"Она меня не мучает, нет."
Даже наоборот...
- ...Смотри, это совсем не сложно.
Ее сосредоточенность балансирует на кончиках тонких, полупрозрачных белых пальцев, пробегая по ним мурашками или своеобразными разрядами электрического тока, сосредотачиваясь - средоточась - на них, в белых полулунках-полулунах ногтей, и уходит дальше, прозрачным прохладным белым холодком. Несильно прижимает большим пальцем основание точеной иголки и другой рукой осторожно тянет ее наружу, за круглый наконечник-колпачок, наконечник-крышку. Белый пластырь летит на пол, собирая на ходу куски крошек и пыль, и комариный хобот летит за ним, а она все продолжает держать, не отпуская, вдавливая пальцами в то место, где он был. Словно пытаясь заключить мою руку в кольцо.
Беладонна внимательно следит за изменением чувств на моем лице, следит глазами за глаза, тщательно, стараясь не пропустить ничего важного, ни одного их поворота.
Опять эти белые донья напротив. Белое дно колодца, в котором отражается насквозь черной влагой вода, черная ночь, черное звездное небо над головой и эти звездные блики, потерявшиеся где-то под крышей здания.
- Надо только чем-нибудь приложить, а иначе ты все равно не сможешь пойти. - Она ищет глазами, а глаза не натыкаются ни на чего, кроме голых стен или огромных простыней, которые слишком неподходящие, чтобы сделать это.
В ее кармане припухлость разворачивается, раскрывается прозрачными ткаными лепестками и снова складывается - белым платочком в ее кулачке. Белый пушистый совенок. Игрушка. Она не кладет его на подушку, а снова прячет в свой оттопыренный карман и обматывает мне руку носовым платком в синий горошек. Это так неожиданно, так не привычно и так красиво...
- Пошли!.. - я встаю следом, а девочка уже идет к двери. Она уходит крадучись, но не оглядываясь.
ЭПИЗОД 4: коридор, этажерка, вывеска и белое облако;
...В коридоре свет скашивает потолки, льющийся от распахнутого порога, потоком растекается по стене и заливает ее маслянистой прозрачной лужицей, похожей на выставленный перед солнцем желтый карамельный леденец. Отголоски дробятся в подступающем тумане и тут же тонут в зеленовато-коричневом лабиринте изломов дверей и потолка, открытой перспективой уходящего вдаль. С полминуты я вглядываюсь туда, пытаясь различить отголоски того видения с куклами и стеллажами с утра, и не могу найти их в паутине глубоко переплетающихся зыбких теней. Свет дробит пространство линиями, режет осколками-тенями, в крошках выстилая пространство под ногами причудливыми наслаивающимися друг на друга фигурами, которые изучает наука, которую мы никогда не будем изучать в школе. Школа, и двор, и квартира остались позади, разом уплыв в дымку серого тумана и того невидимого и едкого, что пригнало нас сюда.
В конце коридора, у излома поворота, виднеется белой гусеницей незастеленная катающаяся кровать на колесиках и замершая рядом вставшим на дыбы богомолом распяленная металлическая этажерка с крючками. Я вижу, как Беладонна читает что-то на плакате, нарисованном на стене прямо едким маркером на листе желтой бумаги. Осторожно!..
Это первое слово. Рядом на глянцевой доске под прозрачными стеклами, больше похожей на доску почета, на стене видны вырезки из газет и целый разворот ее, помещенный под бутылочный в проникающем утреннем свете стеклянный футляр, к которому изнутри налипли частички нестряхнутой пыли.
Беладонна читает это вслух, тыкая пальчиком в знакомые буквы:
- ...Ради...
...Ее волосы вьются сзади жесткой копной, неподвижно опадая на хрупкую спину и плечи сорванными ветром листьями. Левая рука опущена и похожа на веточку. Кустарник, я вспоминаю, шумит и бьется за недалеким окном, словно в такт подражания ее дыханию. В прозрачном воздухе душно от поджигающего холода, мое дыхание образует еле видимое облачко, устремляющееся к потолку, под густое переплетение балок и обсыпающейся штукатурки.
А потом миф рассеивается.
- ация...
За ее спиной тишина и тени густеют на глазах, они моргают друг с другом в такт, не сбиваясь. Беладонна замечает меня, ее взгляд останавливается и она начинает медленно улыбаться. Я не успеваю спросить, что она читала.
- Пойдем!.. - она снова со своей слабой детской силой дергает меня за рукав, устремляя куда-то вдаль по коридору, и сама даже почти бежит, обгоняя тень, бросавшуюся ей под ноги.
Через два поворота и толстую лестницу, еще одним удавом уходящую вниз, звуки становятся четче, а то, что осталось за спиной - привычное, - пропадает совсем, покрываясь промозглой туманной корочкой, инеем оседающей на стенах и косяках окна. Окружающее замедляет бег, и только было начавшаяся карусель стен вдруг останавливается, замирая.
Седые - серые - половицы смачно хрустят и покачиваются под ногами, издавая противный, сводящий зубы скрипящий звук, стоит только куда-нибудь наступить, а еще слышен гулкий топот наших ног, разносящийся по переходу.
Мы пробегаем мимо еще одного углубления в коридорах - наподобие того, в который мне пришлось смотреть с утра: гулкие рамы чисты, пусты и вытянуты, в них, закрытых в пределы лакричных стекол, не видно снега - только промелькивает за окном какое-то серо-зеленое, небесно-лесное марево и тут же исчезает, потому что я внимательнее распахиваю глаза, переставая щуриться и смотреть по сторонам. Беладонна останавливается, - нос к носу, - тяжело вздыхая, как то было тогда, в моей (или почти моей) комнате, и опять у нее в глазах играет этот лихорадочный не то сияние, не то блеск. И холодная ладонь сжимает мое запястье.
Прозрачная зелень впереди, сочащаяся соком из окна, заливает потоком стены и расползается по ним своеобразным витиеватым плющом по фанере, которой отгорожен внутри край территории с прозрачными стеклами по пояс и до потолка вместо привычных стен. Фанера идет многослойными кусками поверх. Куски большие, как ломти с продолговатыми прожилками и продольными засечками древесных сучков, и плотно прибитые друг другу, не образуя стыков, так, что невозможно заглянуть внутрь, но Беладонна даже не пытается.
Оглянувшись, девочка лихорадочно тянет меня в сторону, в темный уголок, образованный закутком лестницы, отбрасывающей длинную тень на исцарапанный паркет. В перекрещивающихся чайных пятнах на полу пахнет древесной пылью и сушеными опилками, а еще чем-то клочковатым и похожим то ли на пух, то ли на паутину, и лежит груда разобранных деталей, когда, по всей видимости, бывших стульями. В гулком холоде, лезущем из стыком, доносится вместе со сквозняком движение и какая-то мораль, а, следом за тем - отрывистые голоса, которые то учащаются, то раздаются обрывками, порубленные, как попало или как кому-нибудь этого захотелось.
Замечая это, Беладонна припадает щекой к прохладной стене, с ногами вскарабкиваясь на шаткую конструкцию, вникая, а я замечаю гору гигантских матовых и зеленых стеклянных непрозрачных кубиков, сложенных друг на друга прямо в стене, вместо перегородки. В них стылый свет изнутри помещения дробится в стылую темноту "подлестницы", разграничивая пространство на две плоскости и как бы подразделяя каждому, в каком месте быть. Сквозь стеклышки видны, как сквозь туман, неясные перемещающиеся фигуры и силуэты там, внутри, а в одном из кубиков есть трещина и дырка, из которой веет холодом и через которую можно смотреть, как через "глазок". Я заглядываю туда одним глазом.
...В комнате, занавещенной какой-то странной паутиной, как пленкой, пахнет стерильной чистотой, больничной сыростью, гулким гудением и белым цветом, прошивающим пространство наподобие оштукатуренных ломтей, частичек и завитков, по каплям рассеянных в воздухе и стружкой оседающих на истертый паркет. Ровное механическое скрипящее и старческое, гудение аппаратов заполняет пространство, гулким, еле слышимым эхо отражаясь от стен, живых обитателей и того, что с ними стало. В бутоне целлофановых занавесок, перегораживающих пространство, происходит какое-то движение или просто колыхание голосов из стороны в сторону. Странные белые люди, облаченные во все накрахмаленное и среди которых не различить женщин с шапочками и белыми лепестками на лице, как будто бутонами тюльпанов или роз, двигаются замедленно и не слаженно, временами напряженно ломаясь в движениях, над кем-то другим, белым не от одежды.