Когда начинаешь писать – просто хочешь закончить труд. А потом уже рождаются другие желания: чтобы его издали, чтобы твои мысли и чувства дошли до большого количества людей. Я воспитывала дочь и попутно вела переговоры с издательствами о публикации романа. Ребенку моему исполнилось пять лет, и мы с мужем решили, что пора озаботиться вопросом о выборе школы. Конечно, первым делом отправились в свою родную, которую оба окончили. Мы знали, что за эти годы школа выросла из просто английской в школу с углубленным изучением иностранных языков. Теперь, помимо английского с первого класса, ученики, начиная с пятого, выбирали и второй иностранный язык: французский, немецкий или испанский. Марина Николаевна в конце концов предпочла работу учителя библиотекарской, а испанский язык поменял наконец статус с дополнительного на основной. Поэтому, когда в разговоре с директором школы возник вопрос о том, можем ли мы быть полезны школе, я не моргнув глазом сообщила, что могу преподавать испанский.

– Возможно, нужен второй преподаватель.

– А где же ты была, когда мы искали два года назад?

– А я не знала, что вы ищете.

Я действительно не знала, но, собственно, и не хотела знать. Если бы меня тогда позвали преподавать в школу, скорее всего, не пошла бы. Но после того разговора мысль о том, что могу пойти и попробовать свои силы в школе, почему-то не давала мне покоя. Во-первых, сидеть дома очень скучно. Во-вторых, переговоры с издательствами продвигаются, но очень медленно. В-третьих, язык без практики теряется. Почему бы не уделить часть своего времени педагогике? Я нашла работу в соседней школе. Два раза в неделю в пятых классах. Всего четыре учебных часа. В общем, ни о чем, но почти сразу стало понятно, что эта работа по мне. Я увлеклась. Шел последний дошкольный год моей дочери, а вопрос о ее поступлении был по-прежнему открыт. Я сомневалась, надо ли ей идти в ту школу, где я работала. Там царила советская система отношений между учителями и детьми и между учителями и администрацией. Администрация – генеральные секретари, учителя – мелкие чиновники, а дети перед ними всеми – никто: мелочь, вынужденная подчиняться всем и всему. Мне, выросшей в школе, где правила атмосфера взаимоуважения, дружбы и согласия, такое положение вещей совсем не нравилось. Наступил новый, две тысячи десятый, год. В марте мы собирались с мужем снова идти к директору нашей школы, чтобы устраивать ребенка в мир добра и уюта. А в конце января раздался звонок:

– Ларис, – говорила завуч, которая когда-то была моим классным руководителем, – ты все еще хочешь преподавать у нас?

– Хочу! – Я не поверила своему счастью.

– Приезжай, поговорим. Второй учитель уходит в декрет после весенних каникул.

Конечно же я полетела на встречу! Возьмут меня – возьмут и мою дочь.

– Наталья Евгеньевна, – говорила я завучу через пару дней, – я очень хочу работать в родной школе, но есть одна вещь, о которой вы должны знать. У меня есть еще одно дело (я имела в виду книги), я не уверена, что оно получится (должно было получиться: к тому времени у меня была уже договоренность с «Эксмо» о том, что они запускают серию, если я напишу еще три романа, и я постоянно писала), но если выгорит, то, возможно, я не смогу продолжать работать в школе.

– А что за дело? – живо поинтересовалась завуч.

– Я бы не хотела пока говорить, если можно.

– Конечно. Как хочешь. Только я тебе тоже честно скажу: ты – не единственная кандидатура, будем выбирать. А пока иди на пятый этаж, там возле физики кабинет испанского, Марина Николаевна тебя ждет.

И снова Марина Николаевна встретила меня как родную:

– Ларочка! Молодец, что пришла. Сейчас будет большая перемена. Придет моя коллега (ты ведь знаешь, что она в положении), я вас познакомлю. И Андрей Борисович зайдет чайку попить. Ты зеленый любишь или черный?

– Черный. – Я осматривала кабинет. Карты Испании, на стене большая картина с изображением Дон Кихота и Санчо Пансы.

– Это Илюша, наш сын, написал. Он – художник. – Марина Николаевна колдовала над столом, на котором кроме чая уже появились бутерброды, конфеты, печенье и пряники.

– А это что? – Я склонилась над полочкой, уставленной статуэтками.

– Это сувениры из Испании. Мне ученики привозят.

Мне неожиданно стало неловко. Ученики привозят, а я не догадалась даже коробки конфет принести. Хотя, наверное, сейчас как-то некстати. Я думала, как отреагировать и что сказать, но Марина Николаевна умело перехватила инициативу:

– Наталья Евгеньевна тебе сказала, что есть еще претенденты на место?

– Да.

– Ты не волнуйся. Мы все с тобой сделаем, как надо.

– А как надо?

– Провести открытый урок.

– Открытый урок? А кто на нем будет?

– Я, Людмила Николаевна – учитель, которая уходит, и Ольга Александровна.

– Завуч по иностранным языкам?

– Да. Но ты не бойся. Она ведь испанский не знает. Просто посмотрит, как ты держишься сама и держишь класс, понимаешь?

– Понимаю. – Я чувствовала, что с каждой минутой трушу все больше и больше.

Через несколько минут мы познакомились со второй учительницей испанского, поговорили, определили, когда и в каком классе я проведу открытый урок. Она ушла, а Марина Николаевна посоветовала:

– Сходи к ней на урок перед своим открытым, присмотрись к ребятам, запомни, как их зовут. Послушай, на чем остановились. Вот мой телефон: потом позвонишь, расскажешь, и мы с тобой составим план урока.

– Спасибо большое! – Тут уж у меня хватило ума ответить хотя бы словесной благодарностью.

Конечно, я пошла на урок и, конечно, потом побеспокоила Марину Николаевну. Она дала столько ценных советов, рассказала столько нюансов, о которых я даже не задумывалась. Надо ли говорить, что урок я провела блестяще.

– Ольга Александровна просто в восторге! – говорила мне потом моя «испанка», сверкая теплыми глазами и улыбаясь так, как будто ничего лучше и важнее того, что я получила место, в ее жизни не происходило.

Наступила четвертая четверть. Я вышла на работу в родную школу, продолжая ездить и в старую, чтобы не оставлять детей посреди учебного года. Свободное время я посвящала творчеству и дочери, у меня не было времени толком подумать о характере новых учеников, о программе обучения, об уроках вообще. Буквально за каждым чихом я теперь бежала к Марине Николаевне, которая, как наседка, взяла меня под крыло, во всем направляя и поддерживая. Она делилась накопленным опытом без всякого пафоса и навязывания. Отвечала на любой вопрос, не выказывая ни малейшего удивления тому, что я, придя работать в школу, могу не знать элементарных вещей. Она рассказывала, как правильно строить отношения и с нерадивыми учениками, и с коллегами (ведь в женском коллективе встречаются не только милые ужики, но и настоящие кобры). Мы очень много времени проводили вместе. Я, не стесняясь, звонила даже в выходные, чтобы задать очередной вопрос о том, правильно ли будет сделать на уроке то или это. В школе, приходя на работу, мы первым делом спешили поздороваться друг с другом, проводили вместе перемены и обедали после уроков.

Однажды она спросила:

– Наталья Евгеньевна сказала, что ты занимаешься чем-то еще.

– Да. Я скажу вам. Пишу романы. «Эксмо» обещает запустить серию в следующем январе.

– Правда? Какая же ты умница! Я желаю тебе удачи! Ты ведь знаешь, что Андрей Борисович тоже пишет? Правда, стихи. Молодчина! Пусть все получится. Я буду держать кулачки!

– Марина Николаевна, только я очень прошу вас: никому не говорите!

– Да что ты, Ларочка, я – могила!

Мы вместе улыбнулись этой присказке и забыли о разговоре. Прозвенел звонок: уроки, дети, тетради – обычная школьная круговерть.

Через неделю Марина Николаевна умерла. Внезапный инсульт дыхательных путей не оставил молодой сорокадевятилетней женщине ни единого шанса. Так вышло, что свой первый и последний букет я принесла ей на похороны. Я не знаю, почему добрые, светлые, чистые люди уходят так рано. Не думаю, что где-то они могут быть нужнее, чем на Земле. Но речь не об этом. Я не в силах исправить произошедшего. Примириться с этим тоже очень сложно. Единственное, что я могу сделать, это наконец поблагодарить своего учителя так, как она этого заслуживала.