— Я боюсь за тебя, Отто. Ты изматываешь себя. Зачем тебе все это?
Из-за кустов мне было видно, как вдалеке на дорогу вышел Тимур и зашагал вперед. Через несколько секунд он выйдет из-за поворота и окажется в двадцати метрах напротив Отто.
— Мне, Марта? Мне? Мне — ничего не надо, — отрезал Отто, размахивая левой рукой. — Я мог остаться в стороне, мог беззаботно прожить свою жизнь как сытая свинья в стаде! Но пока мой народ несчастен и угнетен — будет продолжаться моя борьба! Бороться я могу лишь за то, что я люблю. Я люблю Германию! Не нужно стыдиться лучшего в себе! Дорогу осилит идущий. Я люблю свою Родину и готов умереть в борьбе. Перед лицом этой великой цели никакие жертвы не покажутся слишком большими. Движению нашей партии не смогли повредить никакие преследования, никакая клевета, никакая напраслина. Из всех преследований оно выходило все более и более сильным, потому что идеи наши верны, цели наши чисты и готовность наших сторонников к самопожертвованию — вне всякого сомнения. Наше дело правое, враг будет разбит и победа будет за нами!
— Карл Отто капут! — громко произнес Тимур, появляясь из-за поворота.
Сперва я подумал, что Тимур выстрелил и попал Отто в бедро: карман плаща, в котором Отто держал руку, взорвался, разбрасывая куски ткани, и через долю секунды в воздухе распластался грохот выстрела. Я не сразу сообразил, откуда он раздался — смотрел не отрываясь на этот развороченный карман. И лишь когда из него вылез ствол «Парабеллума» и раздался второй выстрел, я все понял. А, подняв взгляд, понял, почему не стреляет Тимур — свободной рукой Отто держал Марту за шею и, полуобняв своим плащом, загораживался ее телом от Тимура и от лавочки, где должны были сидеть Пашка и Анка.
До Марты тоже не сразу дошло, что происходит — лишь через секунду она оглушительно завизжала, но ее визг утонул в третьем выстреле «Парабеллума».
Тимур был прав, когда говорил, что «Fire Mission» дает отличную боевую подготовку даже тем, кто никогда не держал в руке ничего, крепче джойстика. Если я скажу, что в следующий миг очнулся, вернулся к реальности и начал действовать — это будет красиво, не неправда. Я не вернулся к реальности. Наоборот: почувствовал себя в игре, знакомой и привычной. И меня не смущало, что перед глазами нет рамки монитора, а рукоять джойстика непривычно плоская и холодит ладонь. И не имело значения, что стрелять в этой игре положено указательным пальцем, а не большим — мозг сам переключил в голове сигнальные каналы, не тревожа сознание пустяками.
А я сделал все, как надо: без губительной суеты, одним точным движением ствола уложил точку прицела на висок Отто, и в следующий миг, когда рука послушно окаменела, нажал спуск.
Правда, перед тем, как голова Отто дернулась, он еще успел выстрелить из своего «Парабеллума» в четвертый раз.
Затем его колени подогнулись, грудь выгнулась и голова безвольно упала на плечо. Он неуклюже осел на дорожку, а потом опрокинулся на спину как длинное нескладное полено.
Я сделал еще два контрольных выстрела, превративших макушку Отто в кашу, когда издалека раздался крик Тимура: «Уходим!».
Последнее что я увидел, уже нащупывая кнопку, это была Марта. Она упала на колени и расставила руки крестом, пытаясь уже сама своей грудью заслонить Отто от Тимура. А последнее, что я услышал, был ее крик, полный священного ужаса: «Не смейте!!! Не смейте!!! Так нельзя…»
***
Я был уверен, что мы вернемся в бункер, но очутились мы в светлом и теплом лесу. Дышалось здесь по-весеннему, солнце палило ярко, пробиваясь сверху сквозь листву, ветерки дули, казалось, сразу со всех сторон, и отчего-то закладывало уши. Толстые, ухоженные солнцем стволы непонятных деревьев уходили высоко вверх и взрывались кронами. Под ногами была не земля, не трава и не мох — сплошной светлый ковер из коры, щепок и прочего деревянного мусора, сухого и пропаленного солнцем.
Я обернулся — и встретился с восторженным взглядом Пашки.
— Ес! — крикнул Пашка и с восторгом хлопнул меня по плечу. — Мы сделали это! Мы уничтожили анфюрера!
В этот миг прямо из воздуха беззвучно возникла Анка, и тоже огляделась изумленно и восторженно. А потом они оба уставились куда-то за мою спину. Я резко обернулся.
На земле сидел Тимур, стиснув зубы. Ладонью он сжимал простреленное плечо, и эта рука была в крови. И хоть я помнил, что двух пальцев не хватало и раньше, все равно выглядело страшно. В крови было и само плечо, и весь рукав. Кровью залит был даже «Узи», валяющийся рядом на земле.
Мы, не сговариваясь, бросились к нему.
— Без паники, — негромко скомандовал Тимур. — Пашка, рюкзак ко мне. Анка, перевязывать умеешь? Сейчас научу.
Тимур порылся в рюкзаке окровавленной рукой, не глядя вколол себе в плечо один тюбик и аккуратно начал его то ли массировать, то ли ощупывать.
— Значит так, — сказал он. — Пустяковая царапина. Сквозное пулевое, кость почти не задета. Чего ты смотришь, Анка, не видишь, кровь идет? Бинтуй! Обезболивание, перевязка, антибиотик, — и миссия продолжается.
Несколько минут Анка сосредоточенно бинтовала плечо, но у нее получалось плохо.
— Почему их было двое? — вдруг спросила Анка.
— Почему, почему… — поморщился Тимур то ли от боли, то ли от вопроса. — Откуда я знаю? Нельзя все спланировать до мелочей. Он в этот день шел один, а Марта осталась дома, факт.
— Тогда почему? — повторила Анка.
— Потому что реальность создается всегда на месте, — веско произнес Тимур. — Может, мы птицу какую-то спугнули, она взлетела над парком и крикнула, а Марта вдруг решила пойти его проводить. Откуда я знаю? — Тимур вдруг повернулся ко мне. — Петька, объявляю благодарность. Идеально сработал. Спас миссию.
— Тимур, а где мы сейчас? — спросил я тихо.
— В Аргентине, — Лицо Тимура на миг приняло такое выражение, какое бывает у человека, который хочет пожать плечами. Но пожимать плечами он не стал. — В Аргентине. Семьдесят девятый год. Миссий у нас три подряд: остановить, наказать и предотвратить. Первую мы выполнили. Третье нажатие кнопки — и дома. Кому надо домой — волен идти.
— Тебе надо домой, к хирургу, — произнесла Анка, разрывая зубами конец бинта.
— Успеется, — отмахнулся Тимур. — С такой царапиной я пройду оставшиеся миссии, и не с таким воевал.
— Часто ты так ходишь? В эти… в миссии… — спросил я.
— Как и ты, первый раз. Следующее «окно» у нас откроется через полтора года.
— Снова Отто?
— Зачем? У меня длинный список подонков. Следующий Дантес, который застрелил Пушкина. Надел перед дуэлью специальную кольчужку, дома покажу снимок. Затем есть один генерал чеченской войны, который продал… Ладно, не важно. — Тимур махнул рукой.
— Слушай, Бригадир… — спросил Пашка. — А то, что мы делаем, влияет на наш мир?
— Откуда я знаю? — Тимур внимательно посмотрел на него. — Откуда я знаю?
— А тот, дал тебе пользоваться всей этой техникой, он знает? — спросила Анка.
— Эту технику я взял себе сам, — отрезал Тимур. — И сам ей пользуюсь.
— А тот, кто ее придумал и собрал? — Анка умела быть настойчивой.
Тимур повернул голову и долго смотрел ей в глаза.
— Они оба мертвы, — произнес он отчетливо.
— Давно? — спросила Анка, не отводя взгляда.
— Давно, — жестко произнес Тимур. — Тот, кто придумал, умер 7 января 1943 года в Нью-Йорке. В гостинице «Нью-Йоркер» на Манхеттене. В комнате 3327 на 33 этаже. В возрасте 87 лет. От старости. Достаточно подробностей? А тот, кто собрал и отладил, погиб при землетрясении в Пакистане три года назад. У тебя еще много вопросов?
Анка промолчала.
— Вперед, братья, — скомандовал Тимур и резко вскочил на ноги. — Наша цель сегодня — безнаказанный фашистский фюрер Карл Отто Зольдер.
***
Тимур посмотрел на солнце, посмотрел на часы и быстро зашагал между стволами. Пашка надел рюкзак и пошел следом. За ним потянулась Анка. Я шел и смотрел на ее ноги в черных кожаных штанах, на ремешок «Узи» на плече кожанки, на пышные волосы, которые колыхались на плечах в такт шагам.
