нашли девушку с переломом основания черепа. Сейчас без сознания в больнице лежит, но уже ясно, что она ограблена. Родители говорят, что у нее с собой около пяти тысяч рублей было, плащ, золотое кольцо и сумка с продуктами — все исчезло. Мог на нее напороться какой-нибудь бывший полицай-шатун. Сейчас лето, и они еще по лесам шастают. Сдаваться не желают, знают, что отвечать придется, а мог и уголовник какой-нибудь напасть. Кроме этого, в районе краж много, особенно из квартир, пять краж из госучреждений не раскрыто.

— Сейфы?

— В основном, да. А вот людей не хватает. Сотрудники неплохие, но опытных мало. В уголовном розыске только один начальник имеет за своими плечами большую практику. Еще до войны в милиции работал, а остальные четыре человека только постигают это ремесло. Вот такая, брат, обстановка. Ясно?

— Ясно, — улыбнулся Славин, — кем я буду у вас работать?

— Старшим оперуполномоченным уголовного розыска. Ты где остановился?

— Я дома жить буду.

— Ах да, я и забыл, ты говорил, что у тебя здесь мать. Как она тебя встретила? Небось, рада?

— Я еще дома не был. С вокзала в управление зашел, а оттуда прямо сюда.

— Ишь ты, — улыбнулся начальник и поднялся из-за стола. — А вещи твои где?

— Чемодан в дежурке оставил.

— Ясно. Ну, что ж, иди отдыхай, а завтра жду на работу. Чего-чего, а работы я тебе по самую завязку обещаю, — и Горчаков провел ребром ладони себе по горлу. — Ну, будь здоров! Хотя нет, постой. Пойдем я покажу кабинет, где будешь работать.

Они вышли в коридор и остановились у двери, обитой потертым дерматином. Мощная рука майора чуть коснулась двери, и она распахнулась, словно от сильного удара. В небольшом кабинете стояло три стола. Горчаков слегка подтолкнул Славина:

— Заходи, заходи, лейтенант. В свой кабинет входишь, не в гости. — Он выждал, пока Славин переступит порог, затем закрыл за собой дверь и представил: — Знакомьтесь, старший оперуполномоченный лейтенант Славин Владимир Михайлович.

Слева от двери находился стол, за которым стоял улыбающийся парень. Владимир протянул ему руку:

— Славин.

— Подрезов, старший оперуполномоченный.

Горчаков удовлетворенно произнес:

— Ну вот и познакомились. Остальных увидишь завтра. Вот твое рабочее место, — он указал рукой на стол, находившийся между изразцовой печкой и стеной. — За этим столом будешь чувствовать себя как за крепостной стеной: слева — печь, справа — стенка, а перед тобой стол, не окружишь тебя и с фланга не подойдешь...

Вскоре Славин шагал пыльными улицами родного города. Вдалеке высились одинокие здания, чудом сохранившиеся во время войны. Владимир остановился недалеко от оперного театра. Сердце его сжалось от боли: вокруг были одни развалины. Правда, кое-где поднялись восстановленные дома. Отсюда, с возвышенности, город был как на ладони. Слева виднелось здание института физкультуры. Там находилась знаменитая Комаровка. В памяти всплыли дни оккупации, вспомнил, как с матерью ходил на базар, чтобы встретиться со связной партизанского отряда, как неожиданно началась облава и они еле спаслись. В памяти всплыла жуткая картина, которую еще раньше они с матерью видели там же, когда немцы казнили ни в чем не повинных людей. Вспомнил глаза маленькой девочки, приговоренной к смерти, и крик ее матери... Владимир тяжело вздохнул и взглянул правее. По Советской улице шел трамвай, он медленно поднимался в гору, туда, где виднелось темно-серое здание Дома офицеров, а еще правее возвышались новостройки больших домов. Вокруг них ютились маленькие лачуги, времянки, построенные из старых кусков жести, обломков досок и кирпича. Внизу блестела Свислочь... «Вот я и дома...»

Владимир, подхватив чемодан, начал спускаться по косогору вниз. Мысли неожиданно перенесли его в далекий Марьянск. Еще совсем недавно жизнь у Славина шла там своим чередом. Рана, которую он получил во время перестрелки с бандитом, была неопасной, пуля не задела кость. Вскоре Владимир поправился и снова был в строю.

Работы было, как всегда, много, и в своей холостяцкой квартире он появлялся поздно вечером, а рано утром снова спешил в отделение.

Славин рассчитывал, что ему придется работать в Сибири долго. Но однажды, когда утром он пришел на работу, его неожиданно вызвал к себе начальник отделения. Алтынин, весело улыбаясь, спросил:

— Ну что, Владимир Михайлович, пришла пора расставаться?

Славин, ничего не понимая, молча и удивленно смотрел на Алтынина. Тот продолжал улыбаться.

— Что молчишь?

— Я не понимаю, о чем вы говорите? — Эти слова прозвучали не только удивленно, но и сухо.

— А вот я понимаю, присаживайся.

Славин сел на стул, стоявший у стола, а Алтынин, продолжая улыбаться в свою огромную бороду, взял стул и сел напротив.

— Вот какое дело, Владимир Михайлович. Начальство считает возможным направить тебя в Белоруссию.

Не стал этот мудрый человек рассказывать, сколько он устно и письменно обращался по инстанциям с предложением откомандировать Славина в Минск, хотя ему тоже нужны были подготовленные сотрудники.

— И вот сегодня, — продолжал Алтынин, — буквально полчаса назад, пришло распоряжение... Вот такие, друг, дела.

Славину хотелось вскочить на ноги, обнять Алтынина, но он только тихо сказал:

— Спасибо вам, Егор Егорович!..

И вот теперь он так же, как и тогда, в сорок пятом, входил во двор родного дома. «Интересно, чем сейчас занимаются мама и Женя?» В коридоре было все так же темно, пахло сыростью. Владимир старался идти бесшумно, очень хотелось явиться перед своими неожиданно, но не получилось: зацепил чемоданом пустое ведро, и оно с грохотом покатилось по полу. Дверь отворилась, и на пороге показалась мать. Она спокойно спросила:

— Что, после солнышка в коридоре как в темнице?

— Это точно, мама! — сказал Владимир и обнял ее.

— Володенька, сынок... Это ты? — Анастасия Георгиевна гладила его по голове, словно желая убедиться, что он жив и здоров. А по щекам катились слезы.

— Ну, что ты, родная, успокойся, я приехал теперь навсегда. Понимаешь, мама, навсегда! Не надо будет тебе ждать меня, я всегда буду с тобой.

Постепенно мать успокоилась. Она села на диван и с упреком сказала:

— Что же ты, сынуля, не предупредил нас? Мы бы с Женей встретили, я пирог бы испекла.

— Ничего, мама, ничего. Как видишь, я и сам дорогу домой нашел, а что касается пирога, то его можно и сейчас испечь. А где Женя?

— Как где? На работе, естественно.

Владимир положил чемодан на стул и открыл его. Сверху лежала сиреневая шерстяная кофта.

— Возьми, мама, примерь, не велика тебе?

Анастасия Георгиевна взяла кофту, надела, подошла к зеркалу. А руки ее почему-то задрожали.

— В самый раз, сынок, спасибо тебе. — И она неожиданно заплакала.

— Что ты, мама! Успокойся, зачем же плакать?

— Ты извини, Володенька. Просто вспомнила, что твой отец тоже кофту подарил мне. И вот теперь ты...

— Жене я тоже кофту привез, а вот это, — Владимир достал из чемодана чернобурку, — тебе, мама, воротник. Мне эту лису ребята специально, когда расставались, для тебя передали. — Он обнял мать за плечи и посадил на диван. — А теперь, мама, рассказывай мне все по порядку, как вы здесь живете, как дела?

— Э нет, сынок, пока я тебя не накормлю вкусным обедом, никаких рассказов. Давай умойся, а я за это время на стол соберу, а поговорить успеем, ты же сам сказал, что приехал насовсем...

Прошел месяц. Славин привыкал к новому месту работы, к домашней обстановке, казавшейся новой для него. Первые дни просыпался с мыслью о том, что ему надо готовить завтрак, привести в порядок одежду, но поднимался и видел, что завтрак уже готов, что сестра отутюжила брюки, а на спинке стула висит свежая рубашка.