Гостиная была очень светлой. Знаете, есть такие особые места, которые всегда выглядят хорошо. Обычно это интерьер в бежевых тонах, классика, подкрепленная страхом экспериментов. Все здесь дышало богатством и благополучием, даже цветы, стоящие в дизайнерской вазе на стеклянном столике, казалось, чувствовали себя важно.

У каждой детали в доме был смысл, а все потому, что им занимался профессиональный дизайнер, так что от люстры до паркета, все должно было работать на композицию. Мне казалось странной идея жить в произведении искусства, но Леви утверждал, что дом это всегда просто дом.

Говорят, настоящее богатство отличают скромность и простота. Во всяком случае дома у Леви не было мраморных полов, зеркал в золотых рамках, похожих на троны кресел. Зато был подлинник Джексона Поллока на стене, о котором Леви говорил так:

— Парня стошнило краской, это отвратительно.

Что-то подсказывало мне: отец Леви придерживается того же мнения, однако знает, что искусство — выгодное вложение денег, цены на него растут истерически, их можно раздувать почти до бесконечности.

— Ты проводишь его в комнату, Макси? — спросила миссис Гласс. — Мне будет сложно подняться с ним по лестнице.

— А когда я уложу вашу крошку спать, вы останетесь со мной наедине, так?

— Не так. Но я приготовлю тебе кофе.

— И на том спасибо.

По лестнице Леви шел с неохотой, с капризной ленцой, и я сказал:

— Давай-ка, мне нужно быстрее скинуть с себя этот балласт, твоя мамка не бывает влажной достаточно долго.

— Ага, — сказал Леви, зевнув. Это значило, что он совершенно не понимает, что я говорю. Наконец, мы преодолели сложный этап нашего пути, и я посмотрел на елку сверху вниз (как птица). Звезда на верхушке блеснула мне. Я открыл дверь в комнату Леви, дотащил его до кровати. Леви сказал:

— Только не уходи.

— Не уйду, ты меня утомил.

Леви подтянул к себе одеяло, а я принялся стягивать с него куртку, а затем и ботинки.

— Что ты думаешь делать в будущем? — спросил Леви довольно деловитым для его состояния тоном.

— Бухать водку с «Ред Буллом» через ноздри, как принц Гарри.

На его ботинки налипла кладбищенская земля, и я подумал, что в интересах миссис Гласс как можно скорее пригласить их горничную. У земли, как мне показалось, в черном прятался розоватый подтон крови. Но, может быть, я ошибался, может быть, я просто перенервничал. Может быть, я с самого начала просто перенервничал. Оттого и купился на дешевый фокус Саула.

— Это все он виноват, — сказал я, снимая собственные ботинки. Я не решался посмотреть, кровь на них или краска. — Я тебе говорю.

— Он виноват, — повторил Леви. — Да, ты прав. Во всем виноват Гитлер, я понимаю.

— Я говорю не о Гитлере.

— Но ты всегда говоришь о Гитлере.

— Это чудовищное преуменьшение.

Я лег на кровать рядом с Леви и уставился на огромного ящера, глядящего на меня сверху вниз. У него были металлические ребра и большие, красные глаза. Все в комнате Леви было сделано согласно его плану. Он, как Господь Бог, создавал свой маленький мир за шесть дней, без перерыва диктуя дизайнеру свои условия. Я еще помнил, как Леви звонил мне по ночам, осененный новой, свежей идеей.

— И там будут доисторические растения, только яркие, как граффити! Понимаешь? Круто, да? И джедаи с лазерными мечами!

— Не уверен про джедаев, — отвечал я.

Леви, судя по всему, ценил мое мнение, потому что джедаев не было. Был странный, кислотный парк Юрского Периода с разноцветными динозаврами плоть которых перемежалась разнообразными механизмами, были глазастые, мультяшные цветы. Динозавры были выполнены с анатомической точностью, они смотрелись как фотографии в центре 2D картинки. Комната казалась меньше, чем она была, из-за этих огромных, доисторических зверей на стенах и потолке. Стеллаж с книжками по форме напоминал скелет мегалодона, только масштаб был не тот. Я увидел длинные ряды фантастических книг, которые Леви выстраивал в своем, особом порядке: от треша в мягких обложках до классики вроде Лема или Азимова. Комната Леви была так похожа на тематический парк развлечений, что я никак не мог принять ее, как должное. Над кроватью висел светильник — раскрытая пасть тираннозавра со светящимися зубами. Под подушкой я нашел "Падение Гипериона" Стивенса, немного полистал его, пока Леви устраивался поудобнее, но взгляд мой неизменно возвращался к ботинкам, стоящим у кровати.

Я снова попытался думать о комнате Леви, об этом странном, фантазийном пространстве, вырванном из его сознания и помещенном прямо в реальный мир. Повсюду лежали упаковки с таблетками, у каждой была особенная функция. У своего компьютера Леви проводил большую часть времени, там лежало сразу несколько пачек, на книжной полке было то, что ему нужно было выпить незадолго перед сном, а все, что необходимо употребить перед ним непосредственно, лежало на тумбочке. Отчего-то это неуловимо напоминало "Матрицу". Добро пожаловать в пустыню Реального, таблетки и фантазии.

Вот почему, подумал я, у меня не получается перестать думать об этих дурацких ботинках. Это они здесь — реальное, они из мира земли и крови. Доисторический рай Леви не выдерживает этого давления. Я повернулся к нему, лицо у Леви было совершенно безмятежное, можно каждую веснушку посчитать и ни разу не сбиться. Одна рука покоилась на подушке, другой он сжимал ткань толстовки на моем плече.

— Ну, ну, — сказал я. — Все уже в порядке.

Он меня не услышал, и мне вдруг стало так пронзительно жаль его. В этой комнате, выдранной из его мечты, в богатом и безупречном доме, в жизни, где у него все получится, он оставался таким беззащитно-больным.

— Все будет нормально, — сказал я, и мне вдруг стало стыдно, что я не вставил никакой шутки про его мамку и про то, как вставить ей. Но я мог себе это простить, Леви ведь меня не слышал.

В комнате Леви был странный порядок, посреди взрывного китча его воображения все все равно на своих местах, книжки — корешок к корешку, коллекционные фигурки из "Звездных войн" — как на параде, вещи разложены в шкафу по цветам и сезонам. Я осторожно разжал пальцы Леви, пленившие мою толстовку, встал, прошелся по пушистому, похожему на шерстяную траву ковру к окну и увидел, что идет снег. Он шел непрерывным потоком, толстыми хлопьями, будто праведники устроили там, наверху, бой подушками.

Папа говорил, что в мире всегда должно быть как минимум тридцать шесть праведников, и на них он держится. Таково было одно из его обрывочных знаний об иудаизме, почерпнутое из тех пяти раз, когда он от отчаяния ходил в синагогу. А я думал, что тридцать шесть для нашего маленького шарика это даже многовато.

Миссис Гласс мягко, почти неслышно открыла дверь, я увидел ее отражение на стекле, она поманила меня за собой. Я аккуратно взял свои ботинки, прошел мимо спящего Леви и вышел в коридор, смутный, темный по сравнению с комнатами и гостиной. Миссис Гласс сказала:

— Пойдем на кухню, Макс. Тебя нужно накормить.

— Я уже ел.

На кухне я сел за высокий стул (впрочем, надо сказать, маленькая миссис Гласс смотрелась на нем куда более нелепо), подтянул к себе чашку.

— С сиропом? — спросил я.

— С сиропом, — она кивнула и улыбнулась. Мне казалось, она хочет о чем-то со мной поговорить, но не знает, как начать. Она водила пальцем по столешнице, и я мог наслаждаться блеском прозрачного лака на ее ногтях. Моя мама бы такого не потерпела. Если бы у нас было побольше денег, мама купалась бы в блестках каждое утро.

— У Леви сейчас новая терапия, — сказала миссис Гласс, наконец.

— Я знаю.

— Просто это ведь не могло произойти просто так, ни с того, ни с сего. Это может значить, что ему становится хуже. Макси, пожалуйста, ты не должен скрывать от меня подробностей. Я его мать, и...

И поэтому спала с ним в одной кровати до десяти лет, или что?

Я сказал:

— Мы говорили о Калеве.

Она задумчиво кивнула.

— И?