— Да забей, — ухмыляется, а я вспоминаю недавний разговор о том, что у нас не пьеса, а посмешище. Как тут забить? Тем более, если правда выйдет говно, то я не только не получу дополнительные баллы на экзаменах, но и потеряю несколько.

— Пф-ф-ф, пойти на репетицию и не подвести людей, или поехать к Кайзеру домой, — притворно задумываюсь, — хм-м-м, что же выбрать… Полезное общественное дело или обкончаться… с чуваком, который обманывает…

— Обманывает? — прищуривается, — я тебя не обманываю.

— Ага, а кто меня наебал два раза? С телефоном.

— Бля, — Дик вытаскивает мобильник и засовывает в карман моего пиджака, — Девочка довольна?

И прежде, чем оставить меня одного, напоминает:

— После занятий — ко мне домой.

А мне, может, отношения с родителям наладить надо.

*

— Мда, ну и музыкальный вкус…— шепчу, пролистывая альбомы. — Какую чушь мы слушаем, Кайзер…

— О, новый телефон? — Джефф выделяется из толпы выходящих учеников и становится рядом со мной. — Когда купил?

— Это не мой, — убираю этот самый телефон в карман и признаюсь: — это Кайзера.

— Дика? — вылупает глаза. — У тебя телефон Дика?

— Да, дал погонять.

Смотрит на меня, а я смотрю на него и понимаю, что в этот момент до Джеффа доходит, возможно, всё. А, как минимум, что это я был тем самым «другом», с которым Дик уехал.

— Мы оба должны перестать общаться с Диком Кайзером и держаться от него подальше, — Джефф пересказывает мои же слова и добавляет от себя: — Теперь я понял, почему ты употребил «мы».

Пожимаю плечами, а что еще остается?

— Так мы должны? Мы ведь должны, да? Оба, — на что он еще надеется? Что я радостно закиваю, и мы побежим рубиться в приставку?

— Увидимся завтра, Джефф, — говорю равнодушно, и тот понимает, что ничего от меня и не добиться больше.

Быть может, я и не отбойный молоток и не могу отбить умное мясо, но, чтобы отбить Джеффа, и мухобойки достаточно.

Он уматывает на велике, а я отворачиваюсь, смотря на небо цвета пепла, как сказал мистер Хандельман. Серый, незаметный, но такой угрожающий и нависающий, цвет не опасности, но злого умысла. Запугивающий и грозный, говорящий: «Бойся». Что за чертово небо серого цвета, где любимый голубой?

— Птиц нет, хватит мечтать, — толчок в спину и смех, когда я едва не наворачиваюсь. Я ведь мог нос сломать, неудачно упав!

Проходит, не останавливаясь, тем самым заставляя меня поторопиться, и, когда садимся в машину, говорю:

— Ты серый.

А он, не разобрав значения, спрашивает:

— Всё еще боишься меня?

А, может, и разобрав.

========== Эпилог ==========

— Господи, Дэвид, убери жвачку, не позорь меня, — шипит жена, пугливо оглядываясь, не услышал ли кто.

— И куда я ее уберу? — тоже оглядываюсь и встречаюсь взглядом с мужиком с отчаяньем в глазах, и в этом я от него не сильно отличаюсь. — Лучше уберите меня куда-нибудь.

Последнюю фразу жена слышит, и я получаю толчок под ребра.

— Кто вообще надоумился на Рождество ставить «Повелителя мух»? — бурчу с праведным негодованием. — Чья блестящая идея? Где связь между снегом и необитаемым жарким островом с кучей убийц…

— Тц, ты разве не видишь, что начинается?

Как же не увидеть с четвертого-то ряда? Свет гаснет и загорается вновь, а на сцене уже ребенок с какой-то грязной тряпкой в руке.

— Он собирается мыть пол? Они должны были позаботиться об этом заранее.

— Это, похоже, Ральф, странно, по книге он светловолосый, — жена не оценивает мой тонкий юмор.

Появляется второй мальчик, как-то нелепо и неравномерно набитый ватой и в толстых очках, они трут о своем, и потом один из них спрашивает:

— И взрослых, их тут совсем нету, да?

Ау! Вообще-то мы тут, в зале! Вы как раз на нас смотрите! — хочется выкрикнуть, но могу лишь посмеяться, и то ¬¬— тихо, практически про себя.

Дальше всё идет дико уныло, я почти засыпаю до веселящего момента с водой, веселящего потому, что декорации волны обвалились с одной стороны и послышались матюки.

— Хах, вот что парни должны были сказать, оказавшись на острове, а не нести бред про теток всяких, — за это получаю второй толчок под ребра, и отодвигаюсь влево от греха и локтя подальше.

Раздается чудовищный писк, и ребята на сцене вылезают понемногу, как после отвязной вечеринки. Да… была молодость.

— Ты можешь хотя бы не чавкать? — жена наклоняется, недобро сверкая глазами, и тут же переводит внимание на сцену, елейным голосом шепча: — Сейчас появится наш мальчик.

«Наш мальчик» появляется в этот же момент, и улыбается, заметив меня в зале.

— Этот длиннорукий, что ли, Джека играет? — спрашиваю, но жена не слышит, и продолжает лепетать:

— Ты только посмотрит, как он смотрится на сцене, ну, актер, актер же! — складывает руки на груди и млеет от восторга, хотя сын еще ни строчки не сказал.

Один из ребят падает в обморок, Саймон, известный чудик, и все на сцене ахают притворно, как дамы в девятнадцатом веке на балу, если кто-то неожиданно перднет.

Собрание, наконец, они выбирают Ральфа главным и начинается действие — переход в другую часть сцены, типа остров разведывают. Как же я хочу спать… и ссать.

— Но всё равно армия нам потребуется. Для охоты. Охотиться на свиней… — говорит Джек, и ну, понеслась. Интересно, кто свиней играть будет?

— Да нет никакого зверя! Да нет никакого зверя! Да нет никакого зверя! — по-настоящему психует Ральф и просто с бешеным взглядом оглядывает нас, простых зрителей. — Да нет никакого зверя!

Повисает тишина, практически забываю о желании спустить в гальюн.

Костром для пьесы служит набор досок и бумаги, выкрашенный в оранжевый. Уже представляю свой хохот в конце пьесы, когда выкрашенные в оранжевый цвет мальчишки будут гоняться за этими играющими юными дарованиями по кругу.

— Не могли, что ли, реальный костер зажечь? Мы бы все тогда сразу спаслись…

Наконец-то происходит разделение на сопляков у костра и охотников. Наконец-то вижу, что свиней играют ползающие на карачках мальчишки с масками, оставленными после Хэллоуина. Эти самые мальчишки не хрюкают, а над собой смеются, а, значит, могу смеяться и я, пока жена не шикает.

— Зачем они пританцовывают возле бифштекса? — задаю риторический вопрос.

— Чтобы ты спросил, — шикает снова, — помолчи и хватит чавкать.

— Бей свинью! Глотку режь! Добивай! — задорно кричат парни, танцуя вовсю, и сын успевает даже оттопырить большой палец, давая сигнал, что у него всё отлично.

Снова скучное собрание, а после один парень с широкой улыбкой заваливается, изображая свинью и, честное слово, он перднул, а не пол скрипнул. Я-то знаю дощечки, они просто так не…

— Дэвид. Не чавкай.

— Может, — заговаривает щуплый парень, играющий Саймона, — может, зверь этот и есть.

— Саймон — ты? И ты в это веришь? — потрясенный Ральф оборачивается и как полоумный продолжает:

— Не знаю. Я…

Все подряд на сцене начинают кричать, чтобы тот умолк, и сидел как мышка, и в этом хоре слышу голос сына:

— Да пошел ты!..

Кто-то не выдерживает, прыскает со смеху и закрывает рот рукой.

— Дайте ему сказать! У него рог! — громкий голос вскочившего Ральфа.

— То есть… может… ну… это мы сами,

— Вот полоумный, — и Хрюша туда же.

— Может, мы сами, ну… — Саймон всё пытается быть услышанным: — Что самое нечистое на свете?

— Ну, ебать, — слишком громко шепчет Джек, и тишина оглушающая.

— Ну, ебать, — повторяю, и за это получаю очередной шик.

Далее неинтересные пролеты, где они всё лазят, спорят, кто главнее и дичают. Жена едва не взвизгивает от восторга, когда Ральф и Джек решают идти не вдвоем, а с Роджером.

— Наш мальчик! — пищит от восторга, — Наш Питер!

Они втроем взбираются якобы на гору, и Джек уходит, чтобы потом вернуться и рассказывать про то, что зверя видел. Большой, якобы, и раздувается. Следом они опять собираются посмотреть, и, когда уже рассчитываю увидеть «потрясающую» декорацию Зверя, нас обламывают. Гаснет свет, звук камнепада и землетрясения, и вот свет включается, а у них снова собрание. Хочу ссать.