Здесь, в присутствии маркизы, общались исключительно на français soutenu – французском возвышенном; иначе говоря, на утонченном языке сливок общества. Если даже при дворе Людовика XIII можно было услышать простецкое «Собака побежала по улице», то дворянин, присутствующий в салоне, выражал все то же самое словами куда более благородными: «Изящная послушница богини Артемиды устремилась в туманную даль городской эспланады». Именно здесь, в красивом особняке на Сен-Тома-дю-Лувр, прелестные дамы и галантные кавалеры оттачивали свое красноречие и приобретали навыки в новом, пока еще непривычном, но таком очаровательном эпистолярном жанре.
Николя Бриссар не стал надолго задерживаться в спальне маркизы. Искать письмо, а вернее, его обладателя следовало дальше, в одной из гостиных, где, разгоряченные вином и спорами, на все лады развлекались посетители салона. Пройдя анфиладу комнат до самого конца и поприветствовав всех гостей без исключения, Николя двинулся обратно – уже медленнее, будто действительно прислушивался и выбирал, возле какой компании остановиться. На самом же деле его неторопливость была вызвана тем, что каждого из «придворных» маркизы он теперь рассматривал еще и через La Pénombre. В третьей по счету гостиной он, к своему удивлению, обнаружил Светлого дозорного. Кажется, того звали Фюмэ. Да, точно, Фюмэ! Собственно, Николя удивило не само присутствие Светлого – салон мадам Рамбуйе становился все популярнее, и, разумеется, Les Autres не могли обойти своим вниманием этот особняк. Тем не менее, если бы Фюмэ оказался здесь в ранге обычного скучающего бездельника – это многое бы объяснило. Однако Светлый не только изменил свою внешность, что не позволило Бриссару еще при первом проходе сквозь череду комнат признать его, но и в ауре дозорного явственно мерцала метка особых полномочий. Следовательно, он находился здесь по службе. Сие попахивало скверно. Капитан дежурного караула не предупреждал о том, что в доме маркизы окажется противник. Одно дело – проследить, чтобы письмо было в целости и сохранности передано по назначению, и совсем другое – еще и приглядывать за официальным представителем Ночного Дозора, наделенного особыми полномочиями. Что, если он здесь по тому же поводу? Что, если как раз намеревается помешать посланию попасть из одних рук в другие?
Через несколько мгновений положение еще более осложнилось – камердинер маркизы объявил о прибытии еще одного гостя:
– Месье Этьен дю Плесси, барон де Бреку!
«Очаровательно! – невесело усмехнувшись, подумал Николя. – Общество поэтов и трепетных девиц – самое место для кровососа, не так ли?»
Если до сего момента Бриссар сомневался в причинах присутствия в салоне Светлого дозорного, то теперь окончательно уверился в том, что письмо является предметом интереса как минимум трех сторон. Не только Рауль д’Амбуаз, Пресветлый коннетабль Парижа, возглавляющий Ночной Дозор, охотится за посланием, но и его высокопреосвященство, видимо, ведет свою игру на этом поле. Любопытно, чью сторону примет де Бреку в случае открытого столкновения? Он, конечно, Темный, но в обществе, к которому причислял себя Николя Бриссар, давно уже ходили разговоры, что первый министр короля Людовика проводит в стране реформы, выгодные в первую очередь Светлым. Низший Темный на службе у обычного человека, который, пусть даже невольно, претворяет в жизнь идеи Светлых, – экий нонсенс!
Николя снова усмехнулся: как же везет некоторым! Если он верно помнил, еще отец Светлого дозорного Фюмэ, адвокат, пытался приобрести дворянский титул на гражданской службе, а сам Николя Бриссар пошел по пути la noblesse dʼépée – дворянства шпаги, приобретаемого службой военной. Но оба они не преуспели в этом. Де Бреку же был дворянином потомственным, да еще и из рода дю Плесси! Низший Темный, который выше тебя по рождению и статусу, – это печально и унизительно, пусть и не играет решающей роли в мире Теней.
Барон, скованно раскланивающийся с дамами и кавалерами, постепенно добрался до гостиной, в которой уже находились Фюмэ и Бриссар. Всего лишь один взгляд на собравшихся здесь определил его решение: какой смысл двигаться дальше, если все интересное, похоже, произойдет в этой комнате? Оглядевшись, де Бреку нашел себе местечко в углу – там он оставался в тени, а обзор ему открывался приличный.
В этой гостиной собралась совершенно неоднородная публика – тут были и представители знати среднего уровня, и великовозрастная дочь герцога Бельгарда, чье легкомыслие вызывало толки, и некий юноша, прибывший из провинции и впервые приведенный на светский прием своей тетушкой, престарелой графиней де Лож, покровительствующей рифмоплетам. Юноша, смущенный и взбудораженный своим присутствием в знаменитом салоне, буквально пугал ярким румянцем щек, однако вместо того, чтобы молча оглядеться и пообвыкнуться в обществе, изо всех сил старался, чтобы его заметили: вставлял реплику в каждый диалог и в связи с этим краснел еще больше.
– Правда ли, что кардинал намеревается построить в Анжене дворец и перебраться туда из Лувра? – спрашивала великовозрастная дочь герцога Бельгарда у всех сразу, предлагая очередную тему для беседы.
Взоры многих присутствующих сразу же обратились к де Бреку, поскольку в Париже было известно, кому служит барон. Однако провинциальный юноша, подскочив от нетерпения, тут же выпалил:
– Не далее как сегодня я имел честь видеться с господином Лемерсье, архитектором. Он был столь любезен, что показал мне один чертеж… О, господа, это будет нечто величественное и прекрасное! Пале-Кардиналь – вот как будет называться дворец!
– Не взревнует ли король? – подал голос кто-то из гостей.
Вопрос был задан не просто так. Некоторое время назад, когда кардинал Ришелье приобрел поместье Анжен с целью реконструкции, по всему Парижу пошли гулять слухи, что сей факт несколько ослабил отношения между монархом и его первым министром. Однако Ришелье в этом вопросе, как и во многих других, оставался непреклонен – по его словам, блеск и роскошь двора мешали ему сосредоточиться на своих обязанностях, а постоянные интриги омрачали его дух. Работать так, чтобы не находиться на виду, служить государю в покое и подобающей священнослужителю скромности – вот чего добивался кардинал, покупая поместье напротив королевского дворца. Теперь же выяснялось, что дворец Ришелье обещает быть величественным и прекрасным…
Развить тему, увы, не удалось: распорядитель салона Венсан Вуатюр, это связующее звено всех компаний, этот острослов и придумщик, привел в гостиную «штучную персону» – так у мадам Рамбуйе называли людей, приглашенных намеренно и зачастую всего единожды. Бродячие актеры и шуты, безвестные художники и очень даже известные колдуны-предсказатели из Сент-Антуанского предместья (липовые колдуны, разумеется, совсем не Иные), прославленные неотесанные рубаки и девицы с пикантным прошлым – здесь годилась любая экстравагантная личность, лишь бы ее появление доставило удовольствие посетителям, дало повод для разговоров и увеличило популярность особняка на Сен-Тома-дю-Лувр.
– Дамы и господа! – тоном заговорщика произнес Вуатюр, всем своим видом выражая загадочность. – Имею честь представить вам нашего почетного гостя! По некоторым причинам я не могу назвать вам его имя, поскольку, говорят, слух его величества соперничает с быстротой его шпаги и всепроникающим ароматом его душистой воды. Поэтому назову вам только прозвище нашего дорогого друга, талантливейшего и ироничнейшего уличного поэта. Встречайте, дамы и господа! Перед вами – месье Трувер!
При словах «почетный гость» и «дорогой друг» вошедший успел дважды приосаниться и дважды же вздернуть подбородок, что, должно быть, означало согласие с эпитетами, которыми его наградил Вуатюр, и намекало на наличие самолюбия и гордости даже у уличных поэтов. (Фраза «талантливейший и ироничнейший» вызвала на губах Трувера подобие снисходительной и даже грустной усмешки, но тут не было ничего удивительного, ибо каждый поэт рано или поздно преодолевает осознание данного факта о себе самом). Шутка ли – изображать в своих песенках чванливых и глупых господ, а теперь попасть в центр набитой ими гостиной! Тут нужно было обладать либо отчаянной смелостью, к коей расположены люди гордые, либо презрением ко всем и вся, что отличает людей недалеких, но весьма самолюбивых. Осталось разобраться, к какому типу относился гость. Впрочем, судя по аплодисментам, улыбкам и вспыхнувшим глазам, кое-кто из присутствующих не только слышал о Трувере, но и был знаком с его творениями.
